— Я почти ничего не помню, — сказала Онора, — кроме того, что матушка считала меня красивой.
Гребень в руках Гленны замер на мгновение. Она расчёсывала волосы принцессы в одиночку потому, что та разогнала прочих служанок. Мало кто мог привести в порядок роскошные кудри, не причинив боли их хозяйке. Ирландские девушки, служившие принцессе на Родине, приноровились. Они знали принцессу ещё девочкой, которой положено быть терпеливой, как и должно дочери короля. У тех служанок было время научиться прежде, чем принцесса стала наказывать всякую, кто потянул прядь её волос слишком сильно. Гленна не винила Онору в том, что она не любила боль. Она и сама с трудом переносила её, неспособная сдержать слёзы даже от маленького синяка на слишком белой коже. Только теперь ей приходилось заплетать косы госпожи в одиночку, так долго, что руки начинали ныть от усталости.
— Все говорят, что я похожа на матушку, — продолжала Онора, глядя в зеркало так пристально, точно пытаясь разглядеть в его поверхности забытые материнские черты, — я почти не помню её облик, но вот руку, увенчанную перстнями с разноцветными камешкам — прекрасно. Как-то она подозвала меня ближе взмахом этой самой руки и взяла за подбородок вглядываясь в лицо.
Онора взмахнула рукой, изображая жест покойной королевы. Гленна замерла, боясь, что из-за неосторожного движения сделает принцессе больно.
— Эти перстни больно впивались в кожу, это я хорошо запомнила. Знаешь, что она мне сказала?
Гленна, конечно, промолчала.
— Она сказала «ты вырастешь красавицей, Онора, дочь Эгга. Такой, каких на свете меньше, чем драгоценных самоцветов в ларцах самых бедных королей. Такая красота, как у тебя, незаметной не останется. Либо она принесёт тебе большую удачу, либо большие горести». Хорошо материнское напутствие для маленько дочери, которая ещё и своё имя чисто выговаривать не успела научиться?
Гленна лишь покачала головой. Она отложила гребень и принялась заплетать косу. Онора никогда не спала с распущенными волосами.
— Ты бы сказала такое своей дочери?
— Едва ли, госпожа, но и принцессой моя дочь не будет.
Онора рассмеялась. Слова Гленны пришлись ей по душе.
— Тем ни менее, матушка была права: красота и кровь моего отца даровали мне особенную судьбу. К добру или к худу? Время покажет.
Гленна кивнула, продолжая работу. Она была согласна с принцессой.
— Когда закончишь — отнесёшь записку в дупло старого дерева у моста. Того, у которого стерегла вчера.
Гленна поджала губы и кивнула. Её недовольство, которое у неё никак не получалось скрыть, повеселила Онору ещё больше. Девушке ужасно хотелось предостеречь госпожу, можно было бы даже кинуться ей в ноги и стоя на коленях умолять не встречаться больше с молодым полюбовником. Только Гленна слишком хорошо понимала, что это не приведёт ни к чему, кроме гнева принцессы. Прежде Онора никогда не была замечена в распутстве. Гленна и представить себе не могла, что подобное вообще возможно.
Однако, вот она крадётся по замковому двору, спешно бежит к кромке леса, подступавшего к замковым стенам. Ей страшно хотелось бросить проклятое письмо в реку, разорвав на мелкие клочки, но, конечно, она этого не сделала. Ни выкинуть его, ни, тем более, прочесть, Гленна бы не осмелилась. Даже понимая: Онора изменяет не только жениху, но и королевству, в котором ей предстояло править. С изменниками всюду обходились схоже: плохо или того хуже. Гленне, порой, хотелось плакать от несправедливости: если вскроется тайна Оноры — голова полетит и с её плеч. И за то, что скрыла, и за то, что не уберегла. Будто бы она и впрямь могла бы сделать хоть что-то!
Со злостью Гленна пнула прибрежный камень прежде, чем повернуть в сторону замка.
Постояв для вида на крыльце церкви христиан, она пошла дальше. Так, если кто и заметит, что девушка бродила где-то в сумерках, она всегда могла сказать, что шла молиться.
Был ли Тибальд христианином? Верил ли в богов норвежцев, от которых произошёл? Может, он больше чтил покровителей ирландцев, на дочери которых хотел жениться или ещё кого? Трудно было сказать.
Он чтил законы воинской чести, которые были понятны и ирландцам, и викингам; он отстроил христианский собор, в котором состоялась помолвка с будущей женой; он принёс клятвы верности в тени дерева, украшенного пёстрыми лентами, по обычаю предков, который ещё любило простонародье. Не было секретом, что чтобы получить корону объединённой Англии, Тибальду пришлось искать союзы, такие прочные и могущественные, что его врагам нечего было противопоставить ему. Он отстроил собор и взял под покровительство женский монастырь, который обосновался неподалёку потому, что ему нужна была поддержка церкви. На пирах при его дворе непременно пела сладкоголосая девица, коверкая ирландские слова, но, всё-таки, исполняя знакомые Гленне с детства песни славившие старых богов. Могло быть и так, что в бой он шёл с именем Одина на устах или ещё какого жестокого божества, про которого девушка прежде даже не слышала. Гленна бы не удивилась и такому.
Никто не осмелился бы спросить у короля, во что он верит. Девушка полагала, что ответ зависел бы исключительно от того, кто именно задавал вопрос.
Всё-таки, не будучи набожной, Гленна считала: главное вовсе не это. Тибальд хорошо относился к её госпоже, выказывал должное уважение, был почтителен. Пусть бывали дни, когда он говорил будущей жене не больше десятка вежливых слов, всё шло так, как надо. Если, конечно, никто не поймает любимца принцессы прежде, чем тот ей надоест.
Его и впрямь поймали.
Правда произошло это совсем не так, как представлялось Гленне долгими вечерами, когда она, устроившись на шкуре в ногах своей госпожи, не могла спрятаться от тревожных мыслей.
Гленна часто думала о том, как, должен выглядеть этот страшный день. Весна, стремящаяся к лету, делала свадьбу Оноры и Тибальда всё ближе, а прогулки принцессы всё дольше. Она выбирала странные, малолюдные тропы. Выбирала возвышенности, с которых, например, был бы виден каменный мост ведущий к замку. Порой, будущая королева решала пробраться по узкой тропе вдоль стены, будто бы проверяя: можно ли пройти или полноводная река унесёт тебя стоит лишь оступиться.
Часто, Онора просто молчала, ничем не объясняя своих причуд. Гленна не видела в этом подвоха: когда-то в детстве, принцесса любила исследовать новые тропы, пачкая платья и портя дорогие туфли из мягкой кожи. С возрастом, Онора, казалось, потеряла интерес к подобным приключениям, но, возможно, просто неузнанных троп в окрестностях отцовского замка просто не осталось. Здесь же всё девушке было в новинку. Всё же лучше, чем тосковать по дому или коротать часы в компании обходительного юноши, слишком привлекательного, чтобы дело кончилось разговорами.
Всякий раз, когда Онора встречала его, будто бы случайно, Гленне хотелось подобрать палку и гнать наглеца, как назойливого гуся, пожелавшего тебя ущипнуть. Конечно, своё желание в жизнь претворить она не решилась. Ко всему прочему, он всё меньше казался ей красивым. Нет, его улыбка всё ещё была очаровательной, только сердце больше не сжималось, когда она смотрела в его полное лукавства лицо. Ни сладко, ни болезненно не отзывалась её душа на его присутствие. Не вызывала жгучую обиду больше рука Оноры в его руке, когда они в очередной раз удалялись в чащу, оставив дрожащую от страха Гленну следить за тропой, чтобы никто не застал их врасплох. Измена королю — измена короне. Почему Онора не желала понимать это?
Может, понимала, но от этого любовное приключение казалось ещё интереснее?
Вопреки тревогам Гленны, никто не застал будущую королеву в объятьях любовника под сенью леса, дышащего поздней весной.
В тот день, он и вовсе не поджидал их у одного из излюбленных местечек, скрываясь в тени деревьев или под сводом моста.
Он висел над воротами внешней стены замка. Глаза мертвеца были широко открыты, верёвка, на которой его повесили, скрипела в такт порывам ветра, раскачивающего тело из стороны в сторону. Высунутый язык предал знакомому лицу страшное выражение.
Гленна сразу узнала его. Даже без неизменной улыбки на успевших стать серыми губах. Сердце ухнуло вниз, но осознание произошедшего не наступало. Не было ни ужаса, ни отчаянья. Даже мысль, что, вероятно, кто-то узнал тайну госпожи не спешила приходить ей в голову.
Взгляд зацепился, почему-то, за босые ступни, безвольно повисшие высоко над землёй. Так, чтобы даже наездник мог проехать под ними.
Священник местной церкви, стоял у стены и творил молитву. Люд уже разошёлся по своим насущным делам, только местные мальчишки примеривались кидать в повешенного камни на меткость, но и те прыснули в разные стороны, стоило лишь стражнику строго на них прикрикнуть.
— Что здесь произошло? — спросила Онора.
Голос её не дрогнул, а тело над воротами, казалось, вовсе не напугало её. Лишь тонкие брови были нахмурены, но никто бы не смог догадаться, что она только что увидела мёртвого возлюбленного.
Страж поклонился низко, с почтением, когда узнал её. Гленна не понимала почему: если измена принцессы перестала быть тайной, разве не должен был он схватить её здесь же?
— Предателя поймали, госпожа Онора. Он правда удавился, побоявшись пыток, но тело подвесили, чтобы другим неповадно было.
Голос Оноры был всё ещё твёрд, когда она спросила, знает ли он, где сейчас король. Шаг не сбился с ритма, когда она прошла прямо под повешенным, хотя Гленна заметила, как были напряжены её плечи, как крепко сжимает она полу голубого бархатного плаща, комкая пальцами дорогу ткань.
Сама служанка дрожала. Её руки тряслись, а в ушах звенело. Она едва поспевала за поступью своей госпожи. Когда они миновали ворота внутренней стены, Онора, обернулась на миг, встретившись взглядом с напуганной Гленной. Принцесса схватила её за руку неожиданно крепко и толкнула в тень у деревянной лестницы на смотровую башню.
— Приди в себя, дура, — прошипела она, заставил служанку вздрогнуть, как от удара, — ни тебя, ни мен