Для нее было необычно и одновременно горько-радостно ощущать себя хозяйкой, которая вот-вот начнет принимать своих гостей; чувствовать себя одной из богатейших женщин Лондона, носящей один из самых почетных титулов в истории Франции.
Платье ее было от знаменитого портного. Сшитое из переливающегося серого атласа, вышитое золотой нитью, длинное и довольно узкое, оно было оригинального фасона, не скрывающего восхитительного изгиба ее бедер, с высокой талией, с короткими рукавами-буфами и низко вырезанным корсажем, подчеркивающим красоту ее пленительной груди. На плечи была наброшена золотая кружевная пелерина, на шее сверкало уникальное бриллиантовое ожерелье из коллекции маркиза. Огромные бриллианты красовались в ее ушах, переливались на запястьях и длинных изящных пальцах. Вновь по желанию маркиза она не напудрила волосы, а распустила их пышные блестящие локоны по плечам и груди. На ее бледном лице глаза казались неестественно огромными и черными. Еще никогда она не была столь прекрасна, а простотой и элегантностью своего платья, безусловно, затмевала всех женщин, прибывших на бал.
В хрустальных люстрах сверкали тысячи свечей, освещая огромную залу. Скрытый за пышными гирляндами цветов, играл оркестр. В полночь гостей ожидал роскошный банкет. Лакеи в униформах сновали с серебряными подносами, подавая изысканные яства и тончайшие вина.
Люсьен прекрасно понимал, что чувствует его молодая красавица жена. И он старался развлечь ее обсуждением отвлеченных проблем.
— Помнишь, Обри говорил тебе, что я получил известие с французского судна: приверженцы Наполеона уже устали от его системы правления, и Франции хотелось бы вновь возобновить с нами торговлю? — спросил он.
Елена спокойно отвечала:
— Да, я видела это послание. Уверена, что мир между Францией и Англией восстановится этим летом.
— Понадобится несколько лет, чтобы разрешить наши споры. Наполеон все еще настроен очень категорично и пока непреклонен. Тем не менее твой дебют происходит в великое время, дорогая. Если я буду хорошо себя чувствовать, мне бы очень хотелось в ближайшие месяцы стать свидетелем спуска на воду первого парохода, сконструированного в этой стране. Одно из самых волнующих событий. Также я попросил Обри навести справки об использовании газа для освещения наших домов. Скоро будет и это. Мистер Мердок уже использовал газ для освещения фабрики.
Елена пыталась вникнуть в слова мужа.
— Мне кажется, я всегда буду предпочитать свечное освещение, — проговорила она. Затем, приблизившись к мужу вплотную, слыша его сухой кашель и видя, как он изможден и плохо выглядит, несмотря на изысканный черный бархатный камзол, расшитый золотой нитью, она добавила: — Иногда я боюсь, что нынешний образ жизни совсем не подходит вам, Люсьен. Умоляю вас, не оставайтесь из-за меня в Лондоне.
— Я чувствую себя достаточно хорошо, — возразил он решительно. — Мне очень хочется увидеть ваш триумф и насладиться им вместе с вами, дорогая. Уверяю вас, это доставит мне величайшее удовольствие.
— Сэр Гарри, — объявил дворецкий.
Тонкие губы Люсьена искривились.
— Итак, вне всякого сомнения, он пришел первым и уйдет последним. Посему, дорогая, сделайте этот вечер для него таким, как он того заслуживает.
Елена промолчала. Маркиз по-прежнему посмеивался, пока баронет поднимался по лестнице. Елена смотрела на приближающегося Гарри. До чего же он строен и красив; до чего изящен в светлом парчовом камзоле, в напудренном парике и с горящими страстью глазами! Несмотря на все усилия Елены держать себя в руках, сердце ее отчаянно забилось. Ненависть и страстное желание, словно дьявольские близнецы, пронзили ее. Но, несмотря на смятение, овладевшее всем ее существом, она с загадочной улыбкой протянула Гарри руку, унизанную бриллиантами, и проговорила:
— Добро пожаловать, сэр. Как мило, что вы пришли пораньше.
— Я не мог больше ждать, так мне хотелось увидеть вас, — ответил он, склоняясь над ее рукой, а затем повернулся и поклонился маркизу. Он мало виделся с Люсьеном и в Лондоне и в Брайтлинси. Его не мучила совесть по отношению к маркизу, ибо он был убежден, что Елена не любит своего престарелого супруга и несчастлива с ним. Стало быть, она нуждается в утешении, и Гарри поклялся, что добьется того, чтобы стать ее единственным утешителем. — Ваше великолепное платье делает вас просто божественной, мадам, — тихо проговорил Гарри. — Я очарован.
Она улыбнулась, ее бархатные глаза смотрели ласково. И в то же время в них зажегся какой-то удивительный огонь, заставляющий сладостно трепетать тела их обоих. Он восхищался каждой, даже крошечной, деталью ее наряда, однако мысленным взором, как и все последнее время, видел лишь одно: скрытые от стороннего взгляда тайные красоты ее пленительного тела, которое он жаждал заключить в свои объятия. Сейчас он стоял чуть в стороне, наблюдая за тем, как она приветствует остальных гостей, о которых объявлял дворецкий — парами или поодиночке.
— Его светлость герцог Фардингейлширский.
— Лорд и леди Данмороу.
— Достопочтенные мистер и миссис Джордж Картин.
— Леди Амелия Фицгейл и мисс Арабелла Фицгейл…
Зычный голос дворецкого в сверкающей униформе продолжал монотонно объявлять новоприбывших, хозяйка и хозяин дома торжественно приветствовали гостей. Люсьен одаривал всех очаровательной улыбкой, ему отвечали тем же. Но восхищенные взгляды гостей намного дольше задерживались на его молодой жене, стоявшей рядом. Проходя в блистающую огнями залу, гости шептали друг другу:
— Какая красавица, дорогой… вы заметили, какие у нее глаза? А ресницы? Несомненно, она итальянского или испанского происхождения.
— Потрясающе! Какие божественные золотистые локоны!
— Какие бриллианты! Боже милостивый, да их цена баснословна!
Елена с невозмутимым видом принимала поклоны и реверансы от лиц более низкого звания, льстивые мужские взгляды, удивленные и благоговейные выражения женских лиц, подобострастные речи и нескончаемые комплименты. Еще не прошла и половина гостей, как Люсьен прошептал ей:
— Несомненный успех, дорогая.
Она снова не проронила ни слова. Она ощущала лишь присутствие Гарри, стоявшего поодаль в полном одиночестве и с нетерпением ожидавшего от нее разрешения стать партнером по первой кадрили. Ведь Люсьен не танцевал.
И тут дворецкий монотонным голосом объявил:
— Лорд и леди Хамптон.
Слабый румянец на щеках Елены сменился мраморной бледностью. Ее левая рука вцепилась в складки платья. В другой руке она сжимала веер из слоновой кости.
— Генриетта… наконец-то, — сдавленным голосом прошептала она.
— Желаю удачи, дорогая, — сказал Люсьен и рассмеялся своим громким сухим смехом.
Генриетта поднималась по широкой, залитой светом лестнице. Она тяжело дышала, ибо при своей тучности с трудом преодолевала ступени, а ее лицо все еще сохраняло гневное выражение после ссоры в карете. Остановившись напротив хозяйки дома, она неуклюже присела в реверансе.
— Госпожа маркиза… — начала она.
Но вдруг замолчала. Что-то остановило ее. Что-то… она не понимала что… что-то мешало ей вздохнуть, и ее полное лицо страшно покраснело, став почти алым.
Она безмолвно уставилась в пару огромных черных глаз, прикрытых, словно веерами, длинными пушистыми ресницами. Она пристально рассматривала это прелестное лицо, обрамленное сверкающим ореолом золотисторыжих волос. Незабываемые глаза и волосы… они стояли перед глазами Генриетты многие годы… потрясая ее до глубины души… и сейчас ее пронзила безумная догадка. Приложив руку в перчатке к готовому вырваться из груди сердцу, она повторила запинающимся голосом:
— Госпожа… маркиза…
Елена улыбнулась ледяной улыбкой.
— Миледи Хамптон, добро пожаловать в наш дом.
Эдвард, которого поразительная красота маркизы вывела из его обычного состояния сонливости и скуки, склонился в нижайшем поклоне. Он совершенно не помнил молодую невольницу, которую насильно поцеловал когда-то в будуаре Генриетты. Он лишь подумал, что изысканность и изящество Елены делают его Генриетту очень похожей на безвкусно разодетую индюшку.
— Ну проходите же, что с вами?! — сердито прошептал он на ухо супруге.
Перья и цветы на ее голове качались. Все тело колыхалось. В уголках губ выступила слюна. Сейчас Елена взирала на эти жестокие губы с чувством величайшего презрения и отвращения. Она вспоминала все те нескончаемые дни, которые провела в услужении у Генриетты. Вспоминала все, до мельчайшего эпизода; мучительные унижения, которым с гнусной жестокостью подвергала ее бывшая хозяйка, и те бесконечные ночи, когда ее детский хрупкий организм тщетно требовал сна. Ей припомнились все издевательства, которые в зависимости от своего настроения безжалостно обрушивала на нее Генриетта, зависть и особенно жестокое обращение последних лет. И постоянные адские мучения, причиняемые ей миссис Клак.
Все это кипело в котле ее памяти, в то время как она продолжала надменно взирать на Генриетту, раня своим взглядом миледи в самую душу.
«Природа уже частично отомстила за меня», — презрительно подумала Елена. Генриетта была толста, безвкусно одета и являла сейчас полную противоположность блистательной красоте Елены, которая холодно, но вежливо осведомилась:
— Надеюсь, вы не больны, миледи Хамптон? Вы вся дрожите.
Генриетта, издав какой-то странный звук, отерла платком влажные губы. Ее глаза вылезли из орбит. Она оцепенела и не могла двинуться с места. Не могла отвести взгляда от Елены. Ее губы сами сложились в имя Фауна… но ни звука не сорвалось с них. Разум отказывал Генриетте. Она чувствовала себя совершенно больной, ее бросало то в жар, то в холод. Она бормотала про себя: «Это она! Да нет же… этого не может быть. Я или сошла с ума или действительно больна. Как может маркиза де Шартелье быть Фауной? Фауна умерла. Она должна была умереть много лет тому назад. Ведь с тех пор о ней никто не слышал!»