Сестра так глубоко погружена в раздумья, что мне удается подкрасться незамеченной, а когда я хватаю ее за плечо, Ди вскрикивает и выпускает из рук часы. Они разбились бы, не будь цепочка пристегнута к корсажу, а так раскачиваются, словно маятник, пока Ди хватает ртом тлетворный лондонский воздух.
— Святые угодники, как же ты меня напугала! — стонет она.
— Странные у тебя понятия о том, что страшно. Родной сестры боишься, а разгуливать в потемках, очевидно, нет, — наседаю я и, как сказала бы Нанетт, сразу беру ее за жабры.
— Фло, послушай…
— Так вот почему ты тогда от меня отселилась, Ди! Хорошенькое дельце. Сначала нарисовала знак на доске, вызвав меня на ссору, а потом перебралась поближе к черной лестнице. Ловко же ты все обстряпала.
— Фло, пожалуйста! Я так не каждую ночь!
— Не каждую, говоришь? Тогда расскажи, сколько ночей тебя носит невесть где.
— Сегодня второй раз, — понурившись, отвечает сестра.
— А первый был когда? Молчишь? Тогда я отвечу за тебя — в ночь с восьмого на девятое октября. В ту ночь, когда была убита Иветт Ланжерон. Странное совпадение, не правда ли?
— Ой, Фло, не смотри на меня волком! Да, я выходила из дому. Сразу, как только ты уснула. И не просто выходила — я и вовсе уйти собиралась. После всего того, что наплела про меня Иветт.
По ощущениям, слякоть в башмачках заиндевела, и, чтобы устоять на ногах, я прислоняюсь спиной к парковой решетке.
— Так ты все знаешь? Но откуда?
— У двери подслушивала, — сознается Дезире. — Когда Нэнси сказала, что ты у тетушки, я быстренько улизнула на третий этаж. Думала, вы будете обсуждать свадьбу, раз к этому все и шло. Попробуй тут усиди на месте! А услышала я кое-что иное. Вот уж не ждала, что мадам Селестина и через океан языком подцепит. Помню, ты велела мне горничных подкупить, а я решила, что и нужды нет. Больно надо мадам на меня чернила тратить. Сгинула я — и на том спасибо. А вот как оно все обернулось! — Она теребит пальцем родинку на подбородке, как всегда, когда бывает раздражена.
— Сначала я хотела пойти да булавок наглотаться, так мне тошно стало. А потом передумала. Решила, что попрощаюсь с тобой по-хорошему и уйду, чтоб тебе не пришлось выбирать. Вот уйду, и все тут.
— И куда же ты пошла, дурочка? На все четыре стороны?
— Нет, Фло. Я пошла к Марселю. Загодя передала ему записку через мальчишку-подметальщика, что вечно возле дома отирается. Назначила свидание здесь. Мы однажды гуляли тут и делились мечтами, как будем жить в одном из этих домищ, с пэрами по соседству. Счастливые будем, богатые.
— И Марсель пришел на свидание?
— Пришел. Всю правду я ему рассказывать, конечно, не стала. Ты пойми, Фло, он считает меня знатной южанкой. Если прознает, что я всю жизнь горшки за мадам Селестиной выносила, то сразу меня разлюбит. Служанки и так на него гроздьями вешаются… — И она опускает глаза, разглядывая булыжники, до блеска вылизанные туманом. — Я предложила ему бежать со мной. Обвенчаться тайно, без благословения. Наплела ему, что мы с тетей повздорили и она отсылает меня обратно.
— И что же Марсель?
— Сказал, что надо повременить. У него возник план, как разбогатеть одним махом. Оседлать комету, сорвать куш. Он умолял меня вернуться и подождать самую малость. Сказал, что вызволит меня совсем скоро. Что мне оставалось делать? Я поплелась домой. Решила, что теперь-то Иветт не застанет меня врасплох, а вот я ее запросто. И как только она спровадит куриц в храм Божий, я ей такой скандал закачу, что уши полопаются. Уж что-что, а глотку драть я умею — бабушкина закалка. Ишь чего выдумала — спровадить меня, так, поди, еще и без моих bijoux![46]
— Ты не помнишь, в каком часу вернулась?
— Откуда мне знать? Темень стояла, хоть глаз выколи.
— А когда уходила, оставила дверь на черную лестницу открытой?
Задумавшись, Ди прикусывает пухлую нижнюю губу.
— Господи, Фло… это я, что ли, впустила убийцу?
— Не бери в голову, он бы и так проник в дом. У него был дубликат ключа. А сейчас ты тоже пришла к Марселю?
— Ну да. За этим он и звал меня в Гайд-парк давеча — чтобы своей придумкой поделиться. Если б мерзавка Олимпия не подгадила!.. Пришлось снова слать мальчишку с запиской и уговариваться на полночь.
Краем глаза я замечаю шевеление, словно по тьме ночной пробежала рябь, и на ближайшем к нам крыльце замечаю чью-то фигуру. Полы плаща колеблются, когда наш молчаливый спутник ступает за колонну. Как долго Марсель стоял там и что успел услышать? Надеюсь, что многое, ведь тогда не понадобится переливать из пустого в порожнее. Если после всего услышанного он возьмет Дезире замуж, возьмет, невзирая на цвет ее кожи и отсутствие приданого… что ж, в таком случае я позволю им уйти.
В таком маловероятном случае.
— Марсель уже здесь, — говорю я.
Нужно покончить с ложью одним махом, ведь хуже точно не будет. Куда хуже-то?
— Где? — пугается Дезире.
— Вон, за колонной схоронился.
На сестру жалко смотреть. В глазах, приобретших в темноте оттенок малахита, застыла тоска, как в Тот Раз, когда Дезире лежала в телеге, стянутая по рукам и ногам. Не в силах выносить этот молящий взгляд, я чуть склоняю голову и рассматриваю грубый шов на бомбазине, там, где рукав смыкается с плечом.
— Ты все ему расскажешь, да? Про то, что я квартеронка?
— Да, расскажу.
— Тогда это конец.
— Или начало чего-то иного. Пойми, Ди, раз уж то письмо не в нашем распоряжении, рано или поздно правда всплывет. Будет лучше, если Марсель Дежарден узнает обо всем от нас, чем от злых языков. И если чувства его к тебе крепки…
— Фло, берегись! — вдруг вскрикивает сестра.
Наваливается на меня всем весом, буквально впечатывая в ограду сквера. Зубы лязгают, затылок больно бьется о чугунную перекладину, и если бы пучок волос под сеткой не смягчил удар, я проломила бы череп.
Раздается хлопок. Недостаточно громкий, чтобы нести в себе угрозу, но уж очень неуместный на тихой, сонной улочке. Недоумевая, перевожу взгляд на крыльцо, туда, где стоит Марсель, и вижу штрих света на дуле револьвера, которое наставлено прямо на нас. Неспешно, как будто выбирая, в кого целиться, стрелявший вытягивает правую руку, левой же поправляет капюшон плаща. Лицо скрыто тенью, и я не могу разглядеть, в очках он или нет. Все, что я могу видеть, это черный глазок револьвера. Зоркий, высматривающий.
Меня моментально сковывает страх. Конечности слабеют, словно бы всю живую силу из них всосала в себя бабочка, что мечется у меня в желудке. На каждом взмахе с крыльев сыплются чешуйки, колкие, как алмазная крошка.
Я бы и дальше стояла, прильнув к забору, играя в гляделки с револьвером, завороженно прислушиваясь к шевелению живого, отдельного от меня существа, но Дезире с силой дергает меня за руку.
— Шевелись, — бросает она, увлекая меня в туман, — это же не Марсель!
— А кто тогда? — задыхаясь, поминутно оборачиваясь, спрашиваю я.
— Мне почем знать? Кричи «караул»!
— Рехнулась, что ли?
Если нас застигнут на улице посреди ночи!.. В Англии лучше расстаться с жизнью, чем лишиться репутации — не так мучительно и меньше хлопот. Я не хочу терять Джулиана — но и жизнь терять тоже не хочу!
Хлопая платьями, как две мокрые птицы, мы бежим, не разбирая дороги. Куда — самим неведомо, лишь бы прочь от верной смерти. Корсет железным обручем давит мне на ребра, туман плотно набивается в гортань, и каждый новый шаг кажется последним. Сейчас запнусь, спеленутая юбками, сейчас упаду, а когда перевернусь на спину, в лоб упрется дуло револьвера. И раздастся выстрел. В промежутках между ударами сердца я слышу шорохи, и шум шагов, и отрывистое дыхание того, кто идет за нами следом. Убийца тети Иветт. Или это из моей груди вырываются хрипы? Проклятие, я совсем запуталась!
Полумесяц улицы круто изгибается, а затем резко смыкается с прямым проспектом, и центробежная сила вышвыривает нас на перекресток. Днем здесь не протолкнуться от кебов, а сейчас хоть бы один показался поблизости! Нет, никого. Перекресток пустует. Огибая лужи и бесформенные груды навоза, Дезире мчится через дорогу и машет мне уже с другой стороны — сюда, скорее! Я бросаюсь вперед, но под ногой скользит мокрый металл — люк угольного чулана, которые понатыканы на каждом тротуаре, — и мир теряет равновесие.
В глаза летят брызги грязи. Правый локоть и бедро взрываются болью, и со стоном я поднимаюсь на четвереньки. Узел волос распался в падении, и когда я мотаю головой, ажурная сетка хлещет меня по лицу. Судорожно открываю рот — и не могу вздохнуть. Плотные комки воздуха застревают в горле, не проникая в легкие, а в голове гудит, и посреди этого гула шаги доносятся уже отовсюду, спереди и сзади. Но так просто я не уйду…
— Фло!
Рывком, как тюк с хлопком, Дезире ставит меня на ноги и, низко нагнувшись, перекидывает мою руку через шею, принимая на себя весь вес моего обмякшего тела.
— Идти-то можешь? — озабоченно бормочет она. — А нет, так цепляйся мне за спину, как-нибудь доволоку.
Я киваю, покрепче стискивая губы, чтобы наружу не высунулся хоботок бабочки, чьи коготки скребут мне язык, а острые навершия крыльев оставляют глубокие бороздки на нёбе.
Ди успела вовремя.
— Где он? — спрашиваю я, как только крылатая спутница перестает меня беспокоить.
— Сгинул, окаянный, — говорит Ди и, не удержавшись, сплевывает на мостовую. — Это был убийца Иветт?
— Кто же еще?
Туман обволакивает улицу, бледно-желтый, как гной, прорвавшийся из какой-то неведомой раны — лучший друг грабителей и душегубов. Наш преследователь нырнул в него, но ему ничего не стоит вынырнуть вновь. Откуда угодно.
Мы опасливо оглядываемся по сторонам, а затем едва не вопим от радости, когда вдали, со стороны Гайд-парка, показываются боковые фонари кареты. Едва различимые вначале, как пара полумертвых светляков, они разгораются все ярче по мере того, как кеб приближается к нам, и вот уже доносятся надтреснутые голоса, которые с пьяной серьезностью тянут какой-то пошлый мотивчик. С появлением компании даже мне становится веселее, хотя бедро уж очень ноет, а язык саднит там, где его расцарапала бабочка. Долго любоваться кебом мы не смеем: боимся, как бы подгулявшие господа не приняли нас за уличных. Ди, живой костыль, ведет меня вперед, пока мы не попадаем на одну из тех крохотных прямых улочек, что, как зубья гребня, примыкают к Тэлбот-стрит. Вот мы и дома.