В один прекрасный день дядя Темный пришел домой и сказал Дарселле:
– Эй, попробуй-ка вот это. Это тебе точно понравится.
– Не, хватит, я завязала, – ответила Дарселла.
– Эй, Дарселла, это совсем не то, что ты раньше пробовала. Это крэк.
– Да мне все равно. Я завязала.
Дядя Темный положил крэк на стол.
– Эй, попробуй эту штуку. Это просто полный кайф. Ты даже не знаешь, от чего отказываешься. И к этой штуке не привыкаешь.
Дарселла долго смотрела на крэк, а потом ушла с ним в туалет. Она вышла через минуту, глаза у нее были огромными, и взгляд поплыл. Морис был еще слишком молод, чтобы понимать, что произошло, но внутреннее чувство подсказывало: «Хорошим это точно не кончится».
Так в одночасье Дарселла начала употреблять крэк.
Комната № 305 стала главным центром приготовления и продажи наркотиков в Brooklyn Arms. Дарселле понравился крэк, и она стала самым крупным его поставщиком, оставив позади в этом деле даже всех дядей Мориса. Она научилась превращать кокаин в крэк и научила этому всех дядей. В семье появились деньги – огромное количество наличных.
Через много лет Морис прикинул, что меньше чем за год через руки Дарселлы и его дядей прошло более миллиона долларов.
Впервые в жизни Дарселла начала покупать детям вещи: обувь, пальто и нижнее белье. Окружающие стали с уважением к ней относиться. В окружающем их хаосе появился элемент предсказуемости. Морис начал думать о том, что жизнь, кажется, налаживается.
И тут жилой комплекс Brooklyn Arms загорелся.
В 1986 году двое детей развели в квартире костер. Их матери в тот момент не было дома, потому что она ушла за наркотиками. Дети не знали, как потушить огонь, и спрятались в туалете. Началось задымление. Люди запаниковали. Морис стоял на улице и наблюдал, как обожженных детей, с которыми он был знаком, выводили из здания. В тот день сгорело четверо детей.
После пожара мэр города Эдвард Кох выступил с резкой критикой условий жизни в приютах и пообещал общественности разобраться с этим вопросом. Через несколько дней после пожара в здании Brooklyn Arms полиция провела рейд. Полиция вышибала двери квартир и выводила людей в наручниках. В момент рейда Дарселла шла по лестнице, и ей удалось убедить полицию, что она всего лишь покупатель и пришла, чтобы купить крэк. Полиция отпустила Дарселлу, но арестовала двух дядей Мориса. Мальчик стоял на тротуаре среди зевак и журналистов, которые писали о рейде полиции против наркодельцов. К вечеру полицейские и репортеры исчезли, и наркодельцы в Brooklyn Arms снова стали спокойно заниматься своим бизнесом.
Через несколько дней после полицейского рейда дядя Хромой напился и разбил кирпичом окно в подвале, где стояли стиральные машины для общего пользования. После этого Мориса и его семью мгновенно выбросили из отеля-приюта.
Я стояла перед открытой дверью квартиры, в которой жил Морис. Дарселла облокотилась о дверной косяк и не собиралась куда-либо двигаться. Я прошла в крошечную комнату, в которой жил Морис. В комнате было два окна и высокий потолок. У дальней стены стояли две кровати, на которых не было подушек и постельного белья. В углу было небольшое старое кресло и холодильник, на котором стоял телевизор. Как потом объяснил мне Морис, в этом холодильнике никогда не было еды, но там всегда стоял пластиковый кувшин с водой и пачка соды, которая использовалась для превращения кокаина в крэк.
Больше в комнате не было ничего. Ни картин на стенах, ни занавесок. В кресле сидела старая женщина, которая, как я поняла, была бабушкой Мориса, той самой Роуз. Позже Морис рассказывал мне, что в этой комнате могло умещаться более десяти человек: его мать, бабушка, многочисленные дяди. Ночью дети спали на кроватях, а взрослые употребляли наркотики. Утром дети просыпались и освобождали спальные места для взрослых. Иногда, чтобы его никто не беспокоил, рассказывал мне потом Морис, он залезал в шкаф.
– День добрый! – сказала я, обращаясь к Дарселле. – Меня зовут Лора, я подруга Мориса. Вы его мать?
Та смотрела на меня, но глаза ее оставались пустыми.
– Морис говорил вам о том, что я хочу отвести его на бейсбол? Мне для этого нужно ваше письменное разрешение, если не возражаете.
Женщина, подпирающая дверной косяк, немного сползла вниз. Ее глаза закатились. Я видела в своей жизни людей, которые были слишком пьяны или под кайфом, чтобы твердо стоять на ногах или связать два слова, но мне еще не приходилось наблюдать персонажей, которых унесло в такие дали. Наконец женщина распрямилась и медленно ушла. Охранник за нашими спинами начал двигаться к лифту.
К нам подошла Роуз. Она был гораздо более собранной и деловой. Она смерила нас взглядом и спросила:
– В чем дело?
– Меня зовут Лора, а это моя подруга Лиза. Я дружу с Морисом. Не знаю, говорил ли он вам об этом.
– Говорил, – подтвердила Роуз.
– Отлично. Я хотела отвести его на бейсбол, и для этого мне нужно письменное разрешение его матери.
Я протянула Роуз бумагу и ручку. Она взяла документ и расписалась.
– Конечно, – сказала Роуз.
– Большое спасибо, – поблагодарила ее я и добавила: – Не могли бы вы попросить Мориса ко мне зайти?
– Да, – ответила Роуз и закрыла перед нами дверь.
Вечером следующего дня раздался звонок домофона, и швейцар Стив сообщил, что ко мне пришел Морис.
– Пропускайте, – ответила я.
Когда Морис вошел в дверь, его лицо было серьезным.
– Мисс Лора, – сказал он, – ты должна обещать мне, что больше никогда не будешь приходить в дом, в котором я живу.
Я объяснила ему, что мне нужно было получить разрешение его матери.
– Ты должна обещать мне, что больше никогда не будешь приходить в мой дом, – повторил он.
– Морис, да все в порядке.
– Нет, не в порядке. Белым леди в такие места лучше не соваться. Обещай, что больше туда не будешь ходить.
Я пообещала и больше никогда не ходила к нему.
В то время я могла подумать, что Морис просто стесняется своих бытовых условий, но потом постепенно поняла, что ситуация гораздо более серьезная и он хочет оградить меня от опасности. Он прекрасно знал, на что способны его дяди, и понимал, что человека можно ограбить очень быстро. Морис никогда не говорил членам своей семьи мой адрес и не рассказывал обо мне.
Он не хотел, чтобы я пострадала от контакта с миром, в котором он жил.
В воскресенье мы с Морисом встретились в комплексе «Симфония», спустились в гараж, сели в мой автомобиль и через двадцать минут добрались до стадиона «Шеа». Морис был вне себя от возбуждения и подпрыгивал на переднем сиденье. У нас были потрясающие места, которые были расположены над первой базой. Мы шли по туннелю внутри стадиона, и постепенно перед нашим взором открывалось зеленое поле. Я посмотрела на Мориса и увидела, что у него от изумления открылся рот. Одно дело смотреть игру на небольшом черно-белом экране, совсем другое – наблюдать игроков вблизи, видеть, как они ловят и с сухим щелчком отбивают мяч. Как я уже писала, лично для меня бейсбол не обладает большой магией, это игра для мальчиков. Морис словно попал в рай и находился в нем три часа. Мне кажется, что за время игры он ни разу не моргнул. Мы ели хот-доги и пили колу, и он с головой ушел в игру.
Не знаю, был ли это один из самых счастливых моментов жизни маленького Мориса, но, без сомнения, это был один из самых счастливых моментов в моей собственной жизни.
VIIIОтцовское наследие
Когда мать теряет свое право быть матерью?
Когда кто-то говорит, что женщина не обладает необходимыми качествами для того, чтобы быть матерью, что это означает? Какие факторы необходимо принять во внимание для того, чтобы прийти к такому выводу? Может быть, мать делает все, что в ее силах, но все равно не в состоянии достичь определенных идеалов, принятых в обществе?
Когда мать теряет свое право быть матерью?
Я хочу рассказать вам историю о Марии Джузеппе Бенедетто – женщине, которой пришлось воспитывать и кормить шестерых детей, когда ее мужа Паскеле забрали в итальянскую армию в 1914 году. Мария и Паскеле жили на юге страны, в городке Джоя-дель-Колле, расположенном в одном из самых бедных районов Италии. В тех местах жили главным образом фермеры, которым приходилось бороться с довольно сложными географическими и климатическими особенностями района. Они возделывали местную засушливую землю, как в свое время возделывали ее их предки, и выживали, как могли.
Когда Паскеле уходил в армию в начале Первой мировой войны, его семье грозила катастрофа. Старшему из детей Марии было тринадцать лет, и у семьи не было еды и никакого дохода. Они собирали в поле одуванчики, чтобы как-то разнообразить семейные обеды. По выходным Паскеле разрешали возвращаться с фронта и помогать заниматься сельским хозяйством своему старшему сыну Пиетро. Зима выдалась долгой и голодной. Мария лежала в холодной комнате, беспокоясь, что ее дети могут умереть с голоду.
Во время одного из посещений Паскеле Мария забеременела седьмым ребенком. Теперь присутствие мужа стало важным, как никогда ранее. В начале 1917 года она была на восьмом месяце. Она собрала в повозку всех детей и приехала в штаб части, в которой служил Паскеле. Она встретилась с самым высоким чином в штабе и потребовала, чтобы ее мужа демобилизовали. «У него шестеро голодных детей, – заявила она, – нечего ему ерундой заниматься. Ему надо быть с семьей». Офицер посочувствовал, но ничем не мог помочь. Он пообещал, что постарается держать Паскеле подальше от активных военных действий до конца войны.
Мария поехала назад в Джоя-дель-Колле. В пути она почувствовала страшную боль и еле успела доехать до дома, как родила седьмого ребенка, Аннунсиату. Ситуация становилась все сложнее и сложнее. Начальство не сдержало своего слова, и Паскеле отправили в Горицию, расположенную на границе Италии и Словении, где итальянцы пытались отвоевать у австрийцев территории вдоль реки Изонцо. Вот уже девять раз итальянские части пытались захватить эти территории, но все без результата. Паскеле участвовал в десятом наступлении, которое завершилось плачевно.