у. Не переставая думать о негритянской крови девочки, миссис Клак ощетинилась, ее свиные глазки, глубоко упрятанные в жирных складках кожи, зловеще заблестели. Выпив еще джина, она вновь обратилась к Луизе:
— Не наше это дело — обсуждать благородных хозяев, душечка, но так ведут себя джентри[16], и нам известно об этом. Нельзя сказать, что поведение миледи в отсутствие его светлости можно одобрить. Тем не менее это зашло слишком далеко — привезти черномазую девчонку и требовать от бедняжки Эбигейл передавать ей свой опыт. Эбигейл, конечно, пальца в рот не клади, она хитра, как кошка, да к тому же шпионит за всеми, но по крайней мере она — одна из нас. Совсем другое — черномазая. Да, да, у нее белая кожа, но все равно она — цветная. И мне не нравится, что я должна учить ее. И еще она дерзкая. Поэтому мне придется пользоваться плеткой. Ведь миледи сама попросила меня, чтобы девчонка не показывалась наверху до тех пор, пока не усвоит, что она не что иное, как ничтожная маленькая рабыня. То есть существо, которое купили, Луиза! Гадость!
Беседа происходила в уютной столовой миссис Клак, где восседали обе женщины. Они тяжело навалились на стол, тесемки их чепцов развязались и неопрятно болтались над столом — словом, отвратительное зрелище.
Перед этим домоправительница затащила упирающуюся Фауну на темный маленький чердак, расположенный над черным ходом.
Совершенно больная и напуганная девочка еще не изучила как следует место своего заключения. Она видела лишь пыльные стены, шероховатый деревянный пол без всякого покрытия и соломенный тюфяк с двумя плохонькими одеялами и подушкой в наволочке из грубой домотканой материи. Мерцающий свет от свечи, зажженной миссис Клак, отбрасывал огромные тени на ободранный некрашеный потолок, всякий раз протекавший во время ливня.
В каморке стоял затхлый запах несвежей старой одежды. Всюду валялись дохлые пауки и мухи. В эту теплую летнюю ночь на чердаке было душно. Совсем недавно чердак занимала несчастная четырнадцатилетняя посудомойка, которую миссис Клак «уработала» почти до смерти. Бедную девочку отправили умирать к ее нищим родителям, прежде чем она создала бы «неудобства» благородным хозяевам, скончавшись под крышей их дома. И она испустила последний вздох в домике своей матери, почти бесплотная от недоедания и издевательств злобной домоправительницы. Это была личная жертва миссис Клак, ибо миловидная девочка, к своему несчастью, привлекла внимание мистера Миллигана, дворецкого, на которого миссис Клак безуспешно бросала томные взгляды.
Вот в эту заброшенную и мрачную каморку, которой леди Генриетта, конечно же, не видела ни разу в жизни, и попала Фауна. Разумеется, здесь было лучше, чем в адском трюме «Морехода». Хотя там по крайней мере Фауна находилась рядом со своим любимым дедушкой и другими похищенными людьми их племени. Конечно, она слышала их жалобные вопли, но могла слушать и их песни, ощущать их слезы и поцелуи на своей маленькой ручке «принцессы». А в этой жуткой, отвратительной каморке девочка была так одинока! Прижав маленькие ладошки ко рту, она с отчаянием осматривалась вокруг, и грудь ее вновь раздирали рыдания, которых она так и не смогла сдержать с тех пор, как покинула будуар миледи.
Миссис Клак сложила руки на гигантском животе. Она обращалась с Фауной, как с каким-то жучком, ползущим по стенке.
— Черномазая! — злобно прошипела она. Огромные бархатные глаза девочки непонимающе воззрились на лицо миссис Клак. Домоправительница разозлилась так, словно этот ребенок каким-то образом забрался под ее гофрированный чепец. — Я сказала — черномазая! — повторила миссис Клак. — Как ты посмела испортить ковер ее светлости, так испоганить его?
Фауна не проронила ни слова. Она словно оцепенела, глядя на ужасную толстуху.
— Тебе известно мое имя? — вопрошала ее мучительница. Девочка отрицательно покачала головой. Тогда миссис Клак нагнулась к ней и затрясла что есть мочи. — Так запомни! Меня зовут миссис Клак. А ты будешь называть меня «мэм». Ты будешь говорить «Да, мэм» и «Нет, мэм», когда я обращусь к тебе. И ты будешь точно выполнять то, что я тебе прикажу и когда я тебе прикажу. Ты слышишь?
Фауна слышала, однако, ошеломленная и испуганная, никак не могла постичь значения сказанных слов.
— Так ты слышишь меня? — грохотала домоправительница.
— Да, — прошептала Фауна.
— Что «да»?
— Я не знаю…
Последовала оглушительная пощечина. Фауна покатилась по полу. Затем с трудом поднялась и, как испуганный зверек, забилась в угол чердака; ее огромные черные глаза мерцали в свете свечи.
— А ну подойди ко мне, черномазая! — потребовала миссис Клак.
Фауна отрицательно покачала головой. Это были скорее страх и замешательство, чем решение не повиноваться. Однако отказ, немедленного послушания поверг миссис Клак в беспредельную ярость. Она не собирается попусту тратить время на обучение этой черномазой девчонки ради удовлетворения причуд ее светлости. И не думает усложнять себе жизнь из-за обуздания этого «мятежа». С нее достаточно капризов двух херувимоподобных хозяйских деток, сейчас невинно спящих в своих изысканных кроватках внизу, в благоуханной детской.
Что Фауна всего-навсего ребенок, привыкший к неограниченной свободе в качестве первой леди в племени ее деда, что она привыкла отдавать королевские приказы и получать немедленное удовлетворение своих желаний — солнечный свет, свежий воздух, достаток, счастье, — это вообще не приходило в голову домоправительнице. А если даже и так, она все равно станет обходиться с Фауной, как с обычной служанкой. Уже кое-что беспокоило миссис Клак, нарушая ее душевное равновесие. Та несчастная девочка, посудомойка, доставила миссис Клак несколько неприятных минут, но та была англичанкой, рожденной добропорядочными простыми людьми. А эта Фауна… (какое отвратительное дикарское имя, думала миссис Клак) она всего-навсего купленная рабыня. Домоправительницу радовало, что она может поступать с ней так, как должно обращаться именно с черной невольницей, неважно, что у нее белая кожа и золотисто-рыжие волосы. А восхитительная красота девочки только усиливала желание миссис Клак поиздеваться над ней.
Следующие несколько минут Фауне казалось, что ад раскрылся пред ней, что ее швырнули в какой-то безумный мир. Ее выволокли из угла, в котором она пряталась. Одежда, заботливо сшитая женщиной в Бристоле, была порвана. Фауну бросили на соломенный тюфяк. Миссис Клак сняла со своей необъятной талии кожаный пояс и начала хлестать им несчастную. Чердак наполнился пронзительными криками боли. Затем ребенок внезапно утих. Дора Клак с затуманенными от бешенства глазами молча взирала на деяние своих рук, которые заныли от потраченных усилий. Девочка лежала молча, не шевелясь. Белая нежная кожа покрылась ярко-красными рубцами. Перевернув ребенка, миссис Клак взглянула на бесчувственное тело.
Домоправительница вовсе не считала, что произошло нечто дурное, однако ей не хотелось повторения истории с несчастной посудомойкой. Ведь Фауна была куплена для ее светлости и нельзя, чтобы она умерла.
Миссис Клак понимала, что зашла слишком далеко в своем желании заставить маленькую рабыню немедленно повиноваться ей.
Она поспешно завернула девочку в одеяло, приоткрыла дверь, чтобы впустить свежий воздух, а затем, бормоча что-то себе под нос, грузно спустилась вниз, держа в руке свечу. Добравшись до своей комнаты, домоправительница послала за Амелией, новой посудомойкой лет тринадцати. Амелия всего несколько недель как поступила на службу к Памфри и надела новенькое платьице с накрахмаленным фартуком. Волосы ее, свирепо укороченные миссис Клак, были упрятаны под домашний чепец. Эту деревенскую девочку родители отдали в услужение от нищеты. Амелия говорила с сильным суссекским акцентом, отличалась редкой худобой, неотесанностью и добротой. Она уже до смерти боялась домоправительницу и всякий раз, видя ее, приседала, как научили сразу по приезде сюда.
Миссис Клак, тяжело дыша от напряжения, приказала Амелии немедленно отправиться наверх с молоком и хлебом для новоприбывшей.
— И не забудь захватить уксуса, чтобы протереть ей виски! — громко прибавила миссис Клак. — Ах, эта отвратительная черномазая девчонка! Приведи ее в чувство, Амелия, и проследи, чтобы она поела. А утром покормишь ее тем, что тебе даст для нее миссис Голайтли. И глаз с нее не спускай! Следи, чтобы она не спустилась с чердака. Когда будешь уходить сама, запри как следует дверь, а ключ отдашь мне. И учти, если она сбежит, тебе придется держать ответ перед ее светлостью И передо мной.
Амелия, задрожав от страха, выдохнула:
— Да, мэм.
Она сделала книксен[17] и упорхнула.
Амелия, как и остальные слуги, уже знала о появлении в доме маленькой невольницы-мулатки. Она взяла хлеб, масло и молоко и понесла на чердак. Своей глупенькой головкой Амелия думала, что рабыня по имени Фауна не что иное, как какой-то зверек, подобно умершей обезьянке ее светлости… или одной из кошек или собак.
И, конечно, она была потрясена, когда вошла на чердак и в свете свечи увидела белую кожу и золотисторыжие волосы девочки, которая к этому моменту уже пришла в сознание и тихо стонала от сильнейшей боли, пронизывающей все ее тело.
— Господи! — вырвалось у Амелии. От удивления она чуть не уронила свечу, сильно облив себе руку расплавленным воском.
Затем Амелия опустилась перед тюфяком на колени и с неловкой нежностью стала промывать Фауне израненную спину. Тупая и невежественная служанка сделала, однако, все, что сделала бы с раненым животным на ферме, где работал ее отец. Вскоре ей удалось немного привести Фауну в чувство, успокоить ее, усадить и даже покормить незамысловатой едой.
Когда Фауна прижалась к своему новому другу и, обливаясь слезами, стала умолять ее не уходить, маленькая посудомойка затрясла головой и со страхом оглянулась.