Я вытерла о юбку взмокшие ладони, выставила перед собой, стараясь сосредоточить в них тепло. Но надежды было мало. Я провалилась в зеркало, значит, была уже на внешней стороне. А здесь это все не работало. Но это было хоть какое-то действие, лучше, чем ничего. Я старалась, как могла, вспоминая, как буквально только что с легкостью рисовала в воздухе бесполезные корявые картинки. Это вообще не требовало усилий.
Вдруг кромешная тьма передо мной едва заметно дрогнула, стала не такой однородной. Меня бросило в жар. Я нервно закусила губу, наблюдала, как в черноте едва-едва проступают подсвеченные очертания моих собственных рук. Хилый золотистый отсвет. Я махнула рукой, и в воздухе задержались крошечные искорки. И сердце пропустило удар: так где я? На какой стороне?
Теперь я старалась сосредоточиться изо всех сил, чтобы сияние стало ярче. Выходило плохо, но это все равно придавало уверенности. Уже хоть что-то, пусть и зыбкого света не хватало, чтобы осмотреться. Видеть собственные пальцы было уже огромным счастьем.
Я вытянула руки, и пространство вокруг меня теперь будто стало понятнее, обрело какие-то границы. И стало гораздо легче сохранять равновесие. Теперь я передвигалась увереннее. Наконец, нащупала холодную каменную стену и осторожно пошла вдоль нее. Если есть стена, значит, рано или поздно в ней должна обнаружиться дверь… Так и вышло. Сначала я нашарила глубокую нишу, потом — окованное дерево. Но едва я коснулась двери, она дрогнула, и я с замиранием сердца увидела, что образуется хорошо различимая щель, в которой подрагивал яркий свечной огонь.
Я прижалась к стене, старалась даже не дышать. С непривычки свет до слез резал по глазам, и понадобилось время, чтобы проморгаться. Если за дверью кто-то есть, о моем присутствии он уже знает. И я так и стояла, не решаясь войти без позволения. Но приглашать меня, похоже, никто не собирался. Я отчаянно прислушивалась, стараясь уловить звуки чужого присутствия, но снова охватывало странное ощущение полнейшей изоляции. Я почти уверилась в том, что за дверью было пусто. Жаться у стены было бесполезно — я только теряла время. Я глубоко вздохнула и вошла, бегло осматриваясь.
Я уже принюхалась к запаху пыли, но сейчас им буквально окатило с ног до головы, и я чихнула несколько раз. Это сбавило напряжение. Здесь никого не было. Небольшая комната, в которой странно горели несколько свечей — не оставляли ни гари, ни расплавленного воска. Резной стол с чернильным прибором и стопками книг, стул, вдоль стен — полки, заставленные книгами. Я провела пальцем по столешнице, собирая целый ком слежавшейся пыли. Похоже, в это помещение никто не заходил много-много лет. Десять. А, может, даже двадцать… Но свечи очень обрадовали. Единственное, чего я хотела сейчас, — отыскать выход. Только тогда я смогу успокоиться и осмотреться, как следует.
Я схватила подсвечник, направилась было к двери, но краем глаза заметила какое-то движение. Настороженно замерла, повернулась. В воздухе заклубился легкий белый дымок. Сгущался, уплотнялся, знакомо искрясь. И я буквально лишилась дара речи, плюхнулась на пыльный стул.
На меня смотрела моя няня. Такая, какой я ее запомнила. В старомодной одежде, в неизменном чепце с крахмальной оборкой. Но была она не из плоти и крови, а будто соткана из дымки и света. Но узнаваемая и реальная. И такая родная, что защемило сердце. Как же мне ее не хватало…
Я прошептала в изумлении:
— Няня…
Та улыбнулась, демонстрируя остатки зубов. А я теперь ничего не видела от слез. Разумом понимала, что это не она, я сама хоронила ее, но ничего не могла с собой поделать. Родное лицо. Вокруг меня так мало родных лиц.
— Нянюшка…
Та улыбнулась, знакомо склонила голову:
— Ну… удумала. Не трать время на слезы, дитя. И послушай.
Я подскочила в порыве обнять ее, но опомнилась, понимая, что не могу обнять дым. И теперь действительно заревела. И будто почувствовала легкое-легкое касание. Подняла голову. Няня стояла прямо передо мной, и я очень отчетливо видела ее лицо, каждую морщинку. Она «коснулась» моей щеки. А мне так хотелось почувствовать тепло ее сухой ладони.
— Послушай, девочка моя. Послушай внимательно. Этой магии очень много лет, она сейчас развеется, и я исчезну бесследно. Я должна успеть.
Я сцепила зубы, в горле стоял ком.
— Да. Да. Я слушаю.
— Здесь ты найдешь все, что тебе понадобится. Все, что должна была передать тебе твоя мать, но не смогла. Она поручила мне дождаться тебя. — Няня указала на книгу на столе: — Здесь все, что ты должна узнать в первую очередь. Изучи ее, как можно скорее, потому что ты потеряла очень много времени. Наверстай его.
Няня начала стремительно таять. Голос утихал.
— Твоя мать велела передать, что просит у тебя прощения. Но если ты здесь, она не смогла тебя защитить. Хоть и пыталась. Прощай, дитя мое. Наконец-то я могу освободи… Будь осторожна, опаса…
Няня стремительно исчезла, так и не успев договорить, а я в полном изнеможении опустилась на стул. Теперь я, действительно, осталась одна.
Глава 46
Моя жизнь переменилась почти до неузнаваемости. Точнее, моя тайная жизнь. В последние три месяца я ежедневно запиралась в комнате, уходила в магический ход и подолгу просиживала за книгами, пытаясь жадно впитать все, что упустила. Наверстать, изучить, усвоить. Но время утекало с какой-то ужасающей быстротой, а мое обучение едва сдвинулось с мертвой точки. На освоение магии нужна целая жизнь. А, может, не одна. И чем ближе становился день отъезда ко двору, тем больше мне казалось, что я знаю слишком мало. Да и сила во мне ничтожна.
Я все время вспоминала последние слова няни, пытаясь понять, что она хотела сказать. О чем предупредить. «Опаса…» Опасайся? Других догадок у меня не было. Но кого или чего я должна опасаться? Этот вопрос не давал покоя. Да, порой я забывалась, но он с завидной периодичностью всплывал, как наваждение. Особенно когда я ложилась в постель и пыталась заснуть. В эти мгновения разум становился болезненно уязвимым, восприимчивым, и стоило больших усилий успокоиться и позволить себе сон. Но спала я ничтожно мало, все пыталась растянуть время, чтобы больше успеть. И это вызывало беспокойство у Пилар. Она твердила, что я похудела и выгляжу уставшей. Очень боялась, что это придется не по нраву моему мужу...
Но у Вито практически не было возможности это заметить, потому что встречались мы редко. Скорее, для формальности. Пара-тройка прогулок в парке у всех на глазах, чтобы нас видели вместе, разговоры ни о чем. Но он сильно переменился. Раньше он казался колким, подчеркнуто ледяным. Теперь же веяло тихой обреченностью, и у меня от боли сжималось сердце, потому что я не понимала, как ему помочь. И все время, вопреки желанию, думала о том, что скоро неизбежно наступит зима и снова придет большой снег. К этому времени я должна найти какой-то выход. Он должен быть. Должен!
В тайной библиотеке, которую оставила мне мама, была масса книг. Самая главная обучала основам магии. И она же с первой страницы призывала хранить ее в строжайшем секрете. Старая, толстая, содержащая великое множество рукописных пометок. Но слишком многое все равно оставалось непонятным, несмотря на все мои старания, потому что, как воздух, были необходимы наглядные примеры. С заклинаниями было все просто, достаточно заучивать мудреные слова, но пасы руками, плетущие саму магию, мне почти не давались. Малейший неверный жест — и все рушилось.
Обозначалось четыре основных вида колдовства: жизни, подмены, забвения и смерти. Бесконечное множество прочих плелось лишь на этих четырех основах. А возможности напрямую зависели от силы ведьмы. Колдовство создавалось на внутренней стороне, а потом переносилось на нужный объект. Говорилось, что самые сильные ведьмы могут даже сразу колдовать на внешней стороне. Но такое было просто недостижимо… На простейшее чистое колдовство жизни, проращивающее крошечное зернышко, у меня ушло целых два месяца. Два месяца бесплодных попыток, доводящих до слез и отчаяния. Мое первое выполненное заклинание. Но этот росток даже не выпустил полноценного листа. Засох у меня на глазах. А на вторую попытку сразу сил уже не хватило. Я была ничтожно слабой. Возможно, слабее даже матери Чиро, которая не могла ничего, кроме травничества. Единственное, что я делала с легкостью — создавала магические орешки для Желтка. И этот обжора уже вообще ничем не напоминал тот цыплячий трогательный комок, который Пилар гоняла кочергой… Теперь она называла его крокодилом…
Когда я уставала от упражнений, копалась в книгах в надежде найти способ вылечить моего мужа. Но не находила ничего обнадеживающего, как ни пыталась. Книги утверждали одно: зверя надо убить, но человеку это было не под силу. И я оказывалась в беспросветном тупике. А время шло. Утекало… И к моменту выезда ко двору мои магические способности не стоили выеденного яйца.
Дорога до столицы заняла немного больше недели. Вито почти весь путь проделал верхом, а мы с Пилар тряслись в карете. Теперь на служанке лежала особая ответственность — охранять мое зеркало днем и ночью и ни за что с ним не расставаться. Мы даже соорудили под ее юбкой особый карман на крепкой застежке. И Пилар буквально раздувалась от важности. Еще бы… она не знала, что от настоящей ведьмы во мне было лишь одно название. Но мне совсем не хотелось этим делиться.
Дома для ночлега были забронированы заранее, и везде нас встречали с почтением. Готовили лучшие комнаты. К счастью, раздельные. Мы с Вито весьма успешно изображали благонравных супругов, оказывали хозяевам честь, спускаясь к ужину. Не договариваясь, разыгрывали целые спектакли, и мне порой даже казалось, что это доставляло ему удовольствие. Вито будто забывался, становился обычным живым человеком. И я с интересом тайком наблюдала за ним. И за время этой недельной поездки я видела его, пожалуй, больше, чем за все время пребывания в замке. Для меня все это было странно. Не отпускало ощущение, что мы не первый раз путешествовали подобным образом. Больше того: словно мы были женаты много лет, и между нами царило спокойное супружеское взаимопонимание.