Тут уже Славик вскочил, ахнул и схватился за трусы. Наверное, вспомнил про свои кармашки с заначками.
– Караул! – заверещал он, причем очень выразительно. И мы кинулись на лестницу, забыв одеться. К сожалению, нас никто не услышал, в том числе и мои предки, отдыхающие по соседству.
Уже на первом этаже Славик еще громче взвыл:
– Горим! – А я зачем-то добавила:
– Проснитесь, нас грабят!
Мысли о картине, которая вот-вот должна была сгореть в сарае, впивались занозами в мозг. Вот идиотка! Оставила такую ценность без присмотра – и вот итог. Нет, определенно эти танцующие человечки какие-то несчастливые. Одни беды с ними.
– Они что там, оглохли? – разозлилась я, но тут со стороны дивана в нашу сторону метнулся сонный Тимофей. Тоже в трусах. К счастью, он соображал быстро, и к тому времени, как второй отец и дамы показались из комнат, уже подключал поливочный шланг. Славик разматывал его, а я бестолково носилась туда-сюда с кастрюлями, наполняя их и выставляя у порога.
– Звоните в пожарную! – крикнула я, заметив на лестнице Дубровского. Тот знаком дал мне понять, что сигнал принят. Я кинулась к сараю в надежде успеть забрать картину.
Издалека казалось, что горит стена. При приближении стало очевидно, что пока полыхают дрова, рядами уложенные по обе стороны двери. Но языки пламени уже касались двери, краска пузырилась, дымилась и воняла. О том, чтобы зайти внутрь, теперь не было и речи.
Полуодетые и заспанные мужчины устремились тушить сарай, оттеснив нас, женщин, на задний план. Тут я с некоторым опозданием сообразила, что под бдительным оком родни проникнуть в сарай и забрать картину будет затруднительно. Оставалось уповать на то, что очаг возгорания будет быстро ликвидирован.
Наши вопли гулко отзывались в тишине поселка, и вот до меня уже стали долетать голоса из других частей улицы. Видимо, бдительный народ почуял пожар и приготовился дать отпор красному петуху.
Во двор стали забегать местные. Кто с ведром, кто с тазом. Но Славик, передавший шланг Дубровскому, сделал успокаивающий жест. И в самом деле, к тому времени дверь сарая уже шипела, окруженная паровым облаком. Под истошный собачий лай, поднявшийся по всей деревне, в нашу сторону мчались пожарные. Такой неистовый рев могли издавать только они.
Слава Богу, наш пожар окончился, едва успев начаться. Но шуму мы наделали прилично. Еще примерно полчаса по двору слонялись группки людей, взбудораженные происшествием. Агния поила героя Дубровского чаем, папа № 2 снимал стресс коньяком, а Славика дамы обмахивали мокрой простыней. Он утверждал, что надышался дыма, и требовал внимания и молока.
Дубровский пару раз попытался перехватить меня в толпе, но я демонстрировала ему свою упорную антипатию. Когда попытались выяснить, как произошло возгорание, все сошлись во мнении, что причиной стал тлеющий окурок, брошенный в железное ведро у сарая. Все курящие получили нагоняй, в том числе и мамуля, но вину на себя великодушно взял папа № 2, обещавший завтра же поправить сарай и поставить новую дверь.
Когда возбужденные и пахнущие костром домашние улеглись повторно, мне стало ясно, что заснуть не удастся. Оставалось предаваться мыслям, коих у меня всегда водилось в избытке.
Что, если я дурака валяю, и Дубровский не имеет никаких корыстных мыслей на мой счет? Между прочим, я красавица, и нас столько всего связывает…
«Завтра все решится», – почему-то подумала я, прежде чем погрузиться в сон.
Глава 29Слабительное для козы
Утром я проснулась рано и удивилась, что вчера все-таки вырубилась. Встала, по звукам снизу пытаясь определить, проснулся ли кто-то из моих или все еще дрыхнут.
В кухне кто-то разговаривал, я вошла и застала папу № 1 и папу № 3 на кухне в компании Тимофея. Они пили молочный улун и обсуждали события минувшей ночи.
– Тебя совершенно нельзя оставлять без присмотра, – в досаде обратился ко мне первый отец, словно вчера я самолично подожгла сарай. В ответ на это я возмутилась, что никакого отношения к пожару не имею. И вообще, даже не курю. Так что претензии не по адресу.
Воспользовавшись тем, что остальные еще спали, я быстро пробралась в сарай и извлекла из сундука сверток с картиной. Решив по привычке сунуть его в сумку, я поднялась в нашу со Славиком комнату. Сумки на стуле не было. Я бестолково покрутилась по комнате, шаря взглядом по углам. На всякий случай залезла под кровать и даже приподняла кота.
– Славик, проснись! Нас ограбили!
– Опять пожар? – вскочил Славик.
– Нет, в этот раз натурально. Где моя сумка?
– Может, завалилась…
Мы еще немного поискали сумку общими усилиями, после чего уселись думать.
– Ты думаешь, сумку уперли из-за картины? – спросил Славик.
– Больше там ничего ценного не было. Телефон у меня, а кошелек в машине.
– А что было в сумке?
– Биография Есенина, лак для волос и еще какие-то мелочи.
– Значит, она была тяжелая. Злоумышленник мог подумать, что там картина.
– Но когда…
– Думаю, сарай кто-то поджег специально.
– Хотели выманить нас из дома? – ахнула я.
– Так и вышло. Пока мы все метались у сарая, из дома можно было все вынести.
– Но вынесли только сумку. А вдруг это совпадение? Тут вчера крутились местные мальчишки. Может, кто-то забежал в дом…
– И метнулся на второй этаж? Кто мог знать, что у тебя в сумке картина?
– Да никто. Ты и мамуля. Хотя… погоди, теперь еще Дубровский. Я сказала, что спрятала картину в банке, но он мог не поверить. Вспомни, он заходил в дом, пока мы бегали?
– Да кто вспомнит? Там такая суета была. Вроде тушил пожар. Как вспомню… Хорошо, что Тимофей знал, как шланг подключить. Иначе пока бы мы метались, все сгорело бы к чертовой бабушке.
– Значит, Дубровский в комнату не заходил…
– Пока тушили – нет. Может, потом?
Так и не придя ни к какому-то выводу, мы решили временно караулить картину по очереди. А после обеда съездить в банк и оставить надоевшее мне полотно в ячейке.
Когда Славик позавтракал и вернулся в комнату, настала моя очередь трапезничать. Я устроилась веранде, потому что телефон мой разрядился, а там была и розетка, и чудесный вид на сад. И не было мамули с Нелли и Агнией, обсуждавших какие-то растительные яды. Судя по прозрачным пузырькам, выставленным мамулей на стол, яды были собраны и теперь должны были послужить омолаживающим средством. Но папа № 2 очень опасался, что они случайно послужат приправой и даже вспомнил, что вчерашний суп был со вкусом отчаяния.
Высокое солнце мягко ласкало мою кожу сквозь тонкую ткань, служившую занавесом в теплую погоду. Я как раз пила кофе, подперев голову рукой, когда во двор заглянула бабка Маланка.
– Дочка, ты-то мне и нужна! В городе сегодня будешь? Уважь, запор у нас четвертый день.
– Сочувствую. Нелли говорит, запор хорошо свекольным листом…
Спохватившись, что меня могут не так понять, я добавила:
– Просто слышала, как она кого-то по телефону консультировала.
Бабка замахала руками:
– Да не у меня, у козы моей. У Лушки. У нас там в центре ветаптека есть, купи слабительное…
– Для козы?
– Нет, там для коровы, но я обычно порцию меньше даю. У моей Лушки такое не впервой. Как вздует ее… Ветеринар говорил, какой-то заворот кишок, что ли. Купи, будь другом.
– Может, я вас до города подкину, а там вы сами…
– Я к подруге на юбилей собираюсь, а она в соседней деревне. В городе редко бываю. Просила племяшку, а у той голова пустая. Только кавалеры на уме… Выручишь?
Я обреченно выдохнула, представив себе, как объясняю аптекарше, зачем мне лекарство для коровы.
Едва Маланка скрылась с глаз, рядом нарисовался Дубровский с чашечкой кофе.
– Какие планы на вечер?
– Надо помочь козе облегчиться.
– Кажется, твоя жизнь опять очень насыщенна событиями…
– Жизнь набрасывается на людей, как бешеный верблюд, – вздохнула я и пояснила: – Так гласит арабская пословица. Пожалуй, сложно придумать более трагипоэтическое описание происходящего со мной. Но тебя это не касается.
– Ты думаешь, я мерзавец, который помешался на почве денег?
– Всех можно купить и продать.
– И тебя? – усмехнулся Дубровский.
– Меня нет. Я, если ты заметил, крайне мало завишу от денег. И очень сильно презираю тех, кто мыслит двойными стандартами. Нельзя остаться чистеньким, занимаясь грязными делами.
– Разницы нет никакой между правдой и ложью. Если, конечно, и ту и другую раздеть, – напел Дубровский бессмертные строки Высоцкого.
– Ну, если разницы нет, так и воевал бы на стороне правды! Чего тебе стоит?
– Уговорила, поехали воевать. Мне кажется, тебе нужна моя помощь.
– Нет, – покачала я головой. – Больше я на твои байки не куплюсь… Агния думает, ты ничего не знаешь о картине, так что можешь дальше продолжать строить из себя влюбленного телохранителя. Или постельничего. Авось удастся отвоевать у ее родни часть наследства. Я верю в тебя.
– Да мне сто лет не нужна эта Агния. Пусть даже со всеми деньгами мира.
– Она будет для тебя хорошим прикрытием. Оставайся в образе Александра, женись на Агнии, возьми ее фамилию. Авось и доживешь до седин. Так что пишите письма мелким почерком. Хотя ты вроде письма не пишешь…
– Если ты не получала от меня писем, это не означает, что я их не писал, – в досаде покачал Дубровский головой.
Пока мы обменивались колкостями, я обнаружила, что вчера пропустила сообщение от незнакомого номера.
«Это подруга Марины, Нина… Пишу от соседки по отелю. Мой устроил скандал и забрал у меня телефон до конца отдыха. Сегодня прилетаю. Приходите ко мне домой в три, там спокойно поговорим. Я много думала, и подозреваю, кто мог желать смерти Марине. Говорить буду только с вами, мне проблемы с ее мужем и любовником не нужны. Со своим бы разобраться…»
Далее следовал адрес квартиры девушки, который я сразу же пробила по навигатору. И почувствовала себя волком-самцом. Нет, не в том смысле. Просто Славик, с появлением Ну-и-Ну начавший изучать дрессуру, рассказывал, что у волков-самцов, учуявших запах мочи чужака, шерсть на холке встает дыбом, как грива. Хоть о моче речи не шло, но новость меня взбудоражила. В этот момент мне казалось, что холка моя заходила ходуном. Оттого я сразу потеряла интерес к Дубровскому и кинулась за Славиком.