На самом деле за всё вместе выходило три доллара и десять центов, но в торговле нужно уметь делать скидку. Женщина тщательно рассмотрела вышивку. Подыль показывала то на шкатулку с нитками и иголками на столе, то на себя, изображая, что она вышивает. Услышав в разговоре супругов слово «джэпэн», девушка тут же замахала руками:
– Ноу Джэпэн. Я Кориа! Кориа!
Женщина сказала что-то своему мужу, а затем попросила завернуть все платочки и коврики.
– Всё, вы купите всё? – от удивления спросила Подыль по-чосонски.
Женщина-хаоле догадалась, о чем шла речь, и кивнула. Когда пожилой господин повторил «прекрасно, замечательно», сердце Подыль чуть не лопнуло от счастья. Трясущимися руками она отдала платочки и коврики и взяла три доллара. За материал и нитки она заплатила чуть больше доллара, поэтому на первой продаже заработала вдвое больше. Как только пожилая пара вышла из магазина, Подыль заперла дверь и побежала за новым материалом.
– Чонхо, мама заработала много денег, поэтому купит тебе что-нибудь вкусное и игрушку! Подожди немножко!
Пока Подыль бежала, привязанный за ее спиной Чонхо подпрыгивал в такт ее шагам и хныкал.
Изделия девушки продавались значительно лучше, чем обувь. Иногда среди клиентов находились и те, кто, придя за платочком или ковриком, покупал также и туфли. Бывали и такие, кто заказывал зашить порванную скатерть или вышить на платочке имя. Подыль работала еще усерднее. Слюнявчики, фартуки – список вещей пополнялся. Вместо обуви на витрине появилась вышивка. Днем из-за Чонхо сидеть и спокойно шить было тяжело, поэтому не оставалось ничего другого, как сократить ночной сон. Тхэван хоть и боялся за здоровье жены, но наделял ее занятие особым смыслом, ведь она торговала вышивкой с традиционными чосонскими рисунками рядом с японской пошивочной мастерской.
– Как я тобой горжусь! Вот и утри им нос, этим япошкам!
– Не говори так. Наши соседи – хорошие люди. Они добры с Чонхо и угощают его сладостями. А еще их покупатели заходят и в наш магазин.
У Подыль было мало знакомых в Гонолулу, поэтому она очень ценила то, что соседка так трогательно с ней здоровается. Однако когда шитье в их магазине начало пользоваться успехом, женщина заметно охладела к Подыль. Соседка перестала с ней здороваться в ответ на ее приветствия и делала вид, что даже не замечает Чонхо. Девушка сожалела, что отбила у них клиентов, отчего подметала перед мастерской еще усердней.
Через некоторое время японская мастерская закупилась новыми швейными машинками и стала производить еще больше разнообразных товаров. Европейцы не различали Японию и Чосон, поэтому, естественно, предпочитали покупать вещички в симпатичной японской мастерской, а не в магазине, торгующем немодной и невзрачной обувью. Покупателей вышивки Подыль заметно поубавилось, к тому же Чонхо требовал прогулок, как только открывал глаза, поэтому времени на шитье совсем не хватало. Засыпая по ночам за работой, она по неосторожности колола иголкой пальцы, поэтому приходилось оставлять вышивку, чтобы не запачкать ее кровью, ведь тогда вся работа будет насмарку.
В тот день Подыль вышла на улицу за Чонхо, который не хотел оставаться дома. Мальчик топал в сторону мастерской. Пока Подыль бежала за ребенком, из дверей вышла невестка-японка и вылила на землю ушат воды. Неожиданно облитый водой малыш заплакал. «Ты мой бедненький!» – Подыль быстро подбежала к Чонхо и взяла его на руки. Японка и не подумала извиниться и зашла обратно в мастерскую, всем своим видом показывая, что ребенок сам виноват, что оказался на ее пути.
– Бедняжка, ты, поди, испугался? – успокаивала Подыль малыша, заходя в свой магазин.
От злости она была готова заплакать, но у нее не осталось сил на то, чтобы ссориться с людьми, с которыми она не может поговорить, так как не владеет их языком, но с которыми ей нужно жить бок о бок и видеться каждый день. Когда Подыль переодевала ребенка, из ее уст сами собой посыпались колкости:
– В мире уйма других мастерских, отчего ж быть такой жадной, ежель мы можем зарабатывать на жизнь, занимаясь одним и тем же любимым делом? Вот уж не думала, что она такая вредная! Чем же тоды она отличается от своей алчной страны, которая все захватила?
Подыль встряхнула сына, посадила его на спину, вышла из магазина и заперла дверь. Она решила развеяться, так как, сидя в магазине без покупателей, очень сложно подавить злость и обиду, однако идти ей было некуда. Мама Джули еще работала, Тхэван, должно быть, пока сидел в офисе, а личных дел у нее не было. Подыль бесцельно шла с Чонхо за спиной.
На улице Лилиха, где находился дом семьи Подыль, жили люди разных стран и национальностей, различным образом зарабатывая себе на жизнь. Немало здесь было и чосонцев, но у девушки, которая не ходила в церковь и не состояла в Женском обществе помощи, близких друзей не было. На самом деле в расколотом надвое обществе соотечественников Подыль было мучительно встречаться с кем бы то ни было, на какой бы стороне ни находился этот человек. И даже их отношения с мамой Джули становились холоднее, хоть они вели себя друг с другом осторожно, памятуя о старой дружбе.
Подыль всем сердцем желала оказаться рядом с друзьями, с которыми она могла бы чувствовать себя легко и которым она могла бы излить душу. Даже с Хончжу, с которой она надеялась чаще видеться после ее переезда, они обменялись письмами лишь однажды. Подруга писала, что после выкидыша она устроилась работать на завод по производству ананасовых консервов. Мёнок и Максон тоже поселились в Вахиаве и звали Подыль переехать к ним. Из новостей от мамы Джули стало известно, что у Сонхвы детей все еще нет.
Подыль скучала не только по Хончжу и Сонхве, но и по Мёнок и Максон. То время, когда они ночевали все вместе в одной гостинице в Кобе, болтая и смеясь в предвкушении новой жизни, казалось сном. Девушка скучала даже по той ночи, которую они провели в одной комнате в слезах после встречи со своими женихами, понимая, что их надежды разбиты. На многолюдной улице, по которой хаотично сновали машины, лошади и повозки, Подыль чувствовала себя одинокой, словно находилась там одна.
Поднявшись по улице Север-Кинг, она дошла до места, где стоял королевский дворец. Девушка вспомнила о последней гавайской королеве, которую свергли с трона и надолго заперли во дворце. Подыль всем телом ощутила чувства, которые испытывала королева взаперти, словно это была она сама, и в носу больно защипало. В этот момент, будто слезы королевы, неожиданно хлынул дождь. Привыкшие к такой погоде прохожие как ни в чем не бывало продолжили свои дела или отступали под навесы.
С Чонхо на спине Подыль встала под бенгальский фикус, который своими длинными ветвями создал небольшой лес. Под зонтом его густо раскинувшейся кроны можно было укрыться от сильного ливня. Мокрое от дождевой воды дерево источало освежающую прохладу. Подыль завидовала дереву, чьи ветки, поднимаясь из корней, сплетались и становились друг другу опорой. Чонхо, который никак не мог понять маминых чувств, вертелся, наверное, потому что ему было интересно наблюдать за падающими с листьев каплями. Как и всегда, стоило после дождя появиться радуге, Подыль тут же по привычке надеялась на что-то хорошее.
Девушка отправилась в дом семьи Джули. К тому времени мама Джули или ее дети должны были вернуться домой. Одежда на Подыль и одеяло, в которое был замотан Чонхо, стали влажными от дождя и пота. Бродившей несколько часов кряду с ребенком за спиной девушке казалось, что к ее ногам привязаны куски железа.
Семья Джули жила над овощным магазином одного китайца. Подыль потратила последние силы на то, чтобы подняться по лестнице, но дверь была заперта – дома никого не оказалось. Ей захотелось плакать. Она покормила Чонхо один раз за весь путь, поэтому он был голоден и хныкал. Подыль сняла со спины ребенка, села у двери и дала ему грудь. Девушка, ничего не поев, второй раз кормила малыша, поэтому тоже была сильно голодна и чувствовала жажду. Не наевшись, Чонхо начал капризничать и вдруг поднял головку. Его внимание привлекли шаги поднимающихся по лестнице детей. На лице Подыль тоже проступил румянец.
– Чонхо! – закричала Джули, ведущая за руку Тони.
За ними показались Нэнси, Элис и, наконец, их мама. Подыль встала на ноги, опустив с рук Чонхо. При виде детей малыш радостно засуетился.
– Что тебя привело в такой час? – спросила удивленно женщина.
– Была неподалеку, вот и зашла. А вы где были?
– Очень кстати! Пойдем внутрь! У меня есть к тебе разговор.
Как только они зашли в дом, Чонхо настолько погрузился в игры с другими детьми, что даже мельком не смотрел в сторону мамы.
– Я ходила в школу сына и детский сад, писала заявление на перевод в другую школу, – сказала мама Джули, шумно выпив стакан воды и протянув другой Подыль.
– На перевод? Зачем? – удивилась девушка.
– Мы переезжаем в Вахиаву.
Подыль вдруг оставили все силы, и она чуть не уронила стакан на пол. Если и мама Джули уедет, как же одиноко ей станет жить.
– Значит, ты тож собираешься работать на ананасовой ферме?
Казалось, Гонолулу уже опустел.
– Нет. Я буду работать в прачечной. Госпожа Кесон связалась со мной и рассказала, что рядом с военной базой есть неплохое местечко. Мой муж ездил туды и разузнал, что там неподалеку есть государственная школа, так что мы решили переехать.
Подыль завидовала маме Джули, ведь женщина собиралась туда, где жили люди, которых ей так не хватало.
Подыль с рождения и до семнадцати лет прожила в Очжинмаль в одном и том же месте. В Чосоне переезжающих с места на место людей считали бродягами и плохо к ним относились. Теми, кто приехал издалека, тоже пренебрегали и держались от них на расстоянии. Однако жизнь приехавших на Гавайи рабочих была тяжела и переменчива, отчего закрепиться и остаться жить спокойно в одном месте было невозможно. Большинство батраков были безграмотными и не обладали особыми навыками, поэтому жили, переезжая с острова на остров, из одного района в другой в поисках пропитания и лучшей работы. Тогда многие стекались в Вахиаву, где были огромный ананасовый завод и четыреста тысяч военных в казармах Скофилда. Подыль тоже думала туда поехать. Ей хотелось жить с родными ей людьми вместе, как ветви бенгальского фикуса, которые растут сплоченно опорой и поддержкой друг для друга.