— Городское справочное бюро! Девятнадцать тридцать два. Говорите.
— Абонент Кислород. Для вас ничего не видел, — выпалил Иван.
— Спасибо, приняла.
Короткие гудки. Все как обычно. Он уже неделю так отзванивался, но только сегодня его подмывало оставить сообщение для полковника. Что его удержало? На этот вопрос Иван пока ответить не мог. Интуиция? Или сомнение, а что он скажет? Что ЮАН произнес какие-то непонятные слова в разговоре со своей старой знакомой? Нет, рано. А может быть ЮАН вообще тут не при чем? И доложив, Иван его подставит, подозревать ни в чем не виновного человека непонятно в чем? Нет. Так нельзя.
Двадцать первая бригада была еще на вызове, и Иван пошел на кухню — перекусить, выпить чаю и поговорить с новыми знакомыми. В списке бригад на сегодня под номером двадцать один значились фамилии: Шкребко 18—8:00 и Тупицын 22—8:00. До сих пор Ивану не был знаком сотрудник с фамилией Шкребко.
Бутерброды в холодильнике уцелели. Слава богу, на них никто не покусился, как и на бутылку кефира с зеленой крышкой из фольги. Нравы на скорой почти на всех подстанциях довольно демократичны. Если очень хочется есть, а на полке лежит что-то съедобное, срабатывал закон: хочешь узнать чье это? Съешь и узнаешь.
В первые же Ивановы сутки на новой подстанции доктор Сидорчук рассказал, что в прошлом году был забавный случай. Одна девушка — фельдшер приехала ночью с вызова и увидела, что в холодильнике лежат творожные сырки. Ходила, ходила, спать не ложилась, а потом взяла и съела их. А утром, на пятиминутке выяснилось, что сырки оставил ЮАН, который вышел подежурить в ночь. Ругаться он не стал. Увидав фельдшерицу, буквально сгоревшую от стыда, даже извинился, что вынес случай на общее обсуждение. На следующий день в холодильнике появилась большая пластиковая коробка с надписью «ОБЩЕЕ». Откуда там берутся продукты никто не знает, точнее специально никто не накладывает, но если очень хочется есть, а своих продуктов нет, можно взять оттуда, а взяв, нужно потом что-нибудь вернуть. Что там обычно лежит? Вафли, сухари, печенье, а чай в пакетиках и сахар не переводились на кухне никогда.
На кухне аншлаг, что вполне закономерно для десяти вечера. Дневные бригады сдались, а ночные еще в разгоне по вызовам. Медики пользуются законной передышкой, кто ест, а кто и пошел прикорнуть минут несколько, ведь неизвестно, что ночью будет и удастся ли подремать?
Иван заглянул, выискивая свободный стул и уголок за столом. Парень года на три — четыре старше Ивана и две женщины в возрасте разместились за столом у плиты, а еще двое, явно водители присели в дальнем углу, судя по курткам и замызганным джинсам, а главное по рукам с въевшимся маслом и чернотой под ногтями. Шофера о чем-то негромко терли между собой и к медикам не обращались. Вот еще одно отличие от прежней подстанции, там у водителей была своя кухня, а тут общая. Увидав Ивана, парень махнул рукой.
— Иди сюда! Ты Тупицын?
— Да, я, — ответил Иван. Женщины оборвали свою беседу про каких-то луис — альбертов и хуан — карлосов и с интересом смотрели на него.
— Ты реально Бакировой вену поставил? — спросил парень, подвигая к Ивану коробку с сахаром и сухари.
— Да, — Иван не понимал, отчего это такой интерес. Ну, поставил и поставил, чего особенного?
— Крутяк… уважаю. — Парень протянул руку для пожатия, — Леха Плехов, врач. Ты на какой?
— На двадцать первой.
— С Люськой. Хорошая девчонка. Не Мерлин Мурло, но подержаться есть за что.
— Пошляк! — произнесла строго одна из женщин.
— Значит, ты сегодня с хозяином работал и побывал у мамаши Бейкер! — парень, не вставая повернулся к электрической плите за спиной и подвигал чайник, — кипяток есть. Давай налью. Ну и как тебе наша красавица? Личный фельдшер ЮАНа?
Иван не знал, что ответить. Его не смутило определение ЮАНа — «хозяин». А вот насчет Бакировой удивился, какая уж она красавица, жаба скорее. Но о больных так говорить нельзя. Он хотел перевести разговор на другую тему, и спросить, почему Бакирова — личный фельдшер заведующего, но в последнее мгновение спросил:
— А почему мамаша Бейкер? — он пытался вспомнить, кто это такая в истории?
— А ты не знаешь, кто была Ма Бейкер [16]? — уточнил Плехов.
— Нет, это историческая личность?
— Очень известная дамочка. Глава американской мафии. У нее было трое или четверо сыновей, и они грабили банки. Во времена великой депрессии, где-то в начале тридцатых годов. Песню Бони Эм слышал — Ма Бейкер? Это про нее. — Леха попытался скопировать голос Пришез Уилсон и прогнусавил на ломаном английском:
Freeze! I’m Ma baker — put your hands in the air,
Gimme all your money[17]
— Припомнил?
— А Бакирова тут при чем? — не понял Иван.
Плехов вдруг осекся. Взгляд его погас, будто внутри прикрутили фитилек.
— Да, в общем, только при том, что у нее трое сыновей — Рушан, Наиль и Салим.
— Рушана я видел сегодня. — Кивнул Иван.
— А Наиль и Салим — двойняшки, но не похожи. Не близнецы
Иван заварил себе чаю, достал из холодильника пакет с бутербродами, разложил их на тарелке и придвинул поближе к Плехову и остальным.
— Угощайтесь.
Плехов деликатно взял один бутерброд, придвинул к себе чашку с остывшим чаем то ли его, то ли кем-то недопитую.
— Так все сходство с гангстершей только из-за сыновей? — спросил Иван.
— Не только, — жуя бутерброд, ответил Леха. Он сделал глоток и сказал: — В свое время все узнаешь. Когда зарплату привезут.
— Я не понял. — Иван действительно не понял. Картинка не складывалась.
— Вот я посеял интригу в твоем мозгу, теперь думай, — улыбнулся Леха. — Без интриги скучно жить.
— Не томи ты его, — пожалела Ивана одна из женщин. — Муж у Бакировой сидел, пока не умер. Связи остались. Вот наш ЮАН через нее от бандюков откупился. Мы только скидываемся раз в месяц с зарплаты.
— Мудрое решение, — одобрил Иван, стараясь не выдать радости от услышанного. — И все добровольно платят?
— Не все, — Плехов размешивал в чае сахар, — многодетные и пенсионеры не платят. Но таких немного.
— Значит, обязаловка? — резюмировал Иван.
— Добровольно — принудительно, — ухмыльнулся Плехов. — денег немного, но лучше потерять малое, чем дрожать, что в темном подъезде подколет какой-нибудь отморозок из-за коробки с наркотой.
— И что, реально не нападали ни разу?
— За два года, что платим — ни разу. — Сказала та женщина, что сообщила про отступные. — Жизнь и спокойствие дороже любых денег.
— Это верно. — Иван кивнул и принялся уплетать бутерброды. Говорить он сейчас не мог. Вопросов в голове возникло так много, и такие все опасные, что начни он спрашивать, невольно вызовет подозрение. А люди с ним откровенничают и наверняка понимают, что дело какое-то нечистое. За аппетитом Иван спрятал волнение.
Плехов тоже стал есть, а женщины вернулись постепенно к обсуждению хуан — карлосов и марий — леонсий. Иван подождал еще несколько минут, как бы обдумывая услышанное, и сообщил:
— Ну, раз все, то и я. Не гоже отрываться от коллектива.
— А, вот где мой напарник! — раздался веселый звонкий девчачий голос.
Иван обернулся и чуть не упал со стула.
Перед ним стояла Люся Шкребко. Сказать, что она некрасивая, это ничего не сказать. Иван отвел глаза. На грудь Люси смотреть было легче, та сама притягивала взгляд, а вот на лицо никак не удавалось. Такое складывалось впечатление, что неизвестный скульптор — создатель, когда писал с помощью ДНК образ Люси, был пьян или накурен, потому что красоту он понимал в тот момент весьма извращенно, и если от пяток до шеи он работал на трезвую голову, одарив Люсю, и стройными длинными ножками, и упругой попкой, и узкой талией, и высокой грудью, и даже шею создал довольно длинной и гибкой, дальше задор его внезапно иссяк, и он принялся ляпать.
На круглом личике Люси почти отсутствовал подбородок, рот обрамлен огромными, будто искусанными пчелами и вывернутыми губами, причем верхняя постоянно показывала два здоровенных беличьих резца, а над высокими скулами хлопали большие светло — голубые глаза в обрамлении рыжих ресниц и таких же рыжих, почти не заметных бровей. Выпуклый сократовский лоб не могла прикрыть даже аккуратная челка. Завершал же всю эту композицию курносый широкий негритянский нос, обильно покрытый крупными золотистыми веснушками. Самыми нелепыми на этой странной голове были развернутые уши, которые навечно смотрели исключительно вперед, отчего создавалось впечатление, что Люся всегда прислушивается. Тонкие жидковатые прямые волосы не могли прикрыть торчащие сквозь них звукоуловители.
Иван понял, что имел ввиду Леха Плехов, когда сказал: «Есть за что подержаться». На ум пришел старый анекдот с финальной фразой «Я столько не выпью!».
— Ты — Тупицын? — спросила Люся.
— Ну, я. — обреченно согласился Иван. — У нас вызов?
— Пока нет, — она распахнула холодильник и влезла в его недра, оставив снаружи соблазнительную попу. — Ты уже поел?
— Да. — Иван вскочил, собираясь уступить стул напарнице.
Плехов вдруг поднялся.
— Садись на мое место, Люсь. Я уже готов. Лена, наверное, тоже скоро приедет. — Плехов имел ввиду свою напарницу по бригаде.
— Спасибо! — отозвалась из холодильных недр Шкребко. — Вань, ты не уходи.
Тупицын остолбенел. Она знала, что он собирается уйти? Как? Он заметил, что болтавшие женщины тоже куда-то незаметно исчезли, как и водители, что негромко обсуждали что-то в дальнем углу.
Люся закрыла холодильник и выложила на стол иогурт и булку — плетенку с маком. Увидав, что Иван остался один, она скорчила уморительную рожицу и, тряхнув ушами, произнесла:
— Ну не повезло мне, и что теперь?
Иван не знал, что сказать. Он тупо смотрел на Люсину грудь.
— Вот только жалеть меня не надо!
Иван кивнул. Он и не собирался. Он просто не знал, как себя повести. И о том, чтобы пожалеть Люсю даже не думал. Он стоял, наклонив голову, и видел только вырез на футболке под белым халатом и ложбинку между двумя полусферами. Впрочем, у его Оксаны грудь не менее соблазнительная.