– Она же сегодня только приехала…
– И уже уехала, тем же паровозом.
– А где ты был весь день? – Аня вдруг заговорила тоном злой жены.
– С тетей. Отличная тетя, пьет, как лошадь! – Максим ухмыльнулся. – Извините, – повернулся он к Варваре Сергеевне.
– Что вы делали целый день?
– Я же говорю – пили! Я еле угнался!
Максим бесцеремонно прошел на кухню и стал искать что-нибудь поесть.
Через неделю Аня наконец выяснила, о чем целый день разговаривали тетя Тамара и Максим.
– Она запретила мне ухаживать за тобой. Сказала, что я тебе не пара. Но я уговорил ее дать мне маленький шанс.
– И она дала? – ахнула Аня.
– К этому времени она уже даже не могла говорить. – Максим помолчал, вспоминая, как он «устраивал» в купе тетю. – Ань, скажи, у вас в роду все так умеют пить?
– С ума сошел, – отмахнулась та, но встревоженный взгляд Максима еще долго не шел у нее из головы.
Варвара Сергеевна, которая обнаружила, что призванная на помощь сестра попыталась расстроить восстанавливающиеся отношения Ани и Максима, позвонила ей снова:
– Ты что такое устроила? Я о чем тебя просила?! Я просила посодействовать! А ты?!
– А я и посодействовала… Как ты себе представляла мое содействие?! Я пошла от противного, я заставила его поверить, что ему эти отношения действительно нужны. Ты же знаешь, когда человека начинают отговаривать, он старается найти самые веские доводы. Как для оппонента, так и для себя самого…
– И какой самый веский довод был у него?
– Что он ее любит… Но ты знаешь… – тут последовала характерная пауза-затяжка, – мне он не понравился. Не для Ани он. Слишком жесткий…
– Это Максим-то?! – Варвара Сергеевна задохнулась и бросила трубку. Ее сестра никогда не разбиралась в людях!
Аня, привыкшая каждый день видеть Максима, причем совсем не того, которого она знала раньше, все больше и больше испытывала неудобство от некой раздвоенности. Раздвоенности между обидой, болью, памятью о позоре – и ставшим привычным комфортом, материальным, душевным, позволяющим вольности, колкости и даже пренебрежение. Раздвоенность вносила диссонанс в уже устоявшуюся жизнь, и Аня все чаще гнала от себя воспоминания о том июньском «свадебном» дне. И давно уже ей перестали сниться сны, в которых главным героем был жених или они оба в дни их любви. Все чаще она стала говорить колкости Максиму, и были эти колкости совсем не обидные, а такие, после которых он начинал нападать на нее, и вечер заканчивался смехом и киданием маленьких диванных думочек, которыми так любовно украсила свою гостиную Варвара Сергеевна.
А весной, в начала апреле, Варвара Сергеевна уехала в санаторий. Уехала быстро, даже толком не собираясь:
– Ань, если что забуду, довезете мне с Максимом.
Аня удивилась материнской спешке, но не удивилась последним словам. Максим стал неотъемлемой частью их дома и жизни.
Апрель был теплым, таким, каким она его всегда любила и помнила. Этот самый апрель открывал окна, выходящие на Патриаршие пруды, этот апрель заставлял забрасывать подальше теплые шапки, варежки и шубы, этот самый апрель заставлял пристально вглядываться в зеркало и разглаживать пальцами маленькие складочки под глазами. Впрочем, у Ани никаких складочек не было – она стала опять некрасивой красавицей: худенькая, с белоснежной кожей, ясными глазами и черной шапочкой волос. «Я – очень ничего! Хоть и брошенная невеста», – сказала однажды она себе, проснувшись и глядя в зеркало. Потом она сняла ночную рубашку, внимательно осмотрела себя со всех сторон. «Да, как давно все это было!» – успела подумать девушка, и в это время раздался звонок в дверь. Аня, накинув на голое тело халатик, пошла открывать.
– Вот, – на пороге стоял Максим, протягвая стопку газет, – Варвара Сергеевна приедет, будет что читать. Что это? Ты только проснулась?
Аня молча взяла из рук Максима газеты, расстегнула его легкое пальто, потом наклонила его голову и прошептала на ухо:
– Если ты через пять минут не будешь лежать в постели, я устрою истерику.
Затем она повернулась к нему спиной, сбросила халат и прошла к себе в комнату, оставив Максима в прихожей – недоумевать и радоваться.
… – Моли бога, чтобы я не увидела торжества в твоих глазах. – эти слова Аня произнесла через неделю. Максим ходил по квартире Варвары Сергеевны в одних джинсах и норовил поцеловать Аню, которая заваривала чай.
– Не увидишь, – отвечал он, но на самом деле бога молил, поскольку торжествовал и поскольку знал, что Аня никогда такими вещами не шутит. Максим радовался происходящим в Ане переменам и тому, что их отношения превращаются из дружеских в любовные, и старался окончательно поменять манеру поведения.
– Мам, Макс очень изменился, – в один прекрасный день поделилась с Варварой Сергеевной Аня.
– В лучшую сторону или в худшую? – осмелилась задать вопрос мать.
– В другую, совсем в другую, – непонятно ответила дочь.
«И слава богу, что ты это заметила», – радостно подумала Варвара Сергеевна. И хотя ее дочь по-прежнему большую часть времени проводила дома, настроение у Ани явно улучшалось.
Как всякий человек, не обладающий сильным характером или не сумевший определить для себя главные желания, или как человек, лишенный воли в силу определенных обстоятельств, Аня легко приняла чужие правила. «Он по-прежнему любит меня. Несмотря ни на что. Что ж, пусть будет так, только бы от меня не требовали много», – думала она, наблюдая за трогательно суетившимся Максимом. Что значит в этих обстоятельствах «требовать много», Аня определила так: «Не требовать от меня симметричных ответов». А поскольку Максим и не требовал, чтобы она была всегда ему рада, чтобы она не ворчала и не изводила его колкостями, чтобы она не пренебрегала договоренностями и чтобы она не говорила ему о любви, то их отношения развивались в полной гармонии. Покладистость и даже покорность Максима, его добрая снисходительность – все это немного Аню обезоруживало и заставляло становиться мягче. Потихоньку между ними возникла привязанность – так привязываются друг к другу те, кто много страдал. По крайней мере, именно так казалось Ане.
– Ты понимаешь, мне так было плохо! – не стесняясь, делилась с Максимом Аня. И была уверена, что он ее понимает. – Так плохо! Все стало таким плоским – как будто иллюстрация в книжке. И мир словно потерял форму, запахи, вкус и цвет! И я поняла, что лучше всего – лежать. Лежать неподвижно, разглядывать потолок или обои. Ни о чем не думать. Вот понимаешь, что это неправильно, понимаешь, что надо встать, заняться делами, а не встаешь, не занимаешься… И от этого бездействия становится еще хуже. Ужасно, когда пытаешься кому-нибудь пожаловаться – понимаешь, что не можешь сформулировать свое несчастье. Что твоя беда, облеченная в слова, становится безвкусной – почему-то нет в ней настоящей пряной горечи. Рассказываешь о себе – и сама себя стыдишься. При этом облегчения не наступает, потому что в душе ты чувствуешь все то же горе. Только оно, горе, для тебя настоящее.
– Да, ты права, у меня было все точно так же, – ответил ей тогда Максим.
– Это ты о чем? – удивленно уставилась на него Аня.
– О том же самом. Когда ты от меня ушла, – просто ответил Максим.
Аня про себя спохватилась. Она забыла? Или он себя так вел, что даже и догадаться нельзя было о его переживаниях? Она посмотрела на Максима – умный мужчина, приятной внешности, деловой и, как выяснилось, безумно ее любящий. Настолько, что все ей простил. А ведь он тогда исчез из ее жизни почти мгновенно, как только понял, что даже в качестве друга Аня не будет его терпеть рядом с собой.
– Максим, ты извинишь меня?
– За что?
– За ту историю…
– Ты же не виновата. Это я виноват.
– Почему?
– Потому что надо было раньше жениться на тебе.
– А я даже не помню, ты мне предлагал жениться или не предлагал?
– Значит, предлагал не очень убедительно, – с извиняющейся улыбкой ответил Максим. – Так что…
– Слушай, а давай постараемся не вспоминать то время, – оживившись, предложила Аня. – Понятно, что не получится сразу, ну хоть просто постараемся. Невозможно дружить, если мы имеем за плечами такой тяжелый мешок с прошлым.
– Давай! – охотно согласился Максим.
Договорившись, они вздохнули с облегчением – обоюдное чувство неловкости и вины потихоньку стало исчезать.
Теперь их жизнь была подчинена особому ритму – так живут люди, которые понимают, что сильно зависят друг от друга, но при этом один из них боится совершить ошибку. Аня теперь каждый день ждала Максима, но это было в большей степени ритуал, распорядок, обязательная дневная программа, куда Максим был внесен одним из «пунктов».
А Максим, не жалея нежных слов и слов восторженных, рассказывал Ане о том, что для него общение с ней – это счастье и вдохновение, без которых он уже не мыслил своей жизни.
Казалось, он поставил цель покорить Аню, увлечь своей персоной. Ненавязчиво, но упорно он день за днем этого добивался.
– Ты еще ни разу меня ни в чем не упрекнул. Это означает, что ты меня простил? И что ты тогда и не очень сильно огорчился? – не раз ехидно спрашивала его Аня. Казалось, ей доставляет удовольствие напоминать о неприятном.
– Ни то, ни другое. – Максим оставался неизменно любезным, обходительным и на провокации не велся. – Я собираюсь с тобой долго жить. А потому не вижу смысла помнить о подобных вещах.
Аня в ответ молчала. После постыдного бегства горячо и искренне любимого ею человека, после крушения их планов на счастливое будущее совместная жизнь с Максимом или с кем-либо еще ей казалась попросту невозможной.
Аня не искала Олега и от родных и близких потребовала, чтобы они ни в коем случае не звонили ему, не ездили домой и не пытались выяснить причины его поступка. Случившееся приобрело для нее фатальный оттенок. И каким-то странным образом отразилось на ее внешности. Особенно это стало заметно после того знаменательного посещения салона. Сильно похудевшая, бледная, с немного небрежной короткой п