Однако в церкви верхней деревни ситуация была другой. Когда кто-то назвал Пак Ёнмана предателем, отец раскритиковал Ли Сынмана. В церкви началась суматоха, и мама с Майклом на руках и тетей выбежали из церкви, вытащив за собой отца. Брат же вытянул вслед за ними плачущую меня.
После этого отец покончил с этой деятельностью и стал помогать в прачечной. Я же вечно путалась в том, какие чувства мне надо испытывать к отцу: стыдиться, жалеть его или гордиться им.
Через семь месяцев после возвращения отца домой мы уехали из Вахиавы – места, где я родилась и выросла. Мне не хотелось покидать родные края и прощаться с друзьями. Тем более что приходилось расстаться с тетей Роуз, которая переезжала в Гонолулу. Было чрезвычайно грустно не видеть больше тетиной красивой одежды, аксессуаров и туалетного столика, заваленного разной косметикой.
Мама шила красивые наряды для других, но сама весь год, как школьница форму, носила лишь белую кофту с белой или черной юбкой. Из аксессуаров у нее было лишь видавшее виды серебряное кольцо, которое она называла обручальным. Когда мне сказали, что нам непременно нужно переехать, я надеялась, что мы вслед за тетей поедем в Гонолулу, мама откроет ателье и будет шить красивую одежду. Но мне сообщили, что мы отправимся в деревню под названием Коко Хед на крайнем юге Оаху и станем разводить гвоздики.
Мама собиралась покинуть Вахиаву, в которой жили в основном члены Товарищеского общества Ли Сынмана, и переехать туда, где отец смог бы вылечить тело и душу. Она говорила, что погода в Коко Хед лучше, чем в Вахиаве. У детей же никакого права выбора не было.
Всей семьей мы залезли с чемоданами в кузов грузовика. Меня не привлекали ни ферма, ни деревня, поэтому всю дорогу я плакала, предлагая вернуться в Вахиаву. Я хотела, чтобы Майкл заплакал вместе со мной, поэтому щипала его, но он был в восторге оттого, что впервые в жизни ехал в грузовике. Дэвид же сидел с угрюмой миной поодаль от меня, будто бы и не родной. Из-за учебы в школе он скоро должен был переехать к тете Роуз, поэтому переезд в Коко Хед для него ничего не значил. Подумав, что только мне обидно из-за этой ситуации, я разревелась еще сильнее.
– А ну-ка перестань! Такие капризы ни к чему не приведут! Держись крепче, а то упадешь! – злилась на меня мама, держа на руках Майкла.
Надув губы, я нарочно ни за что не держалась. Если бы этим можно было остановить переезд, то я бы с удовольствием выпала из грузовика и что-нибудь себе сломала.
– Упрямством она вся в тебя, так что не шуми. Чинчжу, в Коко Хед ты найдешь новых друзей, так что прекрати плакать.
Смутившись, что отец встал на мою сторону, на что я коротко ответила по-английски:
– Don’t call me that, I’m Pearl[29].
Мне тоже хотелось жить у тети Роуз. Мама сказала, что тетя вместе с Чарли, который закончил службу, открыли бизнес по аренде жилья на улице Панчбоул. Купив здание с множеством комнат, они будут сдавать их в аренду после ремонта. Бизнес процветал, и тетя, купив соседнее здание, открыла там ресторан. Тот самый ресторан, который находится на первом этаже дома, в котором я сейчас живу. Единственная муниципальная средняя школа, Мак-Кинли хай скул, была в Гонолулу, и из Коко Хед добираться, как говорили, было сложно. Я очень завидовала брату, который поедет к тете Роуз и будет ходить в школу, поэтому с нетерпением ждала момента, когда поскорее вырасту и стану ученицей средних классов.
Показалась гора Коко Хед. Она была похожа на расколовшийся пополам перевернутый кокос. В отличие от Вахиавы, где горы виднелись издалека, здесь высокие хребты были близко и обступали деревню, будто ограда. Устав плакать, я прекратила на минутку, но снова бросилась в слезы, как только грузовик въехал на заросшую деревьями киаве, узкую и бугристую дорогу. Там не было ни магазинов, ни домов, поэтому мне казалось, что здесь должны жить лишь звери. Пока я плакала еще громче под предлогом, что деревья скребут ветками мне руки, показалось море – невиданный в Вахиаве пейзаж. С того момента, как я увидела море, мой плач начал утихать, и, когда мы подъехали мимо широкого поля к нашему дому, слезы испарились без следа.
В двухэтажном доме, что стоял посередине широкого участка земли, на нижнем этаже были просторный зал, кухня и гостиная, а наверху располагались четыре спальни и две ванные комнаты. А еще из зала было видно море. Увидев сквозь огромные окна бурлящее белыми волнами море, я не смогла отвести взгляд. Одно это казалось чем-то невообразимым, а тут мама сообщила мне, что у меня будет отдельная комната. Я была настолько рада тому, что у меня впервые будет свой уголок, что чуть не упала в обморок. Из моей комнаты на втором этаже видно было поле и гору Коко Хед. Я была рада настолько, что смутилась оттого, что всю дорогу плакала, а теперь подпрыгиваю от счастья. Но еще более удивительным открытием для меня стало то, что этот дом и вся эта земля были нашей собственностью. С поручительством Чарли мама взяла в банке ссуду и купила два акра земли и дом. Сейчас я живу в центре Гонолулу и знаю, что тот дом не был чем-то невероятным, но тогда, в детских глазах той меня, что до этого ютилась в двух крохотных комнатках, присоединенных к прачечной в Вахиаве, он выглядел огромным и роскошным, словно настоящий дворец.
В ящичке лежали также снимки с вечеринки по случаю новоселья. У нас дома тоже висела фотография всей семьи, которую сделал в тот день Чарли. На праздник собрались все мои тети, состоявшие в Обществе радуги, со своими семьями. Мужья, которые были значительно старше них, казались совсем дедушками. Я слышала, что, будучи на девять лет старше мамы, отец на их фоне выглядел очень молодо, но, к сожалению, теперь он не казался уж настолько моложе этих дядечек.
Взрослые веселились со взрослыми, дети – с детьми. Брат-подросток со старшими девочками, его ровесницами, были скромны и вели себя нарочито прилично, зато младшеклассница я и другие ребятишки резвились и весело носились по дому и на улице. Но никто на нас за это не ругался, ведь опасности пораниться во время игр не было. Мне нравилось, что, в отличие от обычных дней, можно было не говорить по-чосонски. Одним из занятий отца стало обучение нас языку и письменности Чосона. Говорить и так было нелегко, а чтение и письмо казались по-настоящему сложным и скучным занятием. Отец заставлял нас дома непременно общаться по-чосонски и не слушал наших требований и просьб, высказанных по-английски. Однако такие дни, как тот, были исключением, потому что в нашей компании были дети, которые совершенно не говорили по-чосонски.
Увидев фотографию теть, усевшихся в круг за столом, я вдруг кое-что вспомнила. В тот день мы играли в прятки. Я спряталась в кладовой рядом с кухней, о которой не знали другие ребята. И пока я тихонько там сидела, услышала разговор тетушек в гостиной.
– Ну вот теперича мама Чонхо стала и взаправду землевладелицей!
– И не говори! Поначалу-то ее так прельстили слова, что Тхэван землевладелец!
Сначала я не знала, что значит «землевладелец». Но сложно было не только разобрать слово, но и услышать, что говорят тетушки, громко болтавшие друг с другом.
– Самое замечательное то, что она добилась владения землей не благодаря мужу, а собственными силами!
Поняв, что землевладелец – это тот, кто «владеет землей», я немного расстроилась, что мама, которая все время учила меня, что есть вещи дороже денег, полюбила отца за то, что он землевладелец.
– Если бы она, как Хончжу, открыла арендный бизнес, ей было бы легче, не понимаю, чего она снова взваливает на себя трудности.
– Пущай папа Чонхо и работал на сахарных плантациях, гвоздичная ферма для него в новинку. Думаете, справится?
В конце тетушкиных реплик послышался голос мамы:
– Нужно обучиться! Мы сюды приехали не только ради папы Чонхо, но и ради меня тоже. Когды я впервые приехала в Пхова, мне так понравилось, как люди носили лей в порту, что стало завидно. Мне захотелось, чтоб и на меня кто-нибудь надел прелестные и вкусно пахнущие цветочные бусы. Позже, когды мы приехали в Кахуку, дети надели мне на шею лей, и мне показалось, что они сказали, что я молодец, что приехала. И мне уже радостно от одной мысли, что кто-то использует выращенные мной цветы для приветствия, поздравления или утешения.
Мама говорила очень воспитанно, так, как я не слышала, чтобы она общалась обычно. Казалось, что, став землевладелицей, она решила разговаривать как знатная дама. В этот момент дверь кладовой открылась, и меня нашли. Зайдя в гостиную, я заметила, что мамино лицо все еще сияет. По ее яркой улыбке можно было подумать, что сбылись все ее мечты.
Однако гвоздичная ферма оказалась совсем не простым делом. В Коко Хед были виллы богачей, но также жило много корейцев и японцев, которые выращивали цветы. Японцы в основном культивировали розы, хризантемы и другие букетные цветы, корейцы же в большинстве своем, как наша семья, разбивали сады гвоздик, из которых плели лей. У родителей не было опыта в таком деле, поэтому они поехали на соседнюю гвоздичную ферму и обучились культивации. Нужно было купить стебли прошлогодних гвоздик, дать им укорениться и отцвести и только потом полученные от этого семена посадить и выращивать цветы.
Несмотря на возвращение отца, мамины страдания не уменьшились. Из-за кашля, который все никак не проходил, и больной ноги он не мог выполнять физически трудные дела, простые же не мог делать долго. Мама нанимала рабочих только тогда, когда требовалось много рук, поэтому в основном мы сами всей семьей трудились в полях. Даже утренний и вечерний поливы такой огромной земли были делом не из легких. К тому же после сбора цветов почва должна была в течение нескольких месяцев отдохнуть, поэтому и двух акров земли было недостаточно. Мама арендовала соседнее поле, и работы еще прибавилось. Приезжая на выходные, старший брат тоже помогал на ферме, а в сезон я должна была присматривать за Майклом и даже готовить еду.