Ведьмы ковали золотую клетку, в которой беззвучно билась леди Роуз. Она высовывала язык, шипела и кряхтела, но не могла достать ведьм — клетка не пропускала ни ее острых когтей, ни длинного языка.
Меж тем я поняла, что силы были равны. И это противостояние может занять чертову уйму времени.
Что же делать? Как помочь друзьям?
И тогда меня осенило:
— Огни! Подожди меня!
Я обежала дерущиеся парочки и подошла к ведьмам.
— Что вы с ней делаете? Убиваете?
— О нет! Твой сказал оставить в этом облике, — отозвалась Ада. — Мы только блокируем ее. Крик, способности… Чтобы потом допросить. Королевское поручение.
Ах вот как! Теперь ясно, почему леди Роуз стала напоминать рыбу — открывает рот, а не слышно ничего…
— Вы что-нибудь знаете об обучающем камне?
— О чем? — ведьмы, не отрываясь от клетки, покачали головами. — Нет, не слышали.
— Ясно. Артур его ищет для короля. Так что не убивайте ее. Она единственное существо, которое знает, где камень.
— Думаешь, скажет? — с сомнением поинтересовалась Огни.
Громкий крик прервал наш разговор. Кричала Хелеса — в ее грудь со всей силы вонзил меч Лёкс. Эльфийка осела на пол и, рвано дыша, смотрела в лицо брату.
— Прикончишь?.. Или пощадишь? — с ненавистью прохрипела она.
И сделала попытку засмеяться. Но получился новый хрип и надрывный кашель.
В ужасе я видела, что рана смертельная. Вокруг тела Хелесы сгущалась тьма. Краски жизни покидали ее с каждой секундой, что меч пронзал ее грудь.
Лицо побледнело, а пот, выступивший на лбу, сверкал, как россыпь бриллиантов.
— После смерти моей матери моли прощение у богов! — безэмоционально проговорил Лёкс, но я физически чувствовала, как трудно ему дались эти слова.
Как и следующее движение.
Затаив дыхание, он решился. Еще глубже всадил меч и сказал едва слышно:
— За мать. Умри, тварь!
— Аааа!!! — закричала Хелеса, и ее крик отскакивал от стен и удваивался эхом.
Она завалилась набок.
«Смерть! Смерть! Смерть!» — стучало в моих висках, и глаза окончательно заволокла кровавая дымка.
— Аааа! — кричала от боли я.
Вторила Хелесе, как вторит тот, кто разделяет твою боль.
Я чувствовала ее, как свою собственную. Невыносимую, режущую боль, пронзающую легкие, заставляющую окончательно прощаться с жизнью.
Такой всплеск силы я не могла перенести на ногах. Обморок пришел, как долгожданное спасение.
Глава 40
«Любовь — все, что у нас есть, чтобы помочь другому».
Платон
В сознание я вернулась рывком. Сделала вдох и распахнула глаза.
Надо мной был белый потолок. Запах свежести помог успокоиться и внимательнее разглядеть пространство вокруг…
В комнате царило утро, судя по солнечным бликам, раскрасившим стену напротив.
Меня ничуть не удивили подключенные приборы, кислородная маска на лице и больничная палата. Самая обычная, с гладкими крашеными стенами и довольно свежим ремонтом. С висящим на стене телевизором и пультом на полочке.
Вошла медсестра. Приветливо улыбнулась и спросила о моем самочувствии.
Я промычала в маску что-то нечленораздельное, медсестра мне кивнула, будто поняла. Достала шприц, ввела укол в катетер на руке и попросила не нервничать.
— Отдыхай, бедняжка! Хочешь, телевизор включу? Антенну вчера починили, три канала работает!
Я кивнула, и женщина даже помогла мне подтянуться и сесть. Она переставила капельницу поближе к изголовью и вышла за доктором.
Пока она где-то ходила, я успела посмотреть несколько сцен неизвестного американского фильма и снова заснуть.
Следующее пробуждение случилось к обеду. Доктор повторно осмотрел меня, теперь уже бодрствующую, и прописал постельный режим на несколько дней.
К вечеру приехала мама и долго плакала, сидя на стуле у моей кровати. Ни о чем не спрашивала, только просила не нервничать и поправляться. А еще рассказала, что сестра с Динкой уехали жить в другой город. И вообще, племянницу словно подменили.
— Такой чистюлей стала, ты не поверишь! Даже готовить научилась по интернету. Каждые выходные печет булочки… Хочет тебя угостить. Ждет, когда ты вернешься из своего университета…
Тут мама запнулась и снова расплакалась. Стала болтать какую-то чушь про погоду, про раннюю весну и что почки уже набухли.
— К восьмому марта, глядишь, и листочки появятся! — бормотала она.
А я кивала в ответ. Листочки — это хорошо. И весна — хорошо! Всяко лучше зимы и холода. Почему-то воспоминание о зиме вызывало нервную дрожь и беспокойство.
Я была благодарна маме, что она ни о чем не расспрашивала. В кои-то веки проявила деликатность. Потому что сколько ни напрягала память, а вспомнить, почему я оказалась в больнице, не получалось.
Последнее четкое воспоминание было о том, как мусорила в квартире Динка. И я искренне порадовалась за племянницу, что она взяла себя в руки и изменила жизнь к лучшему. Всё-таки жизнь в грязи — это не жизнь!
Потом мама поцеловала меня в щеку и ушла, пообещав навестить в выходные. А я даже не спросила, какой сегодня был день, и какое число.
Мне это было безразлично. Как и то, чем кормили. Аппетита не было, желания пить компоты и зеленоватые смузи — тоже.
Мама сильно потратилась, поместила в частную клинику. Это я поняла по тому, как мне на обед и ужин предложили низкокалорийные десерты и молочные коктейли. Медсестра уговаривала покушать с таким рвением, будто от этого зависит ее зарплата. Когда я отказалась, она предложила посмотреть телевизор и покушать под него, но мне такой вариант тоже не понравился. Я поблагодарила её и отставила поднос на тумбочку.
Когда медсестра расстроено попрощалась и вышла, я в который раз порадовалась, что у меня была отдельная палата. Общаться с кем бы то ни было не хотелось.
Дни потянулись тоскливой чередой. Я спала, смотрела бездумно телевизор и изредка ела каши и пюре. В основном фруктовые. Встать мне разрешили на третий день. Пару раз в день я стояла у окна и смотрела на коричнево-серые заросли парка.
Мама приехала в субботу и привезла подарок к восьмому марта. Набор люксовой косметики, которую я с преувеличенным воодушевлением внимательно рассмотрела и даже попробовала — накрасила губы и сказала, что мне понравился запах.
На самом деле мне было всё равно. Апатия, поселившаяся в сердце, не проходила, а пустила длинные корни.
— В сам праздник я не приеду, если ты не против, — смущенно потупилась мама. — Меня пригласили на тренинг. Я впервые буду выступать. Два дня обучения, потом экскурсия в ближайший монастырь… Говорят, интересная программа. А мне как спикеру вообще всё бесплатно.
Смотреть на виновато красневшую маму мне было больно.
— Конечно, езжай! Такой шанс глупо упускать. Обо мне не беспокойся. Я ничуть не грущу. Мне здесь хорошо в одиночестве. Никто не зудит над ухом, не дергает. Хочу — отдыхаю, хочу — телевизор смотрю… Доктор сказал, что осталась неделя, и меня выпишут.
— Да, дорогая! — мама снова расплакалась. — Я потом тебе всё расскажу и фото покажу.
На том и договорились.
А по ночам мне снились сны. Странные и реалистичные. Будто надо мной склонялась голова женщины с ярко-рыжими кудрями. Она что-то шептала на незнакомом языке и вливала мне в рот лекарства. Каждую ночь разные.
А я лежала как неживая и не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. И не могла открыть рот и спросить женщину, кто она и зачем приходит ко мне каждую ночь.
Несколько раз спрашивала персонал, проводят ли они лечение ночью и дают ли мне какие-нибудь лекарства. Но медсестры отвечали, что при поступлении, в первые три дня, так и было — мне кололи антибиотики и противомикробные средства. Но потом я быстро пошла на поправку, и ночное лечение отменили.
Списав явление незнакомки на ночные кошмары, я о ней благополучно забыла.
Выписка приближалась, а мои воспоминания всё еще были заперты за семью замками. Выписываться мне не слишком хотелось. Я понимала, что подруги не будут такими деликатными, как мама, придут меня навестить и пристанут с вопросами.
А я не знала, что отвечать! Например, если меня спросят, как учеба в заграничном университете довела до нервного срыва? Из-за трудностей с языком? Или требования слишком жесткие оказались? А может, я — глупышка, и мое обучение просто проплатили, ведь мама неплохо зарабатывает? Вот и вскрылось, что я — дуб дубом, и меня грозились отчислить…
Эту версию я услышала случайно, когда нянечка мыла полы и перешептывалась с медсестрой. Они думали, что я сплю, а я нагло их подслушивала.
И не могла понять, правдива эта версия или нет.
Распустившиеся деревья и первоцветы на клумбе под окном — единственные, кто хоть как-то радовал меня.
А потом накануне моей выписки случилось кое-что. Нянечка, пугливо оглядываясь, достала из кармана конверт и протянула мне:
— Очень просили передать. Еще утром, а я забыла. Но лучше поздно, чем никогда, правда?
Я, хоть ничего и не понимала, кивнула.
В конверте оказался маленький листок, на котором четким незнакомым почерком было написано:
«Завтра приеду. Не уезжай без меня. А. Э.»
Я озадаченно повертела в руках записку. Ни адреса, ни расшифровки имени загадочного подписанта.
Ничего не понятно.
И кто бы это мог быть?!
Ночью надо мною снова склонилось лицо загадочной женщины. В этот раз она не давала мне лекарство, а изучающе рассматривала меня. Потом провела над лицом рукой и сказала:
— Восстановилась. Но не стоит вырывать резко.
— Не стоит, — согласился кто-то, а потом я окончательно уплыла в сон.
Утром я проснулась бодрая и в радостном возбуждении. Мне снилось что-то приятное, легкое и невесомое. Я не помнила подробностей, но это было таким мягким и воздушным как внезапный поцелуй с человеком, о котором долго мечтала.
И я впервые захотела вернуться домой. Напевая себе под нос, собрала вещи в сумки, которые остались от маминых передачек, и ждала смски. Мы договорились, что мама напишет, когда выйдет из дома.