А потом ему приходит в голову еще более пугающая мысль. Что, если его снимок завтра будет в газетах? С растрепанными волосами, ссадиной над бровью и во вчерашней одежде, похожий на жуткого извращенца, с заголовком, кричащим что-то вроде «ЭТО УБИЙЦА САФАЙР»?
Он громко стонет вслух.
– С вами все в порядке, мистер Пик?
– Нет! – отвечает он. – Боже. Нет, конечно, хуже некуда. Я попаду в газеты, хотя я даже не арестован! Это вообще законно?
– Да, мистер Пик, боюсь, это законно. Увы, но это так.
– Но все увидят мое лицо, а потом вы отпустите меня, и никого не будет волновать, что я этого не делал, но мое лицо они запомнят. Я никогда не найду работу, я… – Он представляет, как Диана сегодня вечером откроет в метро «Ивнинг Стэндард». – О боже!
– Мистер Пик. Давайте не будем делать скоропалительных выводов, договорились? Надеюсь, мы сможем отпустить вас через час или два. Уведомим прессу. Вряд ли они станут рассказывать историю, если в ней ничего нет. Так что давайте посмотрим, как у нас пойдут дела, ладно? – Инспектор вновь улыбается.
Оуэн откидывается, обхватывает руками живот и слегка покачивается. Окружающий мир кажется ему смирительной рубашкой, высасывающей весь воздух из его грудной клетки, сжимающей ему кости. Оуэн смотрит в окно на людей: нормальные люди, заняты нормальными делами. Ходят по магазинам. Идут на работу. Быть нормальным внезапно кажется самой чужеродной вещью в мире, чем-то таким, что он с трудом может себе представить.
– Мне понадобится адвокат? – спрашивает он.
– Это зависит от вас. У вас есть адвокат?
Друг Тесси, Барри, – юрист. Но он не адвокат Оуэна.
– Нет, – говорит он.
– Что ж, мы можем назначить вам адвоката, если понадобится.
– Нет, – говорит он. – Нет. Я уверен, что обойдусь и так.
– Все зависит от того, как дело пойдет дальше, да?
Оуэн кивает.
А потом, словно падающий с неба дом, его тень становится все больше и больше, летит все быстрее и быстрее, и он внезапно кое-что вспоминает.
В гардеробе, в ящике с нижним бельем. Засунутые туда в постыдной спешке после встречи с Брином, с намерением выбросить их в мусорное ведро на углу улицы в следующий раз, когда он выйдет из дома, а затем полностью забытые. Наркотики для изнасилования на свидании.
Оуэну под дых бьет лошадиная доза адреналина. Перед глазами все плывет. Сердце на миг останавливается, а затем как безумное бьется снова.
– О господи, – шепчет он.
– Все в порядке? – спрашивает инспектор Керри, глядя на него в зеркало.
– Думаю, меня сейчас… – Он закрывает рот рукой, внезапно понимая, что вот-вот блеванет. – Меня сейчас выр…
Инспектор Керри приказывает констеблю остановить машину. Они тормозят на обочине, у кромки травы. Инспектор Керри выходит и открывает дверь в тот момент, когда Оуэн наклоняется и его шумно и судорожно рвет. Он покрылся гусиной кожей, голова пульсирует. Он задыхается, и его снова рвет. Перед ним появляется инспектор Керри с салфеткой в руке и смотрит на него сверху вниз. Оуэн не может сказать, что написано на ее лице, жалость или отвращение. Он берет салфетку и промокает ею рот.
– С вами все в порядке? – спрашивает инспектор.
Оуэн кивает.
– Готовы ехать?
Он снова кивает. Она улыбается и ждет, когда он снова засунет ноги в машину, закроет дверь и вернется на пассажирское сиденье.
– Вы съели что-то нехорошее? – спрашивает инспектор мгновение спустя, глядя на него в зеркало. Прижав кулак ко рту, Оуэн кивает.
– Да, – говорит он. – Должно быть, я съел что-то нехорошее.
Она улыбается, но, похоже, не верит ему.
32
– Мам, – говорит Джорджия, без стука входя в ванную. – Его только что арестовали!
– Кто? Кого?
– Женщина-полицейский. Она вошла в дом на другой стороне улицы вместе с еще одним полицейским. Затем вышла с тем жутким типом. Его посадили в машину и увезли! Там журналисты и всякие зеваки, фоткают! Иди, взгляни сама!
Кейт вытирает руки о задние карманы джинсов. С тех пор как инспектор Керри разговаривала с ними, прошло два часа. Два часа с тех пор, как Роан ушел на работу. Кейт думала, что все заканчивается, но, видимо, это не так. Она вместе с Джорджией идет к входной двери.
Там толпятся люди, две небольшие съемочные группы пакуют свою аппаратуру. Кейт выходит на улицу, подходит к молодой женщине в желтой куртке с меховым капюшоном и спрашивает:
– Что случилось? Куда увезли этого мужчину?
– Вы имеете в виду Оуэна Пика? – Женщина, которую Кейт принимает за журналистку, засовывает провода в черный мешок и застегивает его.
– Я не знаю его имени… того типа, что живет напротив. Такой моложавый, с темными волосами?
– Да. Оуэн Пик. Его отвезли на допрос.
– По поводу Сафайр Мэддокс?
– Да. По всей видимости, они нашли за окном его спальни что-то из ее вещей, а также следы крови на стене и в траве.
– Боже мой. – Кейт зажимает ладонями рот. Она слышит, как дочь ахнула рядом с ней.
– Боже мой, она мертва? – спрашивает Джорджия.
Женщина пожимает плечами.
– Тело еще не найдено, но вероятность этого крайне высока.
– Боже, это так печально, – говорит Джорджия и добавляет: – Этот тип такой странный. Меня не сильно удивит, что он сделал что-то подобное.
Журналистка останавливается и смотрит на Джорджию.
– Еще не известно наверняка, что он виновен. Так что такие вещи лучше не говорить. – Она делает паузу, смотрит на дом Оуэна Пика, затем снова на Джорджию и говорит: – Хотя кто знает…
Кейт видит, как дочь смотрит в сторону дома. И вспоминает тот вечер несколько недель назад, когда Джорджия подумала, что Оуэн Пик шел за ней следом. Кейт вспоминает и другой вечер, несколько дней спустя, когда Тилли появилась на ее пороге и заявила, что на нее напали на другой стороне улицы. Кейт думает о череде нападений на женщин в их районе. Она вспоминает, что в День святого Валентина Роан видел Оуэна Пика, когда тот смотрел на их дом.
Она чувствует, как внутри нее поднимается тяжесть, тяжесть, которую Кейт едва осознавала до сих пор: тяжесть сомнения, тяжесть подозрений, мыслей о том, что мир в любой момент может обрушиться ей на голову.
Они с Джорджией пекут торт. Каникулы Джорджии уже почти подошли к концу. Дочь всю неделю повторяла пройденный материал или гуляла с подружками, и Кейт ее почти не видела. Это один из тех серых, унылых дней, когда все кажется расплывчатым и бесформенным. В такой день если чем и заниматься, то только взвешивать, измерять, подсчитывать и перемешивать.
У Джорджии на интернет-сервисе «Spotify» есть один плей-лист с подборкой старой музыки, под которую Кейт когда-то танцевала в ночных клубах, и другой – с музыкой современной, которая звучит бессмысленно и оглушающе. Они готовят то, что нашли в интернете, торт под названием «Чоко-мокко». Кейт берет из кофеварки чашку эспрессо и ставит в сторону, давая ей остыть. Джорджия взбивает сахар и масло. Духовка, нагреваясь, негромко гудит.
В голове Кейт то и дело всплывает лицо Оуэна Пика. Ей вспоминается его недовольный взгляд, как будто он постоянно думает о неприятных вещах. Его неухоженные волосы. Поношенные башмаки, которые не сочетаются со странно элегантной одеждой, как будто с чужого плеча. «Типичный извращенец», – думает она. Да, типичный извращенец: одинокий мужчина, живущий с эксцентричной квартирной хозяйкой в запущенном доме с рваными занавесками на окнах.
А теперь под окном его спальни нашли следы крови.
Кейт смотрит на Джорджию. Щеки Джорджии разрумянились от жара духовки, от усердных попыток правильно смешать масло и сахар. На лицо свисает непослушная прядь волос, которую она время от времени сдувает уголком рта.
Кейт наклоняется и заправляет ей волосы за ухо. Джорджия целует руку Кейт и говорит:
– Спасибо, мам.
Они обмениваются взглядами. Кейт знает: они обе думают об одном и том же.
Сафайр Мэддокс, возможно, мертва, а их сосед, который мог ее убить, мог убить и Джорджию. Но теперь полиция держит его под стражей, и они в безопасности: они пекут торт.
33
Рождество в прошлом году было удачным. Приехал Ли с семьей. Аарон приготовил изумительную еду, смесь британских рождественских блюд и кушаний, которые, как мне рассказывали, готовила на Рождество моя бабушка: запеканка из макарон, пирог из сладкого картофеля. Мы пили ромовый пунш из бокалов с зонтиками и всякой мишурой и пели караоке под привезенную Ли штуковину. Елка выглядела потрясающе. Мы зажгли на плазменном экране телика картинку с камином, и, хотя дедушки и не было с нами, это было настоящее Рождество.
После этого я чувствовала себя такой объевшейся, опьяневшей и сонной, что мне даже особо не хотелось выходить на улицу. В тот вечер, сидя в удобном кресле на восьмом этаже, я не желала даже сдвинуться с места. Я просто сидела, поглаживая живот, и наблюдала за тем, как мои маленькие кузины играют со своими новыми игрушками. К тому времени я уже несколько месяцев следила за Роаном, его семьей и его любовницей, и провести день, по-настоящему общаясь с близкими людьми, было сродни волшебству. Возможно, сумей я сохранить это чувство, чувство того, что я часть этого мира, что мне судьбой предназначено быть здесь, а не где-то еще, тогда, пожалуй, и все остальное сложилось бы иначе.
Но по крайней мере один день я была его частью, и мне было хорошо. Это было классно.
На следующий день после Дня подарков мне уже снова не сиделось на месте. В квартире была жуткая жарища, и меня вновь охватила пугающая клаустрофобия, как будто мы все были песчинками, запертыми в крошечных коробочках. Выглянуло солнце, и я надела зимние ботинки, пижамные штаны, завязала волосы в хвост и накинула куртку. Я выглядела кошмарно, но мне было все равно, мне просто нужно было выбраться из дома.
Я зашла к Жасмин. Она тоже выглядела отстойно. Мы обе посмеялись над тем, как дерьмово мы выглядим, какие мы обе толстые. Она вышла со мной прогуляться, и мы отправились в «Старбакс» на Финчли-роуд. Сели там на диван и болтали. Я не сводила глаз с огромного окна, выходящего на улицу: вдруг я увижу, как кто-нибудь, кого я знаю, будет проходить мимо. Затем Жасмин сказала, что ей нужно домой, потому что у них гостят родственники и ей нужно быть с ними. И я проводила ее до дома, а потом уже начало смеркаться. Это дурацкое время посреди зимы, когда не успеешь проснуться, а через несколько часов небо вдруг становится грязно-желтым, голые деревья превращаются в черные скелеты, и не успеешь и глазом моргнуть, как посреди дня внезапно наступает вечер.