– У твоей матери тоже был хвост? – поинтересовался Корвин.
– Он у нее был красивей, чем у меня, но она и заботилась о нем лучше. Французский шампунь, немецкие витамины и много упражнений.
– А как насчет ее матери?
Кейт долго глядела на Корвина. Ее хвост застыл, словно окаменев.
– У моей бабушки был всем хвостам хвост. Она умела им чай разливать. И даже одно время путешествовала с бродячим цирком. От нее и остались все эти плакаты. – Кейт сошла с веранды и встала на первой ступеньке, уперев руки в бока и тихо поводя хвостом. – Ты ведь знал ее?
Корвин покачал головой:
– Нет. Но я видел ее как-то раз – только один раз, когда цирк проезжал через наш городок. Мне тогда было лет двенадцать. После этого я уже слишком вырос, чтобы признаться моим друзьям, что до сих пор люблю цирк, но недостаточно повзрослел, чтобы понимать, что все они чувствуют то же самое. Вообще-то, это был последний цирк, который я посетил, пока сам не обзавелся детьми. В тот вечер я шел домой, слизывая с пальцев остатки сахарной ваты, и увидел девушку с львиным хвостом перед старым шатром-паноптикумом – она зазывала зрителей, чтобы вытрясти у них за представление последние центы.
Кейт прыгнула с крыльца на траву и беззвучно приземлилась среди своих плакатов.
– Леди и джентльмены, – воззвала она к невидимой публике. Хоть она и не кричала, каждое слово эхом разнеслось по всей улице, даже за углом было слышно. Ее голос звенел у Корвина в ушах – мимо не пройдешь! – Леди и джентльмены! Всем вам известно, какие чудеса создал Бог за шесть дней творения. Но знаете ли вы, что он сотворил за шесть ночей, в темноте, вдали от людских глаз? – Широкими, медленными шагами подошла она к плакату, на котором красовался клубок тьмы с огромными глазами: – Видели ли вы нашу знаменитую Черную вдову, самое ужасающее чудо природы в истории? Она в шатре – вас отделяют от нее всего десять центов…
Кейт выхватила из кармана куртки сверкающую монетку и ловко завертела ее в пальцах.
– Вы видели настоящего пришельца из страны Оз – нашего Тыквоголового Джека? – Она ткнула в плакат с огромной, улыбающейся оранжевой тыквой с черными пустыми глазами. Тыква красовалась вместо головы на плечах у высокого худого человека – наверное, маска. – И все они здесь, в этом шатре! Чтобы посмотреть на них, от вас требуется всего лишь жалкая мелочь, десять центов – бросьте монетку мне и входите. – Кейт вспрыгнула обратно на крыльцо и распахнула входную дверь. За дверью была темнота. – Если вы сейчас уйдете, то будете просыпаться ночами в темноте и горько жалеть о пропущенном зрелище! Но пока еще не все потеряно! Всего десять центов! Вот такая – крошечная – монетка!
Кейт застыла в театральном жесте, обеими руками показывая на темный дверной проем. Корвин смотрел на ее представление затуманившимися глазами. Он встряхнул головой.
– Ну, вылитая бабушка, – вздохнул он. – И внешне, и по характеру.
Кейт облокотилась на перила веранды:
– Да, мне это уже говорили. – Она пожала плечами. Хвост ее поник.
– Знаешь, – сказал Корвин, – мне всегда было интересно, что за чудо природы была эта Черная вдова и чем она так ужасна.
– Так ты не входил в шатер?
– Нет. Я потратил последний десятицентовик на играх – бросал бейсбольные мячи в молочные бутылки. – Он запустил руку в один из своих глубоких карманов и вытащил старую тряпичную игрушку – лев с облезлой гривой и заводным ключиком в спине. – Сшиб все бутылки три раза подряд и выиграл его. Я назвал его Ралли. Раньше он играл песенку, если его завести.
– Какую песенку? – спросила Кейт.
– Уже не помню. Кажется… – Он закрыл глаза, подумал и стал напевать. Мотив был одновременно и печальный, и беззаботный. Именно такой, который приятно услышать после долгой, тяжелой ночи, на голубой туманной заре, перед восходом солнца. – Но на самом деле она звучала совсем не так… Ну да ладно. Странная штука с музыкой, правда? Помнишь, как она звучала много лет назад, а напеть не можешь.
– А что случилось с Ралли? – Кейт села на верхнюю ступеньку, положив подбородок на руки и обвив ноги хвостом. – В один прекрасный день ты завел его слишком сильно, и у него внутри лопнула пружинка?
– Нет-нет. По правде говоря, я просто однажды положил его куда-то и совсем позабыл о нем. Я нашел его в старой коробке много лет спустя. И играть он просто не стал. Я повернул ключ – и ничего. С тех пор я с ним не расставался, но… он, конечно, так и не заиграл. Как-то я отнес его в игрушечный магазин, чтобы спросить, можно ли его починить, но мастер сказал, что ему придется разрезать Ралли живот, а на это я пойти никак не мог.
– Можно мне взглянуть? – спросила Кейт. Корвин подошел, медленно шагая между выцветшими цирковыми афишами, и осторожно положил львенка ей в ладони.
– Знаешь, – сказал он, – я в тот вечер думал подарить его твоей бабушке. Но она как раз исчезла в шатре. Конечно, она могла бы сама купить себе льва, но… – Он пожал плечами. – Мне было всего двенадцать.
Кейт осторожно вертела Ралли в руках.
– Все игры на ярмарках – сплошное плутовство, – тихо произнесла она. – Так бабушка говорила. Мячи набивали опилками, а бутылки приколачивали гвоздями.
– Возможно, мне просто очень сильно хотелось заполучить этого льва. – Корвин усмехнулся. – А может, я верил, что мне по силам победить. – Он запустил руку еще в один карман, вытащил древний желтый бейсбольный мяч и перебросил его с ладони на ладонь. – Но еще вероятнее то, что я подменил мяч. Этот набит орехами.
– Чего у тебя в карманах только нет! – воскликнула Кейт.
– Трех золотых волосков дьявола и лекарства от рака. Все остальное вроде в наличии.
Кейт улыбнулась и протянула Ралли Корвину. Тот покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Я, собственно, из-за него и зашел. Он на самом деле всегда принадлежал твоей бабушке, по крайней мере, на мой взгляд. Поэтому теперь он твой.
– Спасибо, – поблагодарила Кейт и прижала к себе игрушку.
– Не за что, – ответил Корвин. Он дотронулся до полей шляпы и направился прочь.
– Выступление Черной вдовы, – проговорила ему вслед Кейт, и он остановился, – было совсем простое. Она глотала четырехдюймового тарантула и выплевывала его невредимым.
Корвин содрогнулся:
– И все?
– Ну, она и еще кое-что умела, но это было слишком серьезно для цирка. На самом деле, не надо тебе этого знать, не спрашивай.
– Ага. Вот, значит, что мне полагается за то, что я потратил свой десятицентовик на молочные бутылки вместо шоу. – Он пошел по дорожке прочь от дома, но на краю лужайки обернулся: – Значит, бабушку твою тоже звали Кейт?
Хвост Кейт дернулся.
– И бабушку, и маму. Это в нашей семье популярное имя.
Старик в последний раз приподнял шляпу:
– Желаю хорошо провести остаток Хэллоуина, мисс Кейт.
Проворно, как дикая кошка, Кейт спрыгнула с крыльца и подбежала к нему. Она сунула ему в руку десятицентовик и прошептала:
– Еще один билет на представление. – Она улыбнулась. – На этот раз, смотри, не растрать.
– Спасибо тебе, – сказал старик, крепко зажав монетку в кулаке.
– Спокойной ночи, Корвин Коршун, – попрощалась Кейт через плечо, шагая по дорожке к дому, и махнула хвостом.
– Спокойной ночи, – отозвался Корвин Коршун. Кейт легко взбежала по ступенькам, вошла в дом и закрыла за собой дверь.
Старый-престарый старик еще долго не уходил. Он стоял под фонарем, глядя на поблескивающий у него на ладони десятицентовик – фиолетово-белый, когда в нем отражался фонарь над головой; голубой, когда он поворачивал его к лунному свету. А потом в монетке отразился другой свет, теплый и золотистый, которого он не видел много лет, такой свет, который бывает только от древних ламп – как раз таких, что освещали когда-то бродячий цирк. Он вскинул голову и увидел, как он мерцает в доме Кейт. Проходя мимо окна, она махнула ему – рукой и хвостом, а потом занавески закрылись, и свет погас.
Когда Корвин отвернулся, ему показалось, что где-то далеко заиграла музыка – простой мотив музыкальной шкатулки, и беззаботный, и печальный. Как раз такая мелодия, которую можно услышать к утру длинной холодной ночи, когда небо светлеет и поднимается солнце.
Он крепко зажал монетку в кулаке и засунул обе руки глубоко в карманы. «Всего десять центов, – усмехнулся он, – за такое представление». Он медленно направился домой и, шагая в ночи, напевал услышанную песенку.
Стюарт Мур провел на сцене слишком много времени, чтобы это не отразилось на его здоровье, как сказала бы Кейт – девушка с львиным хвостом. Он работал актером, осветителем, режиссером и сценаристом. Он также был корректором в юридической фирме, что не так интересно. А еще он муж и отец, что куда интереснее. Его работы опубликованы в «Палимпсесте» и «Энциклопедии раннего иудаизма».
В настоящее время он пишет докторскую диссертацию, посвященную еврейской Библии, но смысла жизни он не разгадал – во всяком случае, пока.
Когда я жил в Манхэттене, я работал ночами и часто возвращался домой в ранний утренний час через Центральный парк. Один из моих маршрутов лежал через зоопарк, где в это время не спали только тюлени, а плавали кругами в своем бассейне… А еще, если я приходил вовремя, я слышал музыкальные часы Делакорта. Ровно в 8 часов утра бронзовый пингвин пускался в погоню за кенгуру, которая прыгала за козой, преследовавшей гиппопотама, бежавшего за медведем. И аккомпанировала этому Каллиопа – обычно звучала идиллическая, звенящая мелодия вроде «Братец Яков» или «У Мэри был ягненок».
В одно прекрасное утро заводные звери, пустившись в путь по кругу, сыграли самую грустную песню, которую я когда-либо слышал. Я совершенно не помню, что это был за мотив, и, хотя вроде бы слышу его почти так же живо, как и раньше, он ускользает из памяти. В то время я был достаточно молод, но однажды просто представил себя старым-престарым стариком, сжимающим в руке заводную игрушку, которая когда-то, много лет назад, играла печальную песенку, но теперь молчала. Такая песня ассоциировалась у меня с бродячим цирком моей юности (таких цирков уже в те времена почти не осталось: сахарная вата, карусели и паноптикумы).