Князь Елизар гневно пыхтел, аршинными шагами меряя узорчатый ковер, устилавший пол главной палаты. Дородный первосвященник, давно уже замучавшийся вертеть головой вслед порывистым движениям свого государя, устало опустился на скамью, с натужным кряхтением потирая жирную шею. Да уж, спорить со вспыльчивым монархом, это тебе не послушным прихожанкам подолы на голову заворачивать, тут одними посулами и благословениями не отделаешься. К тому же тяжеленное парадное облачение, вздетое по случаю бракосочетания княжны Рогнеды, ничуть не способствовало успешному проведению негаданной противоостеохондрозной разминки.
— Это ты во всем виноват, Никодим! — разъяренно шипел самодержец, тоже порядком запыхавшийся от своей бестолковой беготни. — С твоей дурной подачи богомаз Фрол все понял неверно и слишком прямолинейно воспроизвел на стене храма содержание заказанного ему эпического полотна «Голубые дали»… Вот и пришлось непотребную фреску срочно соскребать, а само святилище закрывать на реставрацию…
— Помилуй, государь-батюшка! — возмущенно всплеснул руками несчастный волхв, шокированный столь явным поклепом. — А не ты ли сам выдал бесстыжему Фролке аванс в виде штофа крепчайшего гномьего самогона? Откуда ж там было благолепию-то взяться?
— Молчать! — взбешенно рявкнул монарх. — Не сметь мне перечить! А не то я вас всех в поруб посажу — и тебя, и Фрола…
— И кто же тогда княжну венчать станет? — елейным голоском вопросил смиренник Никодим, усмехаясь хитро и злокозненно. — Али Ерофил?
— У-у-у, вражины треклятые!.. — тоненько и совсем не державно взвыл окончательно отчаявшийся государь. — Уйду я от вас, злые вы все! Мне государственная ноша уже вот где сидит! — Он выразительно постучал ребром ладони по своему крепкому загривку, густо заросшему курчавыми седыми волосами. — Уж лучше я в монастырь какой благонравный постригусь, доживать свои дни в тиши да умиротворении, чем продолжу этим приютом для умалишенных командовать, коий по ошибке Красногорьем прозывается…
— А и уйди, батюшка! — угодливо поддакнул молчавший до сих пор чародей Ерофил. — И я с тобой вместе отбуду. Вон, взять, к примеру, женский монастырь королевы Смерти в излучине реки Лыбедь, что в Белоозеро впадает. Обитель тихая, спокойная и благочестивая. Чем не приют для двух отвергших суетный мир смиренных схимников?
— А-а-а, — язвительно протянул Никодим, — не тот ли это печально знаменитый святой уголок, в котором позапрошлым летом после твоей инспекции каким-то чудом пять младенцев народилось?
— Брехня! — протестующе взревел чародей, заливаясь предательским румянцем. — Да все служители Смерти, к твоему сведению, дают нерушимый обет безбрачия!
— Ну-ну, — насмешливо поддел волхв. — Свежо предание, да верится с трудом. Поздно теперь импотентом притворяться…
— Да уж конечно, мне до твоего притворства слабо! — запальчиво выкрикнул Ерофил. — От импотенции, к твоему сведению, еще никто не рождался, правда, никто и не умирал, как от ваших лекарств!
— Не ври! — в свою очередь бурно возмутился Никодим, тоже напрочь забывая и о проблемах с храмом, и о предстоящем венчании княжеской дочери. — Мы лечим во славу богов и грехи так же отпускаем…
— Грехи, говоришь… — нехорошо прищуриваясь, протянул Ерофил, обеими руками поудобнее перехватывая свой увесистый посох и принимая позу опытного бойца. — То-то у Маньки-вдовы твое отпускание греха уже на нос полезло, а через месяц-другой, глядишь, и на свет белый появится да титьку запросит…
— А-а-а! — пронзительно завизжал волхв, мгновенно исцелившийся от ломоты в шее и хищно закружившийся вокруг давнего недруга. — Подло это — чересчур сурово слабость мужскую осуждать, там в экстазе все приключилось…
— В экстазе? — мстительно не поверил Ерофил. — А Манька клянется, мол, в сарае!
— А ты докажи сначала, что тот нагулыш мой! — разъяренным жеребцом притопнул волхв.
— Щаз, разбежался и кинулся доказательства искать. А может, тебе еще и ключ от хаты выдать, где девки визжат?! — упрямо нагнул голову чародей.
— Какие тебе еще девки? — ревниво парировал блудливый первосвященник. — Ты же сам минуту назад признался, что импотент и посему не ведаешь утех плоти!
— Уймись, боров раскормленный! — оскорбился Ерофил. — Типа, ты много знаешь. Да на самом деле то, что у тебя оргазмом считается, просто бронхиальная астма!
Внимательно следивший за перебранкой князь удивленно приподнял бровь, кажется тоже сделав для себя какие-то неожиданные и весьма неприятные выводы.
— А ты не строй из себя умного, — между тем продолжал наступать волхв. — Я-то свою организму получше тебя знаю…
— Умный всегда во всем сомневается, — язвительно хохотнул служитель Смерти, — и только идиот уверен в чем-то полностью…
— Ой ли? — чутко встрепенулся князь. — Вы за это поручитесь?
— Абсолютно! — наперебой, стараясь перекричать друг друга, заголосили священники, а потом поняли, что выставили себя на посмешище, оскорбленно взвыли и бросились в драку.
С громким треском столкнулись крепкие посохи и не менее крепкие лбы… Повинуясь жесту князя, рынды побросали топорики и кинулись разнимать сражающихся.
— Ох и надоели же вы мне, несвятые отцы! — осуждающе покачал головой князь, печально опускаясь на ступеньку трона. — Да от вас проблем больше, чем от всех гулящих девок в веселом квартале! Нет чтобы о делах государственных радеть…
Разнятые поединщики нехотя разбрелись по углам, подсчитывая боевые ранения в виде синяков, шишек, ссадин и сильно попорченных парадных одеяний. Государь намеревался продолжить воспитательную проповедь, как вдруг дверь княжеских палат торжественно распахнулась. На пороге стоял один из эльфов.
— Его светлость лорд Денириэль просил сообщить, что, согласно обычаям клана Белой розы, венчание должно состояться не в храме, а на открытом пространстве и при большом скоплении народа. Так чтобы каждый житель столицы мог засвидетельствовать правильность проведения обряда.
— Ну слава Аоле! — с облегчением всплеснул руками безмерно обрадованный государь. — Ерофил, хватит кукситься! А ты, Никодим, чего расселся? Ну-ка живо мобилизуй своих адептов и выноси алтарь богини на двор! — Он вскочил на ноги и радостно заплясал на месте, лихо похлопывая ладонями о голенища сапог. — Боярин Акакий, поди узнай, готова ли невеста. Быстро скликайте княжичей да сгоняйте народ на наш двор! Хватит из пустого в порожнее переливать, пора уже честным пирком да и за свадебку!
Глава 9
Жизнь жестока. И чем больше с годами ты о ней узнаешь, тем сильнее удивляешься тому, что до сих пор еще жив. Ибо жизнь уважает лишь сильных и смелых, остальных же выбраковывает грубо и беспощадно, пытаясь убить всеми мыслимыми и немыслимыми способами. К столь разумному выводу я пришла прямо сейчас, кое-как ковыляя на подворачивающихся каблуках и задыхаясь под неподъемным ярмом пятислойных нарядов. Умереть не встать, ну и беспрецедентное испытаньице на прочность мне досталось! Впрочем, все собравшиеся во дворе гости о трудностях выживания среди себе подобных даже и не задумывались, легкомысленно наслаждаясь бесхитростными прелестями сегодняшнего дня. В княжеских палатах царило столь радостное оживление, что я только теперь в полной мере оценила многолетнее батюшкино терпение, позволившее мне просидеть в девках чуть ли не до первых седых волос. Шутки шутками, но у нас в Красногорье в шестнадцать лет нередко уже и матерями становятся, а в тридцать — бабушками. И как это батюшка до сих пор не сподобился сплавить меня замуж за какого-нибудь убогого свинопаса, раз уж я отвергла и виконта, и барона, и шляхтича? Но сейчас на лицах братцев читалось настолько неприкрытое ликование, красноречивее слов свидетельствующее о давно исполнившейся мечте — избавиться от моего обременительного присутствия, что мне оставалось лишь мысленно сетовать на нелюбовь родственничков да делать хорошую мину при плохой игре. Ну ничего, недолго уже терпеть осталось. Да и нашла из-за чего расстраиваться — и не родственники они мне вовсе. Хотя, нужно признать по справедливости, я, наверное, впервые поняла, как сильно прикипела душой и к приемному отцу, и к названым братьям, невзирая на их зачастую совершенно невыносимые характеры. А они, любили ли они меня хоть чуть-чуть? Сомневаюсь… Вот такая странная эклектика! Жизнь жестока. И с годами она демонстрирует это все откровеннее и явственнее, напрочь лишая нас дружелюбного чувства локтя, но враждебно заменяя его на весьма неприятное ощущение колена под задом. Оправдывая сию немудреную сентенцию, меня вежливо, но все-таки торопливо и настойчиво выпихивали из отчего крова. Причем выпихивали не куда-нибудь, а замуж.
Казавшиеся бесконечными переходы неожиданно закончились. Я тяжеловесно выплыла на красное крыльцо, с облегчением вдыхая чистый воздух, скудно просачивающийся сквозь плотную фату. Сопровождавшие меня боярышни выстроились вдоль златотканой ковровой дорожки, ведущей к установленному в лопухах алтарю богини Аолы. Величественная статуя вечно юной Пресветлой девы, отлитая из чистейшего серебра и держащая на вытянутых руках округлую жертвенную чашу, безразлично взирала на меня ничего не выражающими изумрудными глазами. Ну да, ей-то что, ей-то кручиниться не с чего! А вот невесте при расставании с домом полагалось грустить, поэтому нежный женский голос, мелодичный и исполненный глубокой скорби, затянул старинную свадебную песню. Я невольно прислушалась к хорошо знакомым, но сегодня несшим особый, по-новому осознаваемый мною смысл словам:
Конь ретивый у ворот
Громко ржет, копытом бьет,
Вот и юности конец —
Нынче ехать под венец.
Святы боги — я не рада…
Может, свадьбы нам не надо?
Мало девок ли других?
Ой, не мил мне мой жених.
Их хоромы так богаты,
Да в парчу одеты сваты,
А при входе в бабий кут,
На стене привешен кнут.
Он признался мне по пьянке,