С ящичком в руках я вышла из комнаты. Если я перед сном верну его на место, то тетя даже не заметит, а если и заметит, то лишь посмеется.
Сидя откинувшись на изголовье кровати, я открыла крышку ящичка. Из вороха фотографий и писем я вытащила сначала снимки. Отложив фотографии с работниками ресторана и съемки с мероприятий, я увидела фото свадьбы тети с Чарли.
Даже уехав на материк, Чарли продолжал писать тете письма и через несколько лет вернулся на Гавайи. Он подарил ей красные розы и кольцо и снова предложил пожениться. С того-то момента тетя переименовала себя в Роуз, хотя мама все еще зовет ее Хончжу. Сцены тетиной свадьбы – мои первые воспоминания в жизни. В прелестном платье я иду перед невестой и разбрасываю цветы. Услышав аплодисменты, я подумала, что хлопают мне, и начала важничать. А еще помню, что мне так понравилось сшитое мамой платье, что я капризничала и не хотела его снимать даже перед сном. Это все, что я помню, когда мне было пять.
Здесь была фотография нашей семьи с тетей Роуз и Чарли в день их свадьбы. На обратной стороне тетя подписывала даты, поэтому можно было узнать, когда сделаны фотографии. На фото от 14 мая 1927 года стояли тетя Роуз и Чарли в свадебных костюмах, мама со мной на руках и брат. Отца не было. Впервые я увидела его осенью следующего года. Я говорю «впервые увидела», потому что первого раза не помню. Отец говорил, что возвращался однажды домой, когда я была совсем малышкой. Мама рассказывала, что отец усадил меня к себе на колени, покормил и спел колыбельную перед сном, но я ничего из этого не помню.
– Дэвид, это правда? Папа так и сделал? – спрашивала я у брата, но так и не получила ответа. Стоило только завести разговор об отце, как брат сразу начинал злиться.
Первым моим воспоминанием об отце стал его скорбящий вид, он горевал из-за чьей-то смерти. Не то что нам, но даже маме сложно было находиться с ним рядом. Спустя некоторое время я узнала, что умершим был лидер корейского комьюнити Пак Ёнман и именно под его влиянием отец ушел из дома, чтобы сражаться с Японией. Говорили, что он умер от пули такого же чосонца, как и он сам, из-за того, что кто-то ошибочно решил, что в Китае он был в сговоре с японцами.
После похорон Пак Ёнмана отец снова уехал из дома. Честно говоря, я совсем не расстроилась, ведь он сделал обстановку в доме мрачной и тяжелой, хотя все это время мама сгущала краски не хуже отца. Мне намного больше отца нравился Чарли. Выйдя замуж, тетя Роуз по-прежнему жила рядом с нашим домом и вела вместе с мамой прачечный бизнес. Чарли служил в казармах Сколфилда и часто привозил нам с базы что-нибудь вкусненькое.
Чарли очень любил нас с братом. Именно с ним, а не с отцом брат сыграл впервые в мяч. Именно он возил нас на пляж, именно он запечатлен с нами на фотографиях с каждого праздника. Три года назад он умер от рака. Кажется, что, даже если отец нас когда-то покинет, мне не будет так же грустно, как тогда.
Когда отец уехал, беременная мама родила Майкла. Тогда я точно узнала, что детей не подбирают под мостом и что их не приносит аист. В большинстве корейских семей в округе было по пять-шесть детей с разницей в один-два года, поэтому они играли друг с другом как друзья. Мой же брат, будучи старше меня на четыре года, относился ко мне как к маленькой и не общался со мной. Я была рада появлению младшего брата. Было здорово, что теперь я могла доказать другим детям, что у меня есть отец. Когда появился Майкл, мне было семь лет, поэтому следить за ним стало почти что целиком моей обязанностью. Даже когда я пошла в начальную школу, под предлогом, что мне надо следить за братом, я сажала его на спину и гуляла допоздна. Естественно, из-за того что присматривать за Майклом было непросто, мне с трудом давались домашние задания.
Отец вернулся окончательно в декабре 1931 года. В тот момент все смутные воспоминания исчезли без следа. Я ходила во второй класс и делила комнату с мамой и Майклом, а брат – выпускник начальной школы – жил в маленькой комнате один. Брат упорно учился, чтобы с самыми лучшими оценками поступить в среднюю школу Лейлеуа. Я даже не завидовала тому, что мама по-особенному относится к брату, потому что он первенец. По ее словам, старший сын должен хорошо учиться, слушаться родителей, а повзрослев, устроить жизнь семьи.
Я укладывала Майкла спать вместо мамы, которая еще не закончила работу в прачечной, когда вдруг на улице поднялся шум. Когда я вышла, подумав, что что-то случилось, брат тоже выглянул из комнаты. Не понимая, что произошло, мы смотрели на седого мужчину, заросшего бородой, который стоял на пороге рядом с мамой.
– Дети, ваш папа вернулся! Поздоровайтесь!
Еще до того, как мама, задыхаясь от радости, произнесла эти слова, я обо всем догадалась. И все же мне не хотелось признавать, что этот жалкий мужчина, который вот-вот упадет, был моим отцом. Он выглядел постаревшим не на три года, а на целых тридцать лет. А еще он кашлял, словно больной, так сильно, что даже не смог с нами как следует поздороваться.
– Проходи в комнату, Тхэван! И вы тоже заходите!
Мама обняла отца так, будто он был сундуком с драгоценностями, и провела в комнату. Отец сильно хромал на одну ногу. Я больше всего переживала из-за насмешек других детей. Уж лучше бы они дразнились, что у меня совсем нет отца. Когда мы вошли в комнату, лицо моего брата выражало злость, а мое – нескрываемое разочарование. Когда отец сел рядом со спящим Майклом, мама велела нам класть ему поклоны. Это чосонская форма приветствия, когда преклоняешь колени и падаешь ниц.
Той ночью мне пришлось отправиться ночевать в комнату брата. Дэвид вымещал на мне гнев, стоило мне заговорить, и даже толкал меня, если я касалась его ногой. В слезах я встала перед дверью в главную комнату, и тогда отец разрешил зайти и лечь спать с ними. Циновка Майкла была между родителями, а я устроилась рядом с мамой. Однако отец всю ночь кашлял, поэтому я не смогла нормально спать. На следующую ночь я вернулась спать в комнату брата.
Мама хоть и говорила, что отец сражался с японцами, повредил ногу и заболел и что он выдающаяся личность, но мне в это ни капельки не верилось. Я не понимала, как мама, которая так настрадалась за все это время, могла говорить об отце только хорошее. Тетя Роуз была того же мнения. По правде говоря, она и прежде в отсутствие мамы иногда ругала моего отца. Делая вид, что укладываю Майкла спать, я тайком подслушивала разговор тети и мамы.
– Он страну освободил или сделал себе имя? Ничего подобного! Он принес лишь свое загубленное тело. И какая тебе благодарность за то, что ты вырастила одна его детей? За целых десять лет? Ежель кому-то и плохо, то только тебе! А ты не себя, а его кормишь! То настойки питательные, то супчик говяжий! Разве ты не ненавидишь своего мужа? – спросила тетя Роуз маму, потрясая ножницами, которыми она обрезала торчащие нитки.
Мне стало легко на душе, когда тетя вдруг озвучила то, что я, маленькая, не могла сформулировать.
– Я что, Будда? Мне тоже противно и неприятно. Ежель я начну описывать свои чувства, то конца энтому не будет! Он и так вернулся больной и ни с чем. Когда я думаю, что у него внутри, мне становится его очень жалко. Но когда-нибудь наша страна будет свободна, и тоды будет ясно, что все наши с ним страдания внесли посильный вклад! Тоды все было не зря. Как бы то ни было, сейчас прежде всего нужно поставить его на ноги. Он отец моего сына!
Тогда ее голос звучал мрачно и бессильно, в отличие от тех мгновений, когда она рассказывала нам что-то хорошее об отце. Знание о том, что мама испытывает на самом деле, не сильно утешало меня. Мне нужен был не жалкий, а впечатляющий отец.
Через некоторое время отца пригласили в церковь. В Вахиаве были две корейские церкви. Дети весело ходили все вместе в школу, а по воскресеньям в зависимости от конфессии родителей посещали церковь либо верхней, либо нижней деревни. По-английски эти церкви назывались Up Church и Down Church соответственно. Казалось, что во всей округе только наша семья и семейство тети Роуз не ходили в церковь. Сходив на Пасху с одной подружкой в Up Church, а на Рождество с другой в Down Church, я завидовала детям, которые посещают церковь вместе с родителями, потому что, когда я пришла туда одна только на праздники, на меня косо смотрели.
Сначала отца позвали в церковь нижней деревни. Мы красиво оделись и отправились в церковь. Тетя Роуз пошла с нами. Шагая вместе с родителями, я чувствовала себя уверенней. Сев в первом ряду, мы ждали речь отца. Организации Движения за независимость в Маньчжурии так же, как и в Вахиаве, разделились на фракции. Отец долго рассказывал и о Тхоныйбу, Объединенном справедливом правительстве, и о Чхамыйбу, Народно-политическом правительстве. Последней организацией, к которой присоединился отец, была Чосонская революционная армия. Он также объяснил, как была создана эта организация. Заскучав, я начала осматриваться по сторонам. Дети зевали и ерзали. Меня это обеспокоило, и я пожелала, чтобы отец быстрее перешел к рассказу о том, как его ранили в ногу при нападении на японский отряд.
Чосонская революционная армия, насчитывавшая десять тысяч человек, не только сражалась с японскими войсками, но также взрывала японские приказы и железные дороги и чинила расправу над группировками пособников японского режима. Ее бойцы сражались как отдельно, так и в сотрудничестве с китайской армией. В 1929 году они одержали крупную победу в битве в уезде Люхэ. Именно в этой битве отцу прострелили ногу. Когда отец заговорил об этом, я навострила уши в ожидании истории о славных подвигах, однако на этом все и закончилось. Он был всего лишь одним из многочисленных солдат Движения за независимость, а не главным его героем. И все же люди аплодировали, когда он упомянул, что был ранен сам и залечил рану. Домой отец вернулся из-за ранения и развившейся от длительной жизни в холодном и сухом климате астмы.
Когда отец сказал, что ему стыдно и неспокойно на душе за то, что он вернулся домой, так и не увидев независимости Родины, присутствующие тут же закричали, что он не должен так говорить, и от души стали ему аплодировать. Послышались возгласы «Аминь!», а некоторые даже не сдержали слез. Я хоть и нервничала за отца каждый раз, когда он прерывал речь кашлем, но гордилась им за то, что он сорвал аплодисменты.