– Независимость Чосона. Говорят, что еще до свадьбы со мной папа Чонхо в военной школе поклялся, что пожертвует душой и телом ради независимости нашей страны.
– Ох, будь мой муж таким, мне бы это ой как не понравилось, но когды так поступает чужой – звучит энто очень здорово!
Девушки болтали и смеялись, как в комнате Хончжу в Очжинмаль. И хотя сидевшая через проход японка постоянно хмурилась и косилась на подруг, их это ничуть не волновало.
Сойдя с поезда на станции Кахуку, девушки первым делом отправились на общественное кладбище рядом с церковью. При мысли о свекре, который ушел на тот свет, так и не повидавшись со своим долгожданным внуком, у Подыль защипало в носу.
– Отец, вот и Чонхо, ваш первый внук. Чонхо, дедушке нужно поклониться!
Подыль поставила сына на могилу свекра. Сняв покрывало, девушка почувствовала, как стало легко и прохладно, будто бы она сняла всю одежду. Малыш постоял на могиле, держась за надгробие, а затем несмело, перекатываясь с ножки на ножку, начал ходить вокруг. По его пружинистому танцу и киванию головой казалось, будто он играет с дедушкой. Как сильно радовался бы свекор, будь он в живых! Подыль смахнула слезу.
Выйдя с кладбища, они удачно остановили проезжающую мимо повозку, на которой доехали до поселения, где изначально жила Сонхва, а затем, пешком пройдя десять ли, прибыли в лагерь «Сэвен». К тому времени люди уже окончили работу в полях и возвращались домой. Подыль встретила по дороге маму Тусуна. Женщина была рада девушке как родной племяннице и очень удивилась, увидя, как Чонхо вырос. После обмена теплыми приветствиями Подыль тут же поинтересовалась, как дела у Сонхвы.
– Сокпо боле не поднимает на нее руку?
Этот вопрос волновал девушку больше всего.
– У него на такое уж нету сил. Бедная его жена намучилась ухаживать за стариком и стирать.
– А кто живет в нашем доме? – спросила Подыль о том, что интересовало ее во вторую очередь.
– Господин Чан. Он недавно женился по фотографии, поэтому живет там со своей молодой женой. Девица эта настолько пробивная, что тут же по приезде отправилась работать в поля. Сказала, что, мол, не хочет за гроши горбатиться в столовой или прачечной.
Путь до хижины Сонхвы лежал через дом, где жила Подыль. Девушка немного постояла, а затем заглянула за ограду. Ни дом, ни дерево папайи нисколько не изменились. Однако под стать характеру новых жильцов во дворе не было цветов, а куры содержались в курятнике. Выйдя замуж, Подыль ухаживала за домом так же, как это делали свекор и Тхэван. Тогда по периметру их двора густо росли цветы, а куры свободно гуляли у дома и на овощных грядках. Но сейчас даже под папайей не было ни травинки. Подыль было приятно увидеть, что за их бывшим домом так ухаживают, но в то же время грустно оттого, что воспоминания начисто стерлись.
Дойдя до дома Сонхвы, девушки застали подругу во дворе, а вернувшийся с работы Сокпо только что закончил мыться. Сонхва рассеянно смотрела на Подыль и Хончжу. Но она не выглядела хуже, чем тогда, когда они расстались в прошлый раз.
– Сонхва, это я! Ох, и куда же подевалось то прелестное личико?
Хончжу обняла подругу и зарыдала.
– Сонхва, у тебя все в порядке? Хончжу гостит у меня, и мы приехали тебя навестить. Мы переночуем у тебя. Хорошо?
После слов Подыль Сонхва провела подруг в дом. Она увлеченно следила за ползающим Чонхо и бегающим повсюду Сонгилем, совершенно не обращая внимания на подруг.
– Подруга, а ты нас не накормишь? Мы рано пообедали, так что я умираю от голода.
Только после просьбы Хончжу Сонва сходила на кухню и накрыла на стол. Они с мужем как раз собирались ужинать, поэтому и еда, и закуски были готовы. Еще сильнее постаревший за несколько месяцев Сокпо пожелал Сонхве хорошо провести время с друзьями и исчез, даже не поужинав. Досыта поев, Хончжу села, вытянув обе ноги, и сказала:
– Кажись, я вернулась в родительский дом. Сонхва, ты за старшую!
Из трех девушек Сонхва отмечала свой день рождения раньше всех. Затем – Хончжу, а потом – Подыль. Само собой, Сонхва, Хончжу и даже самая младшая из всех, Подыль, оказались в своей тарелке и почувствовали облегчение.
– Давайте поедем жить все вместе в Гонолулу! Хоть и говорят, что неизвестно, кто когда умрет, но ежель смотреть по возрасту, то первым, небось, на тот свет отправится твой муж, Сонхва. И раз так, то тогды, подруга, найди себе молодого и живи с ним счастливо! – наивно, по-детски заговорила Хончжу.
Подыль тоже искренне хотела, чтобы они жили все вместе.
– А потом на очереди, Хончжу, и твой старик, так что ты тоже, поди, снова выйдешь замуж? – засмеялась Подыль.
– А как же! Обязательно выйду! Бог же любит троицу! – смело крикнула Хончжу, а затем взглянула на сына. – Батюшки, Сонгиль, прости меня! Сделай вид, что ты этого не слышал!
Заливистый смех трех подруг наполнил пустой до этого дом.
Вечером по возвращении в Кахуку Хончжу отправилась вместе с приехавшим за ней мужем на ферму в Вайпаху. Проводив подругу, Подыль чувствовала опустошенность и грусть еще острее, чем когда они расставались в день свадьбы.
Хончжу сдержала свое слово. После подавления забастовки японцев она не вернулась на Мауи. Вместо этого подруга поехала на ананасовую ферму в Вахиаву, севернее Вайпаху. Оттуда на поезде часа за два можно было доехать до Гонолулу.
Жизнь в разъездах
Наступил Новый год, а дела магазина так и не улучшались. Заказов на новую обувь не было, а та готовая, что была куплена, когда они открыли дело, лишь покрывалась пылью. Ее стоило бы заменить на новую, но положение семьи это не позволяло. К тому же, узнав, что Тхэван работает на Батальон независимости, в магазин перестали ходить сторонники Ли Сынмана. Поначалу к ним захаживали сторонники Пак Ёнмана, но, поскольку одну и ту же обувь на Гавайях можно было носить круглый год, меняли ее нечасто.
Когда продовольственные запасы начали иссякать, сердце Подыль уже разрывалось изнутри. Тхэвану больше нравилось не сидеть в офисе и работать над выпуском газеты Батальона независимости, а ходить по улицам и собирать пожертвования.
– Сидеть за столом, крутить ручку в руках и болтать – работа не по мне!
Разъезжая по Оаху и соседним островам, Тхэван был так занят, что почему-то не мог делать обувь по поступающим заказам. Не выдержав, Подыль завела разговор о магазине. Тогда муж дал ей денег на аренду, но ситуация легче не стала. Душа у девушки трескалась, словно рисовое поле в засуху, когда она видела, как сын, проходя мимо, заглядывается на соседнюю булочную и пошивочную мастерскую. Она оказалась в таком же положении, что и ее родная мать. Ей тоже нужно переживать за то, чем накормить в следующий раз семью. Но больше всего Подыль ранило, что Чонхо стал прятаться, будто от чужого, при виде отца.
– Ты изначально пошла у своего мужа на поводу. Тебе следовало его приструнить, требуя от него как следует выполнять обязанности главы семьи! – корила Подыль мама Джули.
Когда Хончжу приезжала в гости, Подыль пришлось пойти в дом семьи Джули из-за Тхэвана, который не знал, что между ними произошло. Мама Джули относилась к ней как к младшей сестренке, поэтому Подыль считала свой поступок низким и сожалела о том, что разозлилась из-за нескольких слов, поспешно убежав с сыном на руках. Встретившись пару раз взглядами с женщиной, девушка почувствовала, что накопившиеся за это время эмоции исчезли. Хончжу, которая за время своего предыдущего короткого замужества пожила в Масане, тут же нашла общий язык с мамой Джули, и они стали болтать словно закадычные подруги.
Подыль пообещала себе «приструнить мужа», как ей наказала мама Джули, но, увидев Тхэвана, который возвращался домой с выступающей щетиной и впалыми глазами, почувствовала, как все слова тут же испарились.
«Но ведь он занят не потому, что занимается чем-то плохим. Он делает большое дело».
Подыль была благодарна и счастлива уже оттого, что Тхэван не заявил ей, что поедет в Китай или Россию. Она знала, что муж не откажется от своих занятий до тех пор, пока их страна не обретет независимость, поэтому решила взять контроль за обустройство их жизни в свои руки. Возлагать надежды только на магазин не следовало. Перейдя от размышлений к действиям, Подыль отправилась в магазин одежды, где купила ярд льняной ткани и нитки разных цветов. Затем она вспомнила, что именно европейские туристы часто покупают в японской мастерской, и расшила платочки и коврики на стол журавлями, абрикосами, пионами, соснами и другими традиционными узорами Чосона.
Вышивая в свободную минутку, когда Чонхо играл один или спал, Подыль вспоминала те времена, когда они шили вместе с мамой. Тогда это занятие, от которого грубели подушечки пальцев, она находила невероятно скучным, но сейчас радовалась при мысли, как много она могла бы продать своих работ. Ей нравилось, что за сосредоточенной работой все остальные мысли исчезали. Особенно было приятно, что она могла сама выбирать цвета и узоры, не слушая указаний матери. Из одного ярда, который примерно равнялся одному ма[23], получалось пять платочков и четыре настольных коврика. Разные по цвету и узорам платочки и расшитые разными цветочными узорами коврики с рамкой одного цвета Подыль поместила на обувную витрину с одной стороны.
Стоя у магазина с Чонхо на спине и увидев, как пожилая супружеская пара хаоле интересуется ее платочками и ковриками, Подыль почувствовала, что сердце забилось быстрее. Встретившись с девушкой взглядом, женщина-хаоле улыбнулась. Подыль спешно зашла в магазин и жестом пригласила супругов пройти внутрь. Даже на это требовалась недюжинная смелость. В магазине женщина-хаоле что-то сказала Подыль, показав пальцем на платочки и коврики, но та ни слова не поняла. Тогда девушка по очереди стала доставать свои работы, на ломаном английском называя цены:
– Тридыцать сэнтоф. Сорак сэнтоф. Фсё три доллар.