– Олег, замолкни, – негромко попросила Евдокия раскочегарившегося шефа.
Шеф подавился упрекающим тезисом. Уставился на Землероеву, как солдат на прыткую блоху.
– Телефон я поменяла на сережки в одной деревне. Потом его у меня отобрали и чуть не изнасиловали.
Через пару минут Землероева и Паршин сидели на краешке постели, когда-то предназначенной для жениха с невестой. Паршин нежно гладил Дусю по плечу и чувствовал себя неловко, как и любой нормальный мужик в подобной ситуации.
Молчал, короче. И вздыхал.
– Как, говоришь, деревня называется? – выслушав рассказ, как будто между прочим, спросил унылую напарницу.
– Даже не думай туда соваться! – мгновенно отстранилась Дуся и строго посмотрела на начальника. – Мирон и его парни там уже достаточно навешали!
– Как скажешь, – точь-в-точь напоминая бывшего врага, серьезно произнес Олег. И Евдокия в который раз подумала: менты и урки ходят по одним дорогам и шибкой разницей не отличаются. – У меня, кстати, тоже новости есть, – уходя от невеселых мыслей, проговорил Олег. – Я выполнил твою просьбу.
Дуся моментально втянула слезинки, выбитые рассказом и сочувствием обожаемого шефа, и, сев на кровати полубоком, заинтересованно приготовилась слушать. Вчерашним днем, созваниваясь с Паршиным, Евдокия узнала, что тот ходил в институт, где училась девушка Фланель. Там сыщика порадовали категорическими и единодушными отзывами: мадмуазель Тереза превосходная студентка, краса и гордость курса – не замечена, не привлекалась, не ославилась.
Но Дуся уже закусила удила.
– Олег, проверь еще, – настойчиво сказала шефу. – Ты мою интуицию знаешь – где-то возле института зарыта крупная собака!
Паршин маленько поупирался. Потом вспомнил, что в отделении полиции, на чьей земле стоит университет, служит его старинный кореш, и отправился туда.
Нарыл. Добыл. Принес. На замечательную иностранную фамилию красы и гордости однокашник Паршина отреагировал с изумительной стремительностью: «Фланель, говоришь? Тереза Фланель? Как же, как же, помню, помню, – хмыкнул кореш. – У нас потом парни неделю ржали: мануфактурную красотку задержали, отрез фланели на «контроле» прикупили… Созвучно, правда? Тереза – отрез… У ее родителей хорошее чувство юмора».
Паршин принес Евдокии крупную добычу. Рассказывал о студенческих проказах таможенной жены и ждал от Землероевой воодушевленных восклицаний.
Дуся же сидела необычайно понурая и мрачная. Покусывала нижнюю губу и морщилась.
– Ну? – в итоге поинтересовался Паршин. – И? Где радость, где вопли «а что я говорила?!»?
– Тоскливо-то как, Олег, – неожиданно вздохнула Дуся. – Тоскливо и паршиво.
– Дак она больше не попадалась, – пожал плечами Олег. – Один раз взяли при «контрольной закупке» в сауне, больше не засвечивалась.
– Да я не о том! – воскликнула Дуся. – Я поступила гадко! Гадко, низко, заштампованно, понимаешь!
– Нет.
– Ох, – вымолвила Землероева и встала, прошлась перед сидевшим на кровати шефом. – А вот Васильевич сразу понял. И мне сказал: «Злая ты, Евдокия». Злая. И он был прав. Тысячу раз прав!
– Да в чем он прав-то?! – Слегка обиженный реакцией Евдокии на отлично выполненное поручение, Паршин удивленно глядел на девушку.
– Я пошла по штампам, – раздосадовано каялась напарница и бродила по комнате, огорченно потирая руки. – Я заштампованная столичная штучка, понимаешь? Пошла по шаблону – раз девушка из провинции, из небогатой семьи, красотка, то значит, – известное дело! – эскортом промышляла! По саунам ходила! – Дуся расстроено присела на табуреточку, сгорбилась. – Стерва я столичная, Олежка. Гадюка.
– Что?!
– Что слышал – стерва и гадюка. Розыскная собака с трафаретными мозгами!
– Так ты хорошая собака, – попробовал Паршин склонить в шутливый тон, поскольку знал, чем у Евдокии самобичевание кончается: исконно русскими вопросами и тоской. – Ты, Дуська…
– Я пальцем в небо целилась, Олег! – перебила Евдокия. – Я отыграться захотела! Найти комок грязнущего белья! Нашла, – сыщица печально усмехнулась, – почти профессионально. Я злая заштампованная стерва, Олежка. Все знают – только гадкий человек вечно думает о людях гадости. А Николай Васильевич… он – мудрый, добрый…
– Ну-у-у, пошло-поехало… Пепла голову посыпать – принести?
– Обойдусь, – грубовато, все еще переживая о том, что подумал о ней хороший мудрый диверсант, буркнула Землероева.
Олег расстроено смотрел на девушку. Он думал, что период самобичевания у сыщицы уже прошел, на памяти Олега Дуся взбрыкивала пару раз и последний кризис произошел примерно год назад. Тогда Землероева всерьез подумывала завязывать с сомнительным ремеслом, заводила с шефом душеспасительные разговоры: «Олег, а ты не думаешь, что мы занимаемся гадким делом, а? Следим, подслушиваем, подглядываем, не хило на чужой беде зарабатываем?..»
Паршин тогда уже знал, что у Землероевой существует чисто русская привычка – ковыряться пальцем в душах и придаваться сомнениям. Повел себя терпеливо:
– Залезь-ка ты, Дуська, в Интернет и набери в поисковике «мутизм», – предложил Олег. – А пока не набрала, кратко информирую. Мутизм, Дуська, – это временная утрата дара речи. Она возникает у человека при обиде, сильном шоке, других психологических встрясках. Человек, подверженный мутизму, не может говорить с обидчиком или собеседником, просто поднявшим на него голос. Он замыкается и молчит, как проклятый. Даже если очень хочет поговорить о том, что его волнует, – замыкается и в лучшем случае мычит и мямлит. И как ты думаешь, Дусенция, что должен делать человек, не умеющий грамотно построить разговор? Он знать не знает о своем расстройстве, он приступает к разговору, а дальше – ни тпру ни ну. Бестолочь одна.
– Не понимаю, при чем здесь наш промысел.
– А притом, что человек, не способный к разговору, может окончательно сбрендить и натворить дел. Он замкнется, черт-те чего накрутит… А дальше что? Мордобой? Суицид? Развод при самом слабом случае или убийство, если вовсе перемкнуло? – Паршин тогда выдержал длительную паузу, внимательно поглядел на Дусю и кивнул: – Наименьшим злом будет визит в нашу контору. И причем хочу заметить: ты не задумываешься о том, почему клиенты конкретно к нам косяком идут?
– Мы не химичим, не подставляем…
– Не шантажируем, – вместо Евдокии подвел черту начальник. – Мы, Дуська, делаем доброе дело – выручаем людей. Помогаем им избавиться от подозрений или убедиться, что рядом с ними находится подлый индивид, двурушник. И если ты сейчас нос презрительно наморщишь и поднимешь лапки, то эти бедолаги пойдут к… к Диме Пучкову, например. А слышала, чем недавно закончилось одно расследование Пучка?
– Его какая-то тетка чуть не пристрелила.
– Вот. – Паршин значительно задрал вверх палец. – Пучок тетку и ее любовника жестко на бабки выставил, а когда они платить перестали, всю дезу слил их половинам.
В итоге после всего сказанного Паршиным Дуся малость возгордилась. И перестала постоянно морщить нос при запахах чужого исподнего.
Как оказалось нынче, на чужую гнусность Евдокия перестала реагировать, но перестроилась на собственные рельсы. «Без комплексов, видать, не может», – расстроился Олег.
– Что будем делать? – спросил бывший полицейский унылую напарницу. – Информация ведь – в масть. Терезу надо разматывать.
Евдокия грустно хмыкнула:
– Разматывать отрез фланели. Ты, Олег, нарочно меня дразнишь?
– Да нет. Говорю так, как привык. Удивляюсь только, куда у тебя весь пыл пропал. Обычно несешься, что тот паровоз – на всех парах, не остановишь. – Паршин присмотрелся к Евдокии, пыла так и не увидел, проговорил: – Понимаю. Вспомнила о Васильевиче. Распереживалась, что тот плохо о тебе подумал, и решила, будто он прав на сто процентов, а оправдаться здесь же и сейчас невозможно… Но хватит, Дуся, нюни разводить. Пора работать.
Евдокия подняла на шефа удивленные глаза: какой, однако, прозорливец! Все увидал, все разглядел, вывод сделал правильный, тон верный подобрал – дал слабенькую оплеуху и мозги поправил.
– Нам надо решить, как использовать полученную информацию, – деловито продолжал Олег. – Придержать ее и приглядеться? Или надавить и размотать? Ты, Евдокия, здесь больше в теме, так что предлагай.
Евдокия встала с табуреточки, прошла до окна и заговорила, глядя на готовящийся к ночи сад.
– Когда я собиралась ехать сюда, то не сказала Миронову всей правды, Олег. Саша не тот человек, с которым хочется и нужно делиться ощущениями. Тебе скажу. – Дуся повернулась к Паршину. – Во время разговора с тем самым хорошим человеком, как только я узнала о Доброжелателе, у меня вдруг мелькнула мысль: «Обаньки! Так я же знаю кто он!» Я толком не успела эту мысль оформить, она промелькнула, а человек продолжал рассказывать интересные вещи, и я отвлеклась… – Дуся расстроенно поглядела на командира. – Олег, я отвлеклась! И мысль ушла.
– А ты уверена, что она вообще была? – с прищуром произнес начальник, отметив, что напарницу оставила зеленая тоска.
– Уверена. Когда я была здесь с Васильевичем, то не знала о существовании Доброжелателя. Мы, Паршин, убийцу практически наощупь искали. Но как только хороший человек добавил в портрет убийцы конкретики, у меня чисто рефлекторно сложился некий образ. Но я, Олежка, его потеряла. Отвлеклась и потеряла. Позже попыталась восстановить логическую и ассоциативную цепочку – не получилось. Решила: вот приеду в этот дом, обстановка подтолкнет воображение и память… Но пока – бесполезняк. Воображение молчит, интуиция безмолвствует, туман, туман…
Паршин, всегда любивший, когда Землероева начинала культурно выражаться, незаметно хмыкнул: Дуська в полной норме, раз пошла выписывать виньетки-кандибоберы.
– Хочешь, я Терезу размотаю? – предложил начальник. – У тебя там вроде не сложилось
– Еще чего! Фланель – моя. Женщина, попавшаяся на «горячем», с мужиком откровенничать не станет!
– Ой ли, Дуся? – усмехнулся повидавший виды сыщик.