Весь горя и волнуясь от сознания, что он находится в том уголке земли, где разыгралась невероятнейшая авантюра, дядюшка Франсуа-Гаспар, стоя на стременах, восторженно приветствовал Каямарку, о которой он так долго мечтал. Спеша похвастаться сведениями, почерпнутыми из разговора с Овьедо Рунту, он показывал своим спутникам место, где король Атагуальпа со своими пятьюдесятью тысячами воинов поджидал испанских гостей. Эта грозная армия не внушала страха почтенному академику; он сам себе казался конквистадором и уже воображал себя героем древней авантюры. Приподнявшись на стременах, он громко крикнул:
— Вперед! — и пришпорил своего мула.
Неизвестно, что почувствовал владыка Перу, увидав перед собой воинственную кавалькаду белых людей с развевавшимися знаменами и в блестящих доспехах, отражавших лучи заходящего солнца, когда эта кавалькада, выехав из мрачных глубин Сьерры, двинулась с явной враждебностью к его прекрасным владениям, где прежде еще не ступала нога белого. Но, когда дядюшка поскакал вперед, уносимый испуганным мулом, вся компания покатилась со смеху. Подстрекаемые этим смехом и радостными громкими возгласами, вслед за ним помчались и прочие мулы — одни крупной рысью, другие галопом. Этот шум и топот позади еще больше напугали мула, на котором ехал несчастный академик, и естественная развязка не заставила себя долго ждать.
Мул споткнулся — и дядюшка полетел вверх тормашками. Все бросились к нему, обступили его, но он уже вскочил на ноги и не только не сердился, но, наоборот, пребывал в восторге.
— Милостивая государыня и милостивые государи, — воскликнул он, — вот как Писарро выиграл свою первую битву.
И он объяснил смеющимся Раймонду и Марии-Терезе, что во время первой встречи испанского авантюриста с перувианцами, еще до перехода через Анды, Писарро с его маленьким отрядом был едва не уничтожен количественно более сильным войском инков. Но вдруг одна из лошадей в его отряде споткнулась и сбросила всадника. Инки, прежде никогда не видавшие лошади, были настолько поражены, увидав, как это необыкновенное животное — всадник и конь — распалось надвое, что бросились бежать, оглашая воздух безумными воплями.
Никто, разумеется, не поверил почтенному академику, а между тем, он рассказывал сущую правду. Но вся история с завоеванием Перу так фантастична, что недоверие к ней вполне извинительно у тех, кому не доводилось, как дядюшке, рыться в мадридских архивах и своими глазами читать древние летописи. Франсуа-Гаспар Озу, разумеется, тщательно изучил историю Перу по первоисточникам, прежде чем отправиться вместе со своим племянником вновь открывать Америку. Наши путники все еще смеялись над его маленьким приключением, когда подъехали к стенам Каямарки.
Они въехали в город уже под вечер. Путешественников прежде всего поразило множество встреченных на улицах индейцев и их безмолвие.
В обыкновенное время Каямарка насчитывает двенадцать-тринадцать тысяч жителей; но в этот вечер их было, наверное, вдвое больше. Впрочем, и в дороге путники все время обгоняли или видели перед собой караваны индейцев, направлявшихся с берега или из лесной области в священный город — ибо Каямарка для индейцев то же, что Мекка для мусульман. Это как бы усыпальница инков, и по ее улицам нельзя шагу ступить, не наткнувшись на множество обломков былого величия погибшей империи.
Не одни путники, а и сами обитатели города дивились такому огромному стечению паломников из племени кечуа и других племен. До сих пор на праздник Интерайми никогда не собиралось так много участников; по крайней мере, старожилы такого не помнили. Даже во время особо торжественных праздников, повторявшихся только раз в десятилетие, индейцы имели обыкновение скорее скрываться, чем собираться толпами.
Чему приписать такой наплыв? Власти тревожились, но не имели повода вмешиваться. В Каямарку — поскольку на другом конце Перу Гарсия поднял знамя восстания — были вызваны лишь немногочисленные войска.
Двери восьми христианских церквей на случай неожиданного нападения охранялись солдатами, ибо каждый из этих старинных храмов легко мог быть превращен в надежную крепость. Оставшаяся часть отряда стояла на главной площади города, неподалеку от развалин дворца со знаменитым камнем, на котором был сожжен Атагуальпа, последний царь инков.
К этому камню и стекались на поклонение толпы индейцев, совершившие трудный путь через горы. Пораженный их безмолвным потоком, маркиз с тревогой припоминал, что большому восстанию индейцев в 1818 году предшествовали такие же сборища. Праздник Интерайми должен был начаться на следующий день и продлиться две недели. Неужто он и вправду положит начало одному из тех народных восстаний, которых перувианское правительство напрасно перестало бояться?
Раздумывая над этим вопросом, Кристобаль поднял глаза и увидал перед собой здание, где помещались почта и телеграф. Он тотчас же остановил мула и соскочил на землю. Раймонд и Мария-Тереза с улыбкой переглянулись. Наконец-то они узнают, кем был таинственный отправитель браслета Золотого Солнца.
И они, в свою очередь, остановили мулов, с напускным равнодушием поджидая возвращения маркиза.
Минут через десять он вышел.
— У меня записаны и имя, и адрес, — произнес он как- то озабоченно.
— Ну, и как же зовут отправителя? — спросила Мария- Тереза.
— Его зовут Атагуальпа.
— Значит, шутка еще не кончена, — изменившимся голосом проговорила Мария-Тереза.
— Очевидно. Я подробно расспросил почтового чиновника, принимавшего посылку. Он хорошо запомнил физиономию отправителя, так как и его поразило это странное имя — Атагуальпа. Посылку сдавал индеец из племени кечуа. На вопрос чиновника он ответил, что его имя действительно Атагуальпа. В конце концов, такое возможно.
— Раз вам известен его адрес, давайте нанесем ему визит, — предложил Раймонд.
— Я только что сам хотел это предложить, — сказал маркиз и поехал вперед. Дядюшка ехал в арьергарде, примостив свою книжечку на седельной луке и все время что-то записывая.
Они переехали вброд ручей, впадающий в приток верхнего Марапона, миновали развалины церкви св. Франциска — первого христианского храма, построенного в Перу — и, попутно расспрашивая о дороге, очутились на площади, кишевшей индейцами.
С одной стороны площадь замыкалась древними стенами, еще сохранившими форму дворца. Это было жилище последнего царя инков. Здесь он жил, окруженный славой и величием, здесь готовился к мученической смерти.
Вот куда направил почтовый чиновник маркиза Кристобаля де ла Торреса — во дворец Атагуальпы.
Маленькая группа всадников, попавшая в густую толпу, сама не заметила, как оказалась за воротами дворца, в первом дворе.
То был большой, просторный двор, полный индейцев. Одни — видимо, вожди — стояли с горделиво поднятыми головами. Другие лежали, простершись на земле возле центрального камня, священного камня, камня мученичества.
За этим камнем, стоя на табурете, туземец в багряно- алом, ослепительно ярком плаще, какого ни один испанец не видал еще на плечах индейца, произносил речь… Все остальные слушали в благоговейном безмолвии.
Он говорил на языке индейцев-кечуа нараспев, словно читал псалмы.
Когда во дворе появилась группа наших всадников, позади их раздался голос, обращавшийся к человеку в багряно-алом плаще:
— Говорите по-испански. Все поймут.
Маркиз и Мария-Тереза обернулись.
Позади них стоял конторщик из франко-бельгийского банка и кланялся, давая понять, что это он оказал им эту любезность.
Странное дело — подобное вмешательство, которое могло бы показаться святотатством, не вызвало ропота. И индеец в багряно-алом плаще заговорил по-испански.
Он говорил:
— В то время Инка был всемогущ: войско его было большое и сильное. Дома в городе были из глины, обожженной на солнце, а вокруг города шли три спиралью выведенные стены из тесаного камня. И еще укрепленная цитадель и монастырь, где жили «девы солнца». Гостеприимный Инка, ничего не боявшийся и не ведавший предательства, велел впустить белых людей в город. В этом городе, который мог стать их тюрьмой, они были приняты, как друзья, как благородные послы другого великого императора, царствующего по ту сторону моря. А вождь иноземцев тем временем разделил свою маленькую армию на три части и повел ее на город в боевом порядке, ибо он не доверял благородству и великодушию инков. Видя это, Инка сказал: «Раз они не доверяют нам и боятся нас, выйдем все из города этого, где они расположатся на отдых, и возвратим мир их сердцам». И когда Конквистадор подступил к стенам города со своими солдатами, никто не вышел им навстречу, и он на коне проехал через весь город, не встретив живой души и не услыхав иного звука, кроме тяжелых шагов своих воинов.
Краснокожий остановился, как бы стараясь сосредоточиться, и затем продолжал:
— Дело шло уже к вечеру. Чужеземец сейчас же отправил послов в лагерь Инки. Брат Чужеземца, по имени Фернандо, явился в лагерь с двадцатью всадниками, прося, чтобы его допустили к Инке. Атагуальпа принял его, сидя на своем троне, окруженный всей своей царской пышностью, сановниками и женами. Чужеземцы говорили медовые речи. Инка же сказал им: «Передайте вашему начальнику, что я держу пост, который кончится завтра. Тогда я явлюсь к нему вместе с главными моими вождями. Разрешаю ему пока что занять общественные здания на площади, но никаких других до моего прибытия, а затем я распоряжусь». После этих милостивых слов один испанский всадник, решив отблагодарить Инку, который никогда еще не видал человека верхом на лошади, стал ему показывать свое искусство наездника. Инка остался недвижим, но некоторые из присутствовавших обнаружили признаки страха, и за это Инка велел предать их смерти, как оно по справедливости и подобало. После этого послы Чужеземца испили чичи из золотых чаш, поднесенных им девами Солнца. И возвратились в Каямарку. И там с унынием доложили своему вождю, что они видели: пышность лагеря, силу и численность войск, превосходный порядок среди них и дисциплину. И отчаяние вселилось в сердца солдат Чужеземца, особенно когда настала ночь, и на склонах гор, освещая их, вспыхнули огни лагеря Инки, казалось, такие же несметные, как звезды на небе.