В неприязни принцессы к Хойту, как и в том, что именно его отправили распоряжаться приготовлениями к свадьбе, не было ничего неожиданного. Ко всему прочему, когда-то именно Хойта прочили в женихи подрастающей Оноре и тот, возгордившись, позволял себе в отношении принцессы много такого, за что иного били бы палками в назидание остальным.
Девушка заканчивала завтракать. От тёплого вина, разбавленного колодезной водой, её губы алели ещё ярче. Гленне полагалось прислуживать за столом госпожи, но отправила её с поручением, предпочтя есть в одиночестве. Служанке принцессы так же полагались остатки её трапезы в качестве пищи: угощений для госпожи всегда приносили больше, чем нужно и Онора никогда не оставаясь голодной. Да и хлеб, что ела будущая королева был не в пример лучше того, которым трапезничали слуги.
— Ешь быстрее, — велела Онора, уступая место служанке.
Гленна ничего не ела с утра, только и успела умыться наскоро. Ела она и впрямь быстро. Так было всегда, независимо от того, что приказывала принцесса.
Та же даже не смотрела в её сторону. Она что-то искала в шкатулке, где обычно хранила украшения. От Гленны не укрылось то, что вытащила она оттуда вовсе не заколку, а маленький, свёрнутый в трубочку кусочек пергамента.
«Неужели письмо?», — подумала она.
Кому, интересно, оно предназначалось? Девушка уже приготовилась к тому, что её отправят с новым поручением прежде, чем она допьёт остатки остывающего вина, но вместо этого Онора спрятала письмо за отворот рукава.
Гленна насторожилась. Кому её госпожа пишет, да так, что прячет письмо от чужих глаз? Может, правда, не письмо это вовсе, а оберег от сглаза: написаны на пергаменте отводящие дурные наветы знаки, закрыты с благословением ведающей женщины. Вот и носит Онора теперь его с собой. Видели старые боги и новый единый Бог: чужих взглядов принцессе опасаться стоило! Только как так вышло, что прежде Гленна не заметила вещицу госпожи?
— Поторопись, — сказала принцесса, накидывая на плечи бархатный плащ.
Тот закрывал изящную фигуру почти до самой земли, когда Гленне, вздумай она примерить господский наряд, едва прикрывал бы колени.
Служанка уже закончила. Наскоро промокнув губы тряпицей, она поспешила встать.
Онора выпорхнула их замка стремительно. Её шаг был уверенным и лёгким, всякий, кто встречался им на пути останавливался и низко кланялся госпоже.
Гленна легко поспевала за ней. Она давно приноровилась к шагу принцессы, хотя далеко не всякая девушка легко с этим справлялась. Они отправились по знакомой дороге: по мосту, минуя крепостной ров, по старому мосту, камни которого густо поросли мхом. Спустились ниже, в укромное место в его тени, где русло реки, питавшее крепость, искрилось чистой водой.
Тропа, петлявшая меж деревьев была укромной, и, в то же время, до замка было рукой подать. Вздумай кто-то из девушек закричать, чтобы позвать на помощь — их тут же услышали. Многие бы поспешили прийти на помощь Оноре и её служанке, чтобы получить награду.
Гленне не нравилось, что они совершают эти прогулки только вдвоём. Однако, принцесса была непреклонна. Она отвергла каждую девушку, которую присылал Хойт или сам Тибальд. Чаще прочего, она пеняла на незнание её родного языка. Мол, в свите ирландской принцессы не место тем, кто не досужился хотябы немного говорить на языке земель, что взрастили её.
Гленна понимала: совсем скоро найдётся знающая язык девушка. Тогда у Оноры не будет причин отказаться от её общества, а у Тибальда появится та, что расскажет о каждом шаге королевы.
Правда, ничего предосудительного девушка не вершила, по крайней мере, до сегодняшнего дня.
Она заметила его слишком поздно. Юноша явно поджидал их у высохшего тисового дерева, которое запомнилось Гленне сразу же, как она впервые увидела его. Её сердце забилось чаще. Не только потому, что прежде на этой тропе они не встречали никого, кроме птиц и лягушек. В незнакомце, она узнала того, кому лыбнулась в ответ во время пира несколько дней назад.
Его глаза лучились озорством, красота правильных черт лица была дурманящей. Он вновь улыбался, отчего на его щеке появилась ямочка.
Он взглянул на неё мельком и сердце девушки забилось чаще, когда в глазах красавца-англичанина промелькнула узнавание. Только её он не удостоил даже едва заметным кивком.
Перегородив им дорогу, он склонился в изящном поклоне, достойным многомудрого филида. Только не это заставило Онору замереть в неверии, а то, что он заговорил на их родном языке.
— Приветствую прекрасную ирландскую госпожу, дозволит ли она, фея лунного света, говорить с ней покорному рабу?
Высокопарная речь журчала словами родного говора, хоть и спотыкалась время от времени, выдавая то, что она была чужой говорившему.
Онору это позабавило. Она улыбнулась, а в позе её проявилась привычная высокомерность и заинтересованность.
— Коль и впредь будешь говорить стихами и звать меня феей — дозволю, — ответила она.
Игривые нотки в её голосе не укрылось ни от собеседника, ни от служанки. Внезапно Гленну обожгли чувства ей не свойственные, очень женские и очень нехорошие.
— Госпожа, разве должно нам быть наедине с молодым мужчиной? — спросила она вполголоса.
Это не было дерзостью, подобное замечание было одной из её обязанностей. Ведь при Оноре не было взрослой женщины, что сопровождала бы благородную девицу всюду, оберегая её от опрометчивых поступков.
— Ты как всегда невыносимо праведная, Гленна, — ответила ей Онора и рассмеялась.
Звонкий смех госпожи вовсе не задел Гленну. Наигранный и будто бы неживой, он был ей привычен, как шелест ветра в ветвях деревьев или уханье ночных птиц в самый тёмный час. Только смех юноши, охотно поддержавшего шутку будущей королевы, отозвался в ней неожиданно больно.
— Поступайте, как вам будет угодно, — сказала Гленна, хотя в ином случае бы предпочла промолчать.
— И поступлю, — ответила Онора.
Они шли под руку с юношей вдоль реки. Его звали Дирком, был он сыном почившего королевского писаря. Вроде бы и безродный, но образованный, да с нажитым отцом немалым наследством. Его рука поддерживающая локоть принцессы не выглядела чем-то преступным, но отчего-то служанке она покоя не давала. Гленна совершила неприятное открытие: она поняла, что иди подле принцессы кто-то другой, служанке даже удалось бы самой насладиться прогулкой, пока внимание Оноры сосредоточено не на ней.
Они беседовали на причудливой смеси двух языков, обсуждали безделицы, вроде имён местной птицы и рыб, что жили в реке, журчащей за стенами замка, от которого уходили всё дальше.
На третий день встреча повторилась, на шестой — тоже, а накануне помолвки, Онора и вовсе велела Гленне остаться у моста и следить, чтобы никто не свернул случайно на укромную тропу. А если свернёт — тут же подать ей знак громким окликом, таким, будто бы девушка поскользнулась на прибрежных камнях.
Наказав так, Онора скрылась с юношей в зарослях ежевики, не обращая внимание, что бархатный плащ вновь грозит порваться в цепких кустах.
Гленна ждала беду, и вот она пришла. Ей самой не верилось, что Онора, холодная и предусмотрительная, неспособная, казалось, на крепкую дружбу, так легко увлеклась чужим мужчиной. Накануне собственной свадьбы, когда будущий муж был в сотне шагов.
Гленна не могла ничего изменить. Онора бы её не послушала, а узнай кто о легкомыслии принцессы — сгинут они обе. Принцесса — за предательство сразу двух королей, Гленна — за то, что допустила.
Потому девушка стояла у каменного свода моста, положив похолодевшую ладонь на зелёных мох над своей головой и молилась. Старым богам и новому единому Богу.
Глава 3. Сердце, что любви не ведает
— Ты хорошо помнишь свою матушку, Гленна?
Онора сидела за столом напротив серебряного зеркала — ещё одного дорогого подарка от будущего мужа.
Дорогостоящих безделиц, искусных изделий, красивых тканей, непохожих на ирландскую шерсть, в комнате принцессы становилось всё больше. Онора всегда с нежной улыбкой принимала подарки Тибальда, хотя и не была благодарна за них искренне. Гленна подозревала, что дари он ей не женские безделицы, а старинные доспехи, драконьи голова или обагрённые кровью врагов щиты — Онора благодарила бы за них совершенно так же. Красивое лицо, очаровательная улыбка и большие глаза, которые оставались холодны, не смотря на живой блеск юности их красивший. Подарки Тибальда были для будущей королевы прежде всего символами уважения к её происхождению и статусу. Они дарились публично, носились напоказ, выставлялись на видные места.
Гленна не осуждала госпожу. Так было заведено издревле и даже можно было найти плюсы в том, что роскошные подношения мало трогали сердце королевы. Куда важнее для неё были завистливые взгляды и восхищённые шепотки. Онора была из тех, кому нравилось привлекать внимание и вызывать зависть. Старые боги и новый единый Бог были к ней милостевы: к её тщеславию они добавили благородное происхождение, богатство и красоту. Те питали главный порок Оноры. Гленна подозревала, что когда та станет королевой, голод до чужого восхищения в принцессе станет неутолимым.
Когда же госпожа заговорила с ней, внезапно, о матери, первым порывом служанки было соврать. Ещё одно обстоятельство, могло бы роднить девушек: принцесса, так же как и незаконнорождённая королевская дочь, рано потеряла мать. Гленне боги отвели срок в восемь лет для материнской любви, а для Оноры — и того меньше. Шестилетняя принцесса не плакала на похоронах королевы. Лишь спрашивала всех, кто готов был слушать: почему матушка её покинула?
Может именно тогда в душе Оноры и поселился этот неприятный холод тщеславия?
— Что-то помню, — уклончиво ответила Гленна, — но со временем воспоминания становятся зыбкими.
Это была ложь. Порой, Гленне казалось, что она помнит каждый миг, проведённый с матерью, каждое прикосновение мягкой сухой ладони к её по-детски пухлой щеке, каждую улыбку и колыбельную песнь. Девушка берегла эти воспоминания как великую ценность, заворачивалась в них по вечерам, точно в пуховый платок; Гленна лелеяла свои воспоминания о матери, заменяя недостающие фрагменты новыми, выдуманными и свято верила, что всё было именно так, а не иначе. Только Оноре говорить об этом она не хотела: обсуждать с ней столь личное и ценное казалось святотатством.