— Завидовать? Барбарине? Мне и в голову это не приходило. Мы же с ней были почти одним существом, как только близнецы могут быть.
— Мне кажется, Барбарине очень повезло, что у нее такая сестра, как вы.
— Ей вообще всегда везло… до того, как она замуж вышла, я хочу сказать.
— Что же там действительно произошло? — спросила я. — Несчастный случай?
Лицо ее вдруг исказилось, и она отвернулась.
— Это был о так давно, — проговорила она почти жалобно.
— И вы все еще…
Она взяла себя в руки, как бы вся собралась.
— Было предположение, что с ней тогда кто-то был на галерее.
— Вы этому верите?
— Да.
— Кто же?
— Прямо никогда не говорили, но многие считали, что это был…
— Ее муж?
— Все знали, что он продолжал связь с этой женщиной.
Барбарина была ему совсем не нужна, нужны были только ее деньги… Такие старые дома, как Пендоррик, съедают уйму средств. Там всегда нужен ремонт, то одно, то другое выходит из строя…
— Вы думаете, он убил Барбарину, чтобы получить ее деньги и жениться на Луизе Селлик?
— Может быть…
— Но ведь он на ней не женился.
— Возможно, не осмелился…
Она с наигранной бодростью улыбнулась.
— Но мы не должны так говорить о нем. Это несправедливо, ведь ничего не известно точно. И давайте-ка вообще сменим тему. Скажите, чем вы собираетесь заняться, пока вы здесь.
— Гулять, осматривать окрестности, сколько смогу. Встану завтра пораньше, а то времени у меня не очень много, так что жалко терять его впустую.
— Тогда я пожелаю вам спокойной ночи. Спите хорошо, хотя это не всегда удается в незнакомом месте. Я скажу миссис Хэнсон, чтобы принесла вам стакан молока. Или вы хотите еще чего-нибудь? «Хорликс»[26]. Или, может быть, какао?
Я отвечала, что предпочитаю простое молоко.
Мы еще немного поболтали, и Дебора проводила меня до моей «голубой» комнаты.
— Вам здесь будет очень спокойно, — пообещала она.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Барбарина всегда говорила, что это лучшая комната во всем доме. Это была ее комната, пока она не переехала в Пендоррик.
— Комната Барбарины?
— Самая удобная и очень тихая. Поэтому я вам ее и дала.
— Вы очень добры.
— Вам… она нравится, не так ли? А то можно и другую приготовить.
— Нет-нет, мне очень нравится.
Она вдруг рассмеялась.
— Ее призрак ведь в Пендоррике должен бродить, а вовсе не в нашем старом добром Мэноре.
Дебора задернула шторы и зажгла настольную лампу возле кровати, и комната стала еще уютнее.
— Вот теперь хорошо. Надеюсь, вам не будет холодно, там должны быть две грелки в постели.
Она потрогала кровать.
— Так и есть, все правильно. Ну, спокойной ночи, милая, спите крепко. Я пришлю молоко. Минут через пять или десять?
— Через пять, если можно.
— Конечно. Ну, ложитесь, отдыхайте.
Оставшись одна, я разделась, надела ночную рубашку и, отодвинув шторы, постояла у окна, глядя в ночь.
«Тут так тихо, спокойно, — размышляла я. — У меня будет время все обдумать и решить, что же мне делать дальше».
Раздался стук в дверь, и я с удивлением увидела Дебору. Она несла стакан молока на подносе.
— Вот решила сама вам принести.
— Спасибо, Дебора.
— Пейте, пока не остыло, хорошо?
Она поцеловала меня и ушла, а я села на край кровати и отпила молока, которое было очень горячее. Отставив стакан, я легла, но спать мне совсем не хотелось. Я пожалела, что не вязала с собой что-нибудь почитать, забыла в спешке.
Я оглядела комнату в поисках книги, но ничего не увидела. Машинально я выдвинула ящик стола. Внутри лежала старинная толстая тетрадь в кожаном переплете. Вынув ее, я обнаружила надпись, сделанную на первом листе круглым детским почерком: «Дневник Деборы и Барбарины Хайсон». И далее приписка: «Единственный в своем роде дневник — написанный двумя людьми, хотя мы, конечно, не совсем два разных человека, не так, как другие. Это потому, что мы близнецы». И подпись: Дебора Хайсон, Барбарина Хайсон.
Я посмотрела на подписи: словно одна рука писала.
Я была заинтригована. Потом я вспомнила, что это личные записи, читать которые было бы стыдно, с твердостью закрыла тетрадь и сделала еще глоток молока. Но убрать дневник в ящик я не смогла.
Так я сидела довольно долго, борясь с собой.
«Это дневник Барбарины, и, значит, из него я могу узнать о ней что-нибудь, что, возможно, поможет мне разобраться в моих собственных проблемах, — говорила я себе и тут же сама себе возражала: Но Барбарина умерла еще до твоего рождения. И ты же не веришь в эту глупую легенду. Так какое отношение может иметь Барбарина к тому, что происходит с тобой? С чего ты решила, что есть какая-то связь?» И снова другой голос убеждал: «Допустим, я не верю легенде, что из того? Я слышала пение на кладбище, когда меня заманили в склеп. Тот, кто хочет убить меня, явно собирается сделать это так, чтобы все поверили, что меня погубил призрак Барбарины. И, без сомнения, здешние жители будут уверены, что Невеста Пендоррика была обречена, что действует давнее проклятие. А будучи убежденными в этом, они закроют глаза на многие, вполне прозаические моменты, и собрать улики уже будет невозможно».
Держа тетрадь в руках, я все более склонялась к мысли, что глупо было бы не прочитать ее. А что если там есть намек на то, как погибла Барбарина? Чувствовала ли она опасность? С кем и о чем говорила? Может быть, она записала свои подозрения?
И хотя дневник был явно детский и поэтому вряд ли мог касаться жизни в Пендоррике, я открыла его.
Первая запись была помечена шестым сентября, без года:
«Сегодня приезжал Петрок. Мы считаем, что он лучший мальчик из наших знакомых. Он немного хвастает, но все мальчики так делают. Кажется, мы понравились ему, потому что приглашены к нему на день рождения».
Другая запись была сделана двенадцатого сентября и гласила:
«Кэрри шьет нам платья. Она сегодня нас перепутала. Собирается к платьям приколоть записочки: Барбарина. Дебора. Будто это имеет значение! Мы ей сказали, что всегда носим вещи друг друга и у нас все общее, но она говорит, что мы, каждая, должны иметь свою собственную одежду».
Далее следовал детский отчет об их жизни в доме на болотах, о праздниках и балах, на которых они бывали. Я так и не смогла понять, кто же делал записи, потому что местоимение «я» совсем не употреблялось, везде говорилось «мы».
Я продолжала чтение, пока не наткнулась на пустую страницу. Я подумала было, что дневник на этом кончается, но пролистав пару страниц, обнаружила, что записи продолжаются, но уже по-иному. Изменился не только почерк, который стал более взрослым, изменился сам характер записей:
«Август, 13-е. Я потерялась на болотах. Это было так чудесно!»
Сердце мое учащенно забилось. Это писала Барбарина! С этого момента дневник полностью перешел во владение Барбарины.
«Август, 16-е. Петрок поговорил с папой, и тот, разумеется, в восторге. Притворяется, что удивлен. Как будто не этого они все уже давно ждали. Я так счастлива! Мечтаю поскорей перебраться в Пендоррик. Там я наконец буду вдали от Деборы. Подумать только: я радуюсь, что избавлюсь от Деборы. До сих пор она была частью меня самой, мы были неразделимы. Но именно поэтому я и хочу избавиться от нее, быть подальше. Она не может не чувствовать к Петроку то же, что чувствую я. Мы всегда чувствовали одинаково. Раньше, до того как мы познакомились с Петроком, это было здорово — вместе гулять, вместе шалить, вместе уходить от наказания. Но теперь все изменилось. Я хочу быть подальше от Деборы, подальше от ее взглядов, когда она смотрит на нас с Петроком — словно пытается прочесть мои мысли, как раньше, и не может, словно она ненавидит меня. А я? Я тоже начинаю ненавидеть ее?
Сентябрь, 1-е. Вчера папа, я и Дебора приехали погостить в Пендоррик. Приготовления к свадьбе идут полным ходом. Я в ужасном волнении. Сегодня видела Луизу Селлик, когда мы с Петроком катались верхом. Наверное, ее все считают красивой. Вид у нее был тоскливый. Это оттого, что она потеряла Петрока — навсегда. Я спросила о ней у Петрока, и, может быть, зря. Но мне всегда не хватало выдержки. Вот у Деборы выдержка есть, она всегда умела сохранять спокойствие — в отличие от меня. Петрок говорит, что с Луизой все кончено. Так ли это? Если нет, то я чувствую, что могу убить ее! Я не могу делиться ни с кем! Иногда я жалею, что не влюбилась в другого молодого человека. Джорж Фаншоу был бы прекрасным мужем. А он ведь ухаживал за мной. Или Том Келлервей. Нет, только Петрок. Вот если бы Том или Джорж влюбились бы в Дебору… Почему этого не происходит? Мы же так похожи, что нас часто путают. И все-таки никто не влюбляется в Дебору. Это так же, как в детстве, когда она всегда держалась в тени. Я же всегда была в центре внимания. Дебора часто говорила мне: „Я тут никому не интересна. Я прошла по твоему билету“. И потому что она сама верила, что никто ее не замечает, так и случилось. А теперь Дебора даже не знает, что я снова взялась за дневник, и я могу писать то, что действительно думаю. Какое облегчение!
Сентябрь, 3-е. Пендоррик! Какой чудный старый дом. Я просто влюблена в него. И Петрок… В нем есть что-то особенное, непохожее ни на кого другого. Какая-то волшебная сила. Он очень весел, но порой мне страшно. Он как будто не весь со мной».
Опять несколько пропущенных страниц, затем снова запись:
«Июль, 3-е. Нашла сегодня этот старый дневник. Сто лет ничего не записывала. Последний раз — за несколько дней до свадьбы. Сколько воды утекло… Я, как обычно, помечала лишь число и месяц и только сейчас обратила на это внимание. Но это не имеет значения. Не знаю, почему опять захотелось записывать. Полагаю, это успокаивает. С тех пор, как родились близнецы, меня не тянуло писать — до сегодняшнего дня. Вчера ночью проснулась, и его не было рядом. Я сразу подумала о той женщине, Луизе Селлик. Как я ее ненавижу! Я слышала сплетни про нее и думаю, Петрок снова с ней встречается. И с другими тоже. Но можно ли быть таким неотразимым и не поддаться соблазну? Если я хочу от мужа верности, следовало бы выбрать кого-нибудь другого. Я многое замечаю вокруг себя. Разговоры. Когда я подхожу, меняют тему. Но я знаю — говорили обо мне с Петроком. И о другой женщине. Может быть, о Луизе Селлик. Слуги смотрят на меня с жалостью. Миссис Пеналлиган и даже старый Джесс. Что они говорят за моей спиной? Иногда мне кажется, что я сойду с ума, если ничего не предприму. Когда я хочу поговорить с Петроком, он отшучивается. Говорит: „Ну разумеется я тебя люблю“. Я огрызаюсь: „И скольких еще?“ Он смеется. „Я ужасно любвеобилен!“ Жизнь для него — игра. И веселая. Иногда я хочу крикнуть ему, что для меня такая жизнь — пытка. Я часто вспоминаю дни в отцовском доме. Как я тогда любила всякие танцы и вечеринки! Я была всеобщей любимицей. И Дебора тогда везде была со мной. И наслаждалась моим успехом не меньше меня. Однажды она сказала: „Я радуюсь, как будто это меня так все любят“. А я ответила: „Но так оно и есть, Деб. Разве мы не одно целое?“ Тогда ей этого хватало».