– Да как так можно! Его же сравнивают с молодым Горьким, а этот, в красном, он вообще кто такой?
– Мастер короткого рассказа, – с умным видом пояснил Кролик.
– Я так и понял, что никто. Мастер короткой пипи…
– Славик, уймись, мы сюда не литературные диспуты пришли вести. И не замеры производить. Ты еще штангенциркуль потребуй.
– Признайся, пописываешь? – вкрадчиво обратился Славик к Кролику.
– Ничего я не пописываю. Я на работе, – обиделся тот.
– А мне показалось, мы родственные души. Я вот тоже раньше писал. Стихи, – похвастал Славик и процитировал:
– Я помню твои беспощадные зубы,
И тонких бровей ироничный излом,
Когда отказался дарить тебе шубу,
Меня назвала ты козлом…
Я поаплодировала и съязвила:
– Гениально! Это про твою последнюю пассию? Ваша новая консьержка уже требовала у тебя шубу?
Славик, кажется, обиделся:
– Я посвятил эти стихи своей первой учительнице, Марь Иванне. Она была такая молоденькая десять лет назад. Недавно мы встретились в очереди к геронтологу. И снова завертелось….
Кролик снял очки и принялся их сосредоточенно протирать.
– Пронзительные стихи. В них много боли. Что-то от Петрушенко. Не какой-то там затасканный Дригов, на которого молятся все эти богемные интеллектуалы с немытыми ушами…
– Они еще томик Воронина возле унитаза кладут. Чтобы умнее казаться перед гостями, – хихикнул Славик.
– Именно! Раньше его романы просто сжигали или в деревенском туалете топили, чтобы не всплывало.
– Ты тоже считаешь, что он только на это годится? Вот не говори, писал бы себе про говно, как в самом начале. Так нет, потянуло на рассуждения.
– Взять, скажем, Мишу Малевича. Не очень умный человек, но в свое время выдал шедевр – «Точка G». И с тех пор сколько ни пытался рассказать что-то новое, ругают его и критики, и читатели. А потому что читатели его умнеют быстрее, чем сам Миша!
– А критики? – против воли ввязалась я в этот бессмысленный диспут.
– Так те вообще дураки. Им лишь бы поругать, – отмахнулся Славик и продолжил:
– Вся эта богема… Нет, и не говори. А поэты современные? Лучше бы патриотические стихи писали. А то они за границу кинулись. И в отрицание. А рифмы у них какие? Напасть – напасть, засраты – лопаты… Это же мрак!
В этот момент я поняла, что из нормальных в этой подсобке только я и… все. А Кролик продолжил:
– Ты прав, я… немного пишу. Прозу. Это будет эпичный роман. О моей боли и несостоявшейся любви. Вот, мечтаю издаться в импринте у Турбиной. Потому и слушаю выступления ее авторов. Мир должен узнать…
– Это все похвально, но мы по другому вопросу, – невежливо перебила я Кролика, потому что от литературных диспутов у меня перед глазами уже стали мелькать мушки с лицом Гоголя.
– Вася, ты дебил! – раздалось из зала. – Вася, я тебе сказала: убью! Это была колбаса для гостей… Вася, не делай мне нервы, у меня тут проверяющий. Рвота ты барсучья…
– Опять Вася? – заинтересовался Славик, обожавший скандалы.
– Хотел бы я посмотреть на этого Васю… – мечтательно протянул Кролик. – Что это за терпила, которого так костерят.
Я про себя подумала, что сам Боря тоже недалеко ушел от Васи, судя по историям про его властную маму. Но тут он наклонился к Славику, скривил рот на бок и, понизив голос, многозначительно протянул:
– А сама налево ходит.
– Ого!
– Ага. Нашла себе какого-то интеллигентика. И водит его сюда по ночам. Думала, никто не знает. А я как-то нашел…
– Отпечатки пальцев?
– Чулок! За диваном нашим. А она сделала вид, мол, переодевалась, завалился. Как будто я не знаю, что она на работу чулки не носит. Да еще такие, в сеточку.
– Может, Марина?
– Та тогда в отпуске была. И размер чулка такой, что Марину всю в него засунуть можно. Марина двоечку носила…
– А ты далеко пойдешь, – присвистнул Славик, разглядывая Кролика с нескрываемым восторгом.
– Давайте отвлечемся от интимной темы. Мы хотели узнать, не слышно ли чего-то нового по поводу Марины?
– Мы ходили на похороны, – вздохнул Боря. – Постояли в сторонке. Все говорят, она чего-то там с приправами напутала. Вроде как Марина сама сушила травы…
– Может, купила корень с рук, перепутав с петрушкой? – невинно поинтересовалась я.
– Лично я в это не верю. Марина была художница, она часто рисовала овощи. Я видел на фотках.
– И мы видели…
– Вот! Тем более вы должны понять, что человек с художественным зрением замечает детали, она бы не перепутала корень петрушки с цикутой. В овощах она разбиралась.
– Интересно, она знала ответ на вопрос: кто красит под землей редиску? – задумчиво протянул Славик, а Боря с непониманием уставился на меня. Я сделала ему глазами знак «чи-чи-чи, все нормально», и он, немного подумав, продолжил:
– Это ее муж, уверен. Стоял, делал скорбное лицо. А сам явно с перепоя. Небось праздновал… Дом теперь ему достанется.
– Он же старый…
– А новый губернатор?
– Что новый губернатор? – не понял Славик. – Тоже старый?
Боря понизил голос и доверительно пояснил:
– На похоронах тетки болтали, что новая метла по-новому замела. Проекты всякие рассматривать стали. И в том районе, где дом Марины, сейчас начинают объездную строить, до центра будет пять минут езды. А места там красивые, зеленые. Земля подорожает в три раза. Вот муж и решил…
– А мог кто-то здесь, на работе, подложить ей цикуту в банку? – решила я увести его мысли в иное русло, хотя информация про землю показалась интересной.
– Вы что, на меня намекаете? – выпучил глаза Кролик, став похожим на лемура. – Это обидно. В моей биографии нет таких фактов, которые могли бы натолкнуть вас на такую мысль…
– Почему сразу на тебя? Чисто теоретически в подсобку мог проникнуть кто угодно.
Кролик задумался:
– Ну, вообще-то да, но здесь в течение дня кто-то из нас всегда бывает, посторонний побоялся бы так вот нагло явиться. Это же нужно идти через зал. Хотя, конечно, заскочить можно. Если что, всегда можно сделать вид, что дверью ошибся…
Инна наконец-то освободилась от своего мучителя и присоединилась к нам:
– Нет, заскочить незамеченным сложно, – покачала она головой. – Это если бы у нас было окно, еще куда ни шло… Сами же видите, здесь его нет. Сидим, как дохлые мыши, без воздуха.
Мы разочарованно вздохнули: окна в небольшой подсобке и правда не было. Славик неуклюже повернулся и задел рукой вешалку. Та повалилась, и на приятеля посыпались куртки, старый халат и чья-то вязаная кофта.
– Это от уборщицы… – принялся оправдываться Кролик.
Пока Инна помогала приятелю встать, я заприметила за его спиной узкую дверь. Та была покрашена в цвет стены и почти не выделалась на ее фоне.
– Так вот же, дверь! – удивилась я тому, как люди привыкли не замечать очевидных вещей.
– А… это. Ею уже сто лет никто не пользуется. Тут раньше был пожарный выход, а потом здание перестроили. И дверь эту закрыли.
– Однако дверь имеется. И у кого-то мог быть ключ… – Я присела на корточки и попыталась рассмотреть замочную скважину. Не похоже, чтобы ее кто-то ковырял отмычкой. Дверь без видимых повреждений.
Инна почмокала губой и пожала плечами:
– Понятия не имею, там на щитке у нас висит штук тридцать ключей. Может, какой-то из них и подойдет? Когда я сюда пришла работать три года назад, дверь уже не открывали. Кирилл и Маринка после меня пришли. Да и сами посудите… Щиток на ключике, ключик в кассе. За кассой всегда кто-то есть.
– Какой-то замкнутый круг, – пожаловалась я приятелю, когда мы вышли из книжного. – Работникам не нужен ключ, потому что они и так могли зайти в подсобку. Но у них нет мотива. А посторонние, у которых мотив, к примеру, мог быть, не имели доступа к пожарному щитку. Он и правда прямо за кассой, так просто не сунешься. То есть чисто теоретически дверь ключом открыть смогли бы, но этого никто не делал. Значит, кто-то из работников. Есть еще уборщица…
– Это точно не Боря, – заявил Славик.
– Это еще почему? То, что он хочет издаться в импринте и резво рассуждает про говно – еще не повод снимать с него все обвинения. Как раз наоборот…
– Нет, нет и еще раз нет. А вот к Инне надо присмотреться. Она гуляет от мужа, а от таких дамочек можно ожидать чего угодно.
– Давно ли ты стал моралистом? – удивилась я. – Помнится, твоя последняя пассия гуляла не только от мужа, но и от тебя. И это в ее пятьдесят.
Вечером все собрались на ужин. Агния с Дубровским сидели рядом, и та периодически интимно наклонялась к нему, что-то нашептывая на ухо. При этом я явно видела, что она касается его уха губами. И это невероятно бесило.
Стол ломился от обилия блюд. В основном, овощных. В отличие от мамули Нелли действительно неплохо готовила: гуакомоле вышел отменный.
– Ключ к успеху – спелые авокадо! Они темные и если вы попытаетесь их немножко сдавить – останутся следы. Я люблю, когда четко проявляется вкус авокадо, поэтому использую минимум специй. Только немного соли, перца и сок лайма. Зависит от настроения, – игриво вещала мамулина наставница, при этом подкладывала добавку папе № 2.
Тот, как ни странно, благосклонно улыбался и нахваливал соус. Обычно он говорил про такое «Мыло я жрать не буду».
– А я завтра приготовлю из авокадо холодный суп сальморехо, – заявила мамуля. Она болезненно относилась к чужому успеху на кулинарном поприще.
– Оставь свое орехо для белок, – огрызнулся второй отец, потому что он жил с мамулей дольше всех и понимал, что после такого экспериментального супа мы все рискуем не встретить рассвет. – Недавно ты угостила меня супом, где плавала гусеница.
– Это была кинза!
– Нет, вы посмотрите, она еще и имя ей дала! Мне все равно, как ее звали. Я не голубь, чтобы гусениц клевать, – отмахнулся второй.
Между тем речь зашла о том, как Нелли пришла в осознанное веганство и стала лидером организации «Зеленый глобус». Последовало долгое описание всех мест, где та поработала, идя к успеху.