– Потом и говори, что пред временем все бессильны.
– Откуда нам знать. Говорят же, что непросто забыть первую любовь. Такие красивые, как на картинке! Эх, а они вдвоем до сих пор у меня перед глазами.
– Это все в прошлом. И ни слова об том молодой жене! – предупредила всех госпожа Кесон.
Слова женщин пчелиным роем продолжали жужжать в ушах Подыль. Первая любовь… красивые, как на картинке, вдвоем… после потери любимой Тхэван был живым трупом… Все это напоминало любовный роман, один из тех, что она читала в комнате Хончжу. Но мысль, что главным героем в них был ее муж, больно резала острым лезвием самый центр груди. Тхэван вел себя с ней как с чужой не потому, что его женили против его воли, а потому что его сердце было занято другой. Это погружало в еще большее отчаяние. И ради жизни с ним Подыль проделала такой далекий путь, оставив мать и братьев. Она вспомнила, как ходила гулять и после долгих поисков нашла клад, который оказался пустышкой. Сейчас казалось, что пустышка – вся ее жизнь.
Подыль взглянула на кольцо на безымянном пальце. Когда оно не подошло по размеру, Тхэван слишком быстро сдался. Тогда именно она силой его надела, и ранка от содранной кожи была все еще видна. В тот момент она думала, что кольцо будет тем, что останется с ней навечно, но теперь оно стало знаком насильственного брака. Какой же глупой она выглядела тогда в его глазах! Ей хотелось вернуться в ту самую секунду, в церковь, и, когда Тхэван предложит расширить кольцо, бросить украшение прямо перед ним. Девушка и сейчас желала избавиться от кольца, но суставчик на пальце, словно громадная гора, преградил ему путь. А у той девушки были красивые руки? Будто желая разбить эту невольно возникшую мысль, Подыль гулко постучала себя по груди.
Кажется, она догадалась, отчего так привязалась к своему букету и до последнего таскала его везде с собой. Чтобы этими цветами внушить себе, что она невеста Тхэвана. Она сделала это, бессознательно понимая, что чувствует жених. И теперь, подобно ей самой, подобно ее свадьбе, этот истерзанный и увядший букет был воткнут в глиняный горшок. Отныне вот так и придется жить? За кого держаться, за что? Отчаяние нахлынуло на нее. В свою первую брачную ночь молодая жена Подыль сидела так, будто осталась одна на всем белом свете. В этот момент дверь распахнулась, и в комнату, качаясь, вошел Тхэван.
Прокричал петух. В Очжинмаль на рассвете первым кричал петух самого трудолюбивого жителя деревни Чансу, а после другие подхватывали. Нужно было встать до крика последнего петуха, но тело Подыль было настолько тяжелым, что она не могла даже пошевелиться. Девушка думала, что будет здорово, если мама пойдет первой на кухню, но вдруг пришла в себя. Сон как рукой сняло.
«Я не в Очжинмаль, а в Кахуку на Гавайях». Она провела с Тхэваном первую брачную ночь, и это был их первый совместный рассвет. Подыль осторожно открыла глаза. Она увидела деревянные стены и открытые окна, подпертые ветвями деревьев. Сквозь них виднелись молодые звезды. И пусть они не отличались от звезд в Очжинмаль, но именно под ними Подыль стала женой. За ее спиной раздавался храп Тхэвана.
Подыль тихо перевернулась. К ее счастью, они спали не на кровати, так что свалиться ей не грозило. Тхэван спал поодаль от нее, будто этим показывал, что им необязательно держаться друг за друга во сне. Вместо одеяла он завернулся в москитные сетки и отвернулся от нее к стене. Казалось, что он сожалеет даже не о проведенной с Подыль первой ночи, а о самой женитьбе.
Только сейчас девушка вспомнила о наволочке с вышивкой в виде уток-мандаринок, которую ей дала мама. Наклоненное вбок плечо Тхэвана качалось в такт его дыханию. На нем виднелся похожий на ползущего червяка шрам. По его размеру можно было предположить, что рана глубокая.
Петух прокричал снова. Казалось, что, горланя во всю глотку, он извещает всех о наступлении нового дня. Подыль встала. Как сказала госпожа Кесон, это дела ушедших дней, и, как говорила мама Джули, перед временем все бессильны. Все верно! Даже некоторые раны не властны победить время. Потерявшая отца и брата Подыль это знала. И первая любовь Тхэвана тоже не сможет справиться с временем. Однажды она станет тусклым следом, подобным шраму на его плече.
Подыль подняла распластавшиеся по полу, словно кожа, розовые кофту и юбку, сложила их в чемодан и оделась в хлопковую одежду. Праздник завершился вчера.
«Мой муж – землевладелец. И только я могу помирить парализованного свекра с оплакивающим свою первую любовь мужем и наполнить двор детским смехом!»
В тот момент, когда Подыль собирала волосы в пучок, как это делала каждое утро ее мать, раздался острый, пронзающий весь мир звук. От неожиданности девушка уронила шпильку. Это была сирена на подъем, о которой ей рассказывала мама Джули.
Сирена звучала в половине пятого утра. Работа в полях начиналась в шесть и заканчивалась в четыре дня. Говорили, что такой распорядок действует на всех сахарных плантациях. Подыль проведала старика Со и, так как он уже проснулся, впервые отнесла ему еду. Тхэвану же нужно было приготовить не только завтрак, но и обед, который он возьмет с собой в поля. Кухня была девушке незнакома, но, к счастью, осталась еда с праздника, поэтому о закусках можно было не беспокоиться.
– Позаботься о моем отце. Это все, о чем я тебя прошу! – сказал девушке Тхэван, когда та впервые накрыла ему завтрак.
Казалось, он очертил ей границы и сообщил, что в этом доме считает ее только невесткой. На душе у Подыль сделалось горько и обидно, но она промолчала.
– Это деньги на неделю. Когда привыкнешь к местной жизни, буду давать тебе на месяц. Спросишь у жены Чэсона, она тебе все расскажет.
Тхэван дал ей пять долларов. Когда Подыль, выросшая при матери, которой каждый день приходилось думать, чем они будут питаться в следующий раз, получила деньги на расходы, ее обида немного поутихла. Не прошло и десяти минут, как Тхэван доел свой завтрак, оделся в рабочую одежду и ушел. Он крикнул Подыль, вышедшей проводить его до калитки:
– Хорошо покорми отца!
– Хорошо, не волнуйся! – голос Подыль снова стал грубее.
Вернувшись в дом, Подыль спросила сидевшего в комнате старика Со:
– Ежели работы начинаются в шесть, почём просыпаться так рано? Поля далеко?
«До плантаций больше тридцати минут, а еще нужно проверить состояние рабочих и оборудования» – таков был ответ. У богача Ана были батраки, но Тхэван, видимо, работает и сам. И это намного лучше, чем если бы он, молодой, сидел сложа руки и хвастался тем, что он землевладелец.
В японском лагере, расположенном примерно в пяти ли от лагеря «Сэвен», был магазин с продуктами и товарами первой необходимости. А еще раз в несколько дней супруги-китайцы приезжали на своей повозке продавать разные вещи. Подыль было страшно тратить деньги, которые ей дал Тхэван в первую неделю. Она боялась, что по незнанию цен она все потратит и ее назовут транжирой, поэтому готовила закуски лишь из овощей с собственных грядок и яиц домашних кур. На самом деле Подыль до замужества еды толком и не видела, что уж говорить о рецептах, поэтому блюд, которыми она могла бы накормить, было мало.
– Ну что ты, старик в доме – энто одно, но ужли можно кормить одним киселем мужчину, который каждый день тяжело трудится в полях? Ты хочешь, чтоб твой муженек совсем окочурился?
Получив такой упрек от мамы Джули, Подыль впервые пошла за продуктами. Стоило ей подать на ужин жаркое из свинины, как Тхэван вмиг опустошил тарелку и попросил добавки. И свекор съел на одну-две ложки больше обычного. Раньше ее стряпня мужчинам не нравилась. Подыль спросила у мамы Джули, что любят есть ее домашние, и в любую свободную минутку принималась осваивать кулинарию. Тхэван, заявивший, что ему ничего от нее не нужно, кроме заботы об отце, без каких-либо упреков и требований ел и носил все, что давала ему Подыль.
«Значит, вот столько я должна делать для главы семьи, который исправно дает мне денег на ведение хозяйства», – говорила Подыль словно в свое оправдание, хотя никто ее ни в чем не упрекал. Она весь день варила купленные свиные кости, после того как Тхэван сказал, что ему они нравятся. Столько же, сколько муж давал ей на неделю, она получала за две недели стирки, от которой потом болели плечи и ныла поясница.
В лагере были общие столовая и прачечная. Большинство холостых рабочих жили в общежитии и решали вопросы готовки и стирки, платя за это женщинам поселка. В столовой работали госпожа Кесон и мама Джеймса, а стиркой занимались мама Тусуна, госпожа Вонсан и мама Джули. Через несколько дней после прибытия Подыль супруги из Вонсана уехали из лагеря. Говорили, это для рабочих обычное дело. Подыль предложила заменить госпожу Вонсан в ее работе.
Подыль думала, что, когда она выйдет замуж, у порога ее будет ждать школа с открытыми дверьми. Но это оказалось такой же несбыточной мечтой, как и вера в то, что на деревьях гроздьями растут одежда и обувь. Поскольку поблизости не было школы, то даже Джули и Джеймс с ранних лет учились в школе-интернате в Гонолулу, вдали от родителей. Говорили, что в корейской церкви Кахуку каждое воскресенье проходят уроки корейской письменности хангыль, однако рассчитаны они только на маленьких детей. Не нашлось школы, куда Подыль могла бы пойти учиться, как и человека, которому можно было бы посетовать на то, что реальность отличается от той, что описывали ей свахи. Когда жены в лагере спрашивали девушку, почему она согласилась уехать так далеко, чтобы выйти замуж, Подыль не могла им признаться. Потеряв надежду на счастливую жизнь с мужем и возможность учиться, Подыль желала осуществить хотя бы последнюю надежду – помочь своим родным.
– Нам, конечно, нужна еще пара рук, но ты справишься с такой тяжелой работой? – постукивая себя кулаком по плечу, спросила мама Тусуна. Для Подыль ее слова прозвучали так: может ли жена хозяина плантации делать такую работу?
– Конечно. Я буду хорошо работать, в соответствии с вашими наставлениями! – сказала Подыль еще более учтиво, боясь, что ее посчитают заносчивой, веди она себя как новая жена хозяина плантации.