— Что это с Нинни? Она чего-то боится? — спросил папа.
— Может, никогда раньше не видела моря? — предположила мама.
Она склонилась к Нинни и стала с ней шептаться. Затем поднялась и сказала:
— Да, это первый раз. Ей кажется, что море слишком большое.
— В жизни не встречала таких дурёх… — начала малышка Мю, но мама строго посмотрела на неё и сказала:
— Кто так обзывается, тот сам так называется. Всё, вытаскиваем лодку.
Они вышли на мостки, ведущие к купальне, где жила Туу-тикки, и постучали.
— Привет, — сказала Туу-тикки. — Как там поживает наша невидимая девочка?
— Только мордочки не хватает, — ответил папа. — Сейчас она немного не в себе, но, думаю, это пройдёт. Не поможешь с лодкой?
— Конечно, — сказала Туу-тикки.
Когда лодку вытащили и перевернули вверх килем, Нинни осторожно подошла к кромке воды и замерла, стоя на мокром песке. Её никто не трогал.
Мама села на мостках и стала смотреть на воду.
— Фу, наверняка леденющая, — проговорила она.
И, зевнув, добавила, что давненько у них не случалось ничего интересного.
Папа подмигнул Муми-троллю, скорчил зверскую гримасу и стал медленно подкрадываться к маме со спины.
Конечно, он не думал бросать её в воду, как частенько делал, когда они были молоды. Да и пугать, вероятно, тоже — он просто хотел немного посмешить детей.
Но не успел он приблизиться, как раздался крик, на мостках мелькнула красная молния, папа взвыл и уронил шляпу в воду. Нинни вонзила в папин хвост свои маленькие невидимые зубки, а они были ох какие острые!
— Браво, браво! — завопила Мю. — Даже я бы до этого не додумалась!
Нинни стояла на мостках — из-под рыжей чёлки выглядывала сердитая курносая мордочка — и шипела на папу, как кошка.
— Не смей бросать её в это большое ужасное море! — крикнула она.
— Её видно, её видно! — воскликнул Муми-тролль. — Какая симпатичная!
— Ничего особенного, — сказал Муми-папа, осматривая укушенный хвост. — С головой или без — но такого глупого, дурного и невоспитанного ребёнка я в жизни не встречал.
Папа лёг, пытаясь выловить шляпу тростью. И вдруг ни с того ни с сего соскользнул с мостков и полетел головой вниз.
Он сразу вынырнул и встал на дно. Над водой торчала его морда, в уши набился ил.
— Ого! — закричала Нинни. — Как смешно! Вот умора!
И засмеялась так, что затряслись мостки.
— Похоже, она никогда раньше не смеялась, — озадаченно проговорила Туу-тикки. — С вами она стала хуже малышки Мю. Но главное, что её теперь видно.
— А всё благодаря бабушке, — сказала мама.
Тайна хаттифнатов
Это было в те далёкие времена, когда папа Муми-тролля ушёл из дому, никому ничего не объяснив. Он и сам не понимал, почему ему надо было уйти.
Муми-мама потом говорила, что он давно уже вёл себя странно, хотя, вероятно, ничего особенно странного в его поведении не было. Такое часто придумывают потом себе в утешение, пытаясь объяснить то, что случилось.
Никто толком не знал, когда он ушёл.
Снусмумрик утверждал, что Муми-папа собирался вместе с Хемулем ставить сеть на уклеек, но, по словам Хемуля, папа, как всегда, просто сидел на веранде, а потом вдруг заявил, что ему жарко и немного скучно и что он должен починить мостки. Однако мостки папа не починил, потому что они остались такие же кособокие, как раньше. И лодка всё так же стояла на месте.
Куда бы папа ни направился, ясно было, что он не уплыл, а ушёл по суше. А уйти он, разумеется, мог куда угодно, во все стороны было одинаково далеко. Так что искать его не имело никакого смысла.
— Рано или поздно придёт, — решила Муми-мама. — Он сам так говорил когда-то — и всегда возвращался, а значит, вернётся и на этот раз.
За папу никто не переживал, и это было хорошо. Они договорились никогда друг за друга не волноваться, чтобы каждый чувствовал себя свободным и не мучился угрызениями совести.
Поэтому мама без лишних вздохов просто набрала петли для нового вязанья, а папа тем временем шагал дальше куда-то на запад, следуя одной своей смутной идее.
Эта идея была связана с мысом, который папа заметил однажды на прогулке. Мыс выдавался далеко в море, небо тогда было жёлтое, и к вечеру поднялся ветер. Папа никогда не бывал на этом мысу и не видел, что там, на другой стороне. Все тогда хотели скорее вернуться домой пить чай. Они всегда хотели домой в самый неподходящий момент. Но папа задержался на берегу, глядя на море. И как раз в этот миг от берега отделилась череда маленьких белых лодочек со шпринтовыми парусами[1] и двинулась в открытое море.
— Хаттифнаты, — сказал Хемуль, вложив сюда всё: немного презрения, немного опаски и отчётливое осуждение. Хаттифнаты — чужие и непонятные, не смертельно, но опасные, другие.
И тогда папу охватила нестерпимая тоска и меланхолия, и он понял одно: он совершенно точно не хочет пить чай на веранде. Ни в этот вечер, ни в какой другой.
Это было давно, но он явственно помнил тот миг. И в один прекрасный день ушёл.
Было жарко, папа брёл наугад.
Он не смел ни задуматься о своём поступке, ни прислушаться к своим чувствам, он шёл прямо на закат, щурясь из-под шляпы и насвистывая, но не какую-то известную мелодию, а просто так. Холмы бежали вверх и вниз, деревья расходились с ним и исчезали позади, а тени вытягивались по мере того, как папа двигался дальше.
Солнце только-только нырнуло в море, когда он вышел на длинный каменистый пляж. Сюда не вела ни одна дорога, и никому бы и в голову не пришло здесь прогуливаться.
Папа впервые видел это место: печальный серый пляж, единственный смысл которого заключался в том, что тут кончалась суша и начиналось море. Папа спустился к воде.
И что бы вы думали? — а иначе ведь и быть не могло! — вдоль берега медленно плыла по ветру маленькая белая лодка.
— Вот они, — спокойно сказал папа и помахал.
На борту было всего три хаттифната, таких же белых, как лодка и парус. Один сидел на руле, два других — спиной к мачте. Все трое глядели вдаль, и вид у них был такой, будто они повздорили. Но Муми-папа слыхал, что хаттифнаты никогда друг с другом не ссорятся, они очень тихие существа и всё, что им надо, — это плыть вперёд, чем дальше, тем лучше. Лучше всего — до самого горизонта или на край света, что, вероятно, то же самое. Так, во всяком случае, говорят. А ещё говорят, что хаттифнатам ни до кого, кроме себя самих, нет дела, что они заряжаются от грозы и опасны для всех, кто обитает в гостиных и на верандах и всегда делает одно и то же в одно и то же время.
Всё это интересовало папу с тех пор, как он себя помнил, но, поскольку говорить о хаттифнатах иначе чем намёками не принято, он пока не знал, как всё обстоит на самом деле.
Похолодев до кончика хвоста, Муми-папа напряжённо наблюдал, как приближается белая лодка. Хаттифнаты не махали — разве хаттифнат снизойдёт до столь обыденного жеста? — но они определённо плыли к нему. Протяжно шаркнув днищем о гальку, лодка воткнулась в берег.
Хаттифнаты обратили на папу свои круглые бесцветные глаза. Тот снял шляпу и начал объяснять. Хаттифнаты покачивали лапками в такт его словам, отчего папа смутился и запутался в длинной фразе о горизонтах, верандах, свободе выбора и чаепитиях, когда на самом деле пить чай совсем не хочется. Наконец папа замолчал, совсем сконфуженный, и лапки хаттифнатов замерли.
«Почему они ничего не говорят? — нервно подумал папа. — Они что, меня не слышат или считают, что я смешон?»
Он протянул лапу и издал любезный вопросительный звук, но хаттифнаты не шевельнулись. Их глаза постепенно желтели, вбирая цвет неба.
Папа опустил лапу и отвесил неловкий поклон.
Хаттифнаты тут же встали и тоже поклонились, очень торжественно и все трое одновременно.
— Спасибо, — сказал папа.
Он больше не пытался ничего объяснять, а просто сел в лодку и оттолкнулся от берега. Небо было такое же пламенеюще-жёлтое, как в тот далёкий день. Лавируя против ветра, лодка медленно вышла в море.
Муми-папа никогда ещё не был так спокоен и доволен всем вокруг. Не нужно было ничего говорить или объяснять, ни себе, ни другим. Он просто сидел, смотрел на горизонт и слушал, как под лодкой хлюпают волны.
Когда берег исчез, над морем встала луна, жёлтая и круглая, как шар. Папа в жизни не видел такой большой и такой одинокой луны. И не представлял, что море может быть таким огромным и безупречным, каким он увидел его сейчас.
Муми-папа вдруг подумал, что в мире нет ничего настоящего и бесспорного, кроме луны, моря и лодки с тремя молчаливыми хаттифнатами.
И ещё, конечно, горизонта, сулящего ему восхитительные приключения и безымянные тайны — теперь, когда он наконец обрёл свободу.
Муми-папа решил, что будет безмолвен и загадочен, как хаттифнат. Того, кто не болтает попусту, все уважают. Думают, раз ты молчишь, то много знаешь и живёшь страшно увлекательной жизнью.
Папа посмотрел на хаттифната, сидевшего у руля в свете луны. Ему захотелось как-то поддержать его, выразить солидарность, что ли. Но папа решил промолчать. Да и не шло ему в голову ничего, как бы это сказать… ничего хорошего.
Что там говорила о хаттифнатах Мюмла? Как-то раз весной, за обедом, она обмолвилась, что они, дескать, живут разгульной жизнью. А Муми-мама ответила: «Ну что за ерунда», а Мю ужасно заинтересовалась и потребовала, чтобы ей немедленно объяснили, что это такое. Но кажется, никто толком не знал, как это — жить разгульной жизнью. Наверное, это значит быть диким и свободным в самом широком смысле.
Мама добавила тогда, что едва ли жить разгульной жизнью так уж весело, но у папы на этот счёт были сомнения. «Это как-то связано с электричеством, — уверенно заявила Мюмла. — А ещё они умеют читать чужие мысли, а это некрасиво». И разговор свернул в другое русло.
Папа быстро взглянул на хаттифнатов. Их лапки опять задвигались. «Какой ужас, — подумал он. — Уж не читают ли они своими лапами мои мысли? Вдруг они обиделись?..» Папа стал судорожно причёсывать свои мысли, наводить в них порядок, стараясь забыть всё, что он когда-либо слышал о хаттифнатах, но это оказалось не так-то просто. Сейчас он ни о чём, кроме них, думать не мог. Жаль, поговорить нельзя — ведь это так хорошо отвлекает от размышлений.