— Я знаю не больше остальных, да был такой. Очень говнистый дядька, такой важный, что ткни иглой — лопнет! Не толстый, но пузырь. Видел его пару раз. Боялись его и не любили. А когда его арестовали и посадили, некоторые даже радовались. Когда сказали, что за взятки, никто даже не сомневался. Хотя…
Иван ждал, но Сидорчук начал есть.
Чтобы тема не замылилась голодным врачом, Иван решил вернуть ее в разговор.
— Ну, какие взятки на «скорой»? За что?
Сидорчук посмотрел странным глазом на собеседника. Ничего не ответил.
А Иван продолжил развивать тему.
— В каком году его арестовали? В восемьдесят третьем?
— Кажется да. После смерти Брежнева. По — моему, весной восемьдесят третьего. — Припомнил Сидорчук, отрезая кусок черного хлеба.
— Ну и какие взятки на «скорой» в СССР? — упорствовал в сомнениях Иван. — Уж, наверное, его бы сто раз заложили.
— А ты про директора Елисеевского слышал?
— Ну да, дело шумное.
— А сколько времени он сам дань собирал с сотрудников и платил кому надо?
— Так то торговля, а не медицина. — Парировал Иван.
— Не хочу показаться сплетником, Ваня, — сказал Сидорчук, — Я тогда был вроде тебя — салага, и мне не доверяли больших секретов. На Куперина очень многие старые сотрудники обижены были, а он это знал, и ты возможно прав, он не стал бы подставляться. Но что мне известно, так то, что каждый месяц наша заведующая отвозила секретарше главного врача конвертик. Что было в том конвертике или точнее, сколько там было, я не знаю. И не знаю, за что, откуда эти деньги она брала. Кто ей давал и за что. Меня не посвящали. Но были подстанции, где охотно разворачивались спецбригады, куда давалось новое оборудование, открывались ставки врачей и фельдшеров, но реальных людей не брали. Машины давали новые, теплые. А были как наши, где из десяти кардиографов работали два, и кислородные приборы старший фельдшер собирал из списанного хлама. А еще, были подстанции, с которых врачи и фельдшера уезжали в командировки за границу в посольствах работать. А с нашей — никого не посылали. Я не знаю, кто, кому и сколько давал, но сам понимаешь, даром, за красивые глазки и из идейных соображений главному это делать не логично. И вряд ли кто-то сообщал, сколько и кому дал за отправку Гриши Панайотова врачом посольства во Франции, а Василия Хоменко в Монголию. Так?
Иван кивнул.
— Ты лучше Мишу расспроси, он старше меня и работать пришел еще в семидесятых, он, может быть, об этом деле больше знает.
— Он завтра дежурит?
— Нет, он здесь, в смысле, сегодня, может скоро приедет. Кстати, а ты-то чего притащился?
— Машину шоферам показать, задымила.
— Понятно. — Сидорчук принялся за второе.
— А наркотой в те годы торговать не могли? — спросил Иван.
— Мне это в голову не приходило, — Сидорчук задумался, — пожалуй, нет. Нас так запугивали. Очень хорошо помню, мы дрожали над каждой ампулой. Нет. Что — бы так организованно как сейчас, нет. Это сейчас можно, и хрен кто подкопается. Только грамотно карту оформляй, чтобы придраться было не к чему. А тогда очень строго было.
— А сейчас разве не строго?
— Что строго? — спросил врач.
— Наркотики списывать, — уточнил Иван. — Меня как тузик тряпку рвали за каждую ампулу, старший врач допрос с пристрастием устраивала. Соседей обзванивала, правда ли я из коробочки укол сделал? Требовала в карту двух свидетелей писать, что я точно всю ампулу ввел.
— Бред, — сказал Сидорчук, — самодеятельность. Нет таких приказов. В карте запись, подчеркнуть красным карандашом препарат в списке лечения и написать два рецепта, можно под копирку. Никаких свидетелей. А если ты на авто ночью приедешь, там переломанные все, какие свидетели? Хрень это. Твои прежние начальники сбрендили от бздительности. — Он так и сказал: «бздительности». — Никто тут с тебя никаких свидетелей требовать не станет. Хоть себе коли, а не больному. ЮАНу до фонаря. Попадешься — вышвырнет с подстанции. А не попался, делай, что хочешь, только карты оформляй правильно.
Сидорчук закончил обед. Он мыл посуду, когда по селектору донеслось, что у него вызов.
— Андрей Геннадиевич, — Иван вспомнил совет Штирлица, что собеседник помнит последнюю тему разговора, а он не хотел, чтобы Сидорчук запомнил, что они обсуждали списание наркотиков, — вы сказали, что старые сотрудники скорой Куперина не любили, а за что?
— Вот Мишка сейчас приедет, спроси его, я не успел проникнуться такой ненавистью к этому козлу. У Миши на него большой зуб, прямо клык тогда был. Он, когда Куперина взяли — на радостях жутко надрался. Никогда его таким счастливым не видел. Даже странно. Вот ты мне напомнил, и я теперь думать буду. Действительно, с чего бы?
— А вы его не спрашивали?
— Нет, — Сидорчук удивленно посмотрел на Ивана, и ясно было, что странность поведения старого друга ему только сейчас пришла на ум. — Он тогда сказал странную фразу: «Посмотри в глаза чудовищ». И я его не понял. Вот он приедет, ты его и допроси, что он имел в виду? А у меня, извини, вызов!
В кухню вошли двое еще не знакомых сотрудников подстанции. Коренастый темноволосый парень с выпученными черными глазами встал перед Иваном.
— Ты кто?
— Фельдшер, Иван Тупицын. — Иван привстал, поднимая руку для пожатия. Пучеглазый сделал вид, что не заметил руки, отошел к холодильнику.
— Так это ты теперь — персональный лекарь мамаши Бейкер?
Иван усмехнулся.
— Скажешь тоже. Просто удачно в вену попал.
— Ну, нет, — пучеглазый налил себе в кружку кефир, — она бы не зудела теперь всем, что наконец-то на подстанции появился нормальный фельдшер, а не рукожоп.
— Она что вызывала опять?
— Да она каждый день вызывает. — У пучеглазого на верхней губе остались белые кефирные усы. — То ноги болят, то подушку поправить, то в жопу поцеловать… затрахала уже. То солутану ей купи, потому что у нее закончился. ЮАН с ней носится как с золотой курицей.
— Может быть, сальбутамол? — удивился Иван, — зачем ей солутан?
— Пьет его, литрами. Он же отхаркивающий.
— А что у нее трое сыновей, сами купить не могут?
— А то! — пучеглазый, включил плиту и поставил чайник, — твари, воду выпили, а поставить нет никого. Жди теперь, пока закипит. Понимаешь, мы медики, в аптеке можем взять и пять флаконов и десять. И без рецепта. Нам продают.
— Зачем столько? — удивился Иван.
— Ты что, вчера родился? — пучеглазый еще налил кефир. — За пузырь солутана торчки хорошие деньги дают. Из него «винт» делают.
— Винт — это метамфетамин первитин? Эфедрон?
— Ну да. А мамаша солутан так глушит, из горла.
— Но это же вредно для сердца, — сказал Иван. — У нее и так гипертрофия правых отделов.
— Грамотный чо — ли? — собеседник заинтересованно смотрел на него.
— Ну, так, разбираюсь. У астматиков это характерное осложнение — легочное сердце. Как тебя зовут?
— А, да, извини, забыл. Александр Линдер, фельдшер. — Линдер шутливо «щелкнул каблуками» кроссовок и отдал честь.
— К пустой голове… — начал Иван, но Линдер его перебил.
— Брось, это в совке, а в американской армии отдают честь и без шапок. Все это условности. Честь моя, кому хочу, тому и отдам… и как хочу. — За Линдером вошел еще один незнакомый субъект, как и Сашка явно неславянской внешности. Тощий, с изрытым старыми прыщами лицом над выступающим кадыком и с огромными ушами как у котов ориентальской породы.
— Здгаствуйте, — сказал ушастый субъект, — Саша пгедставьте нас.
— Без пгоблем, — явно глумясь над ним, сказал Линдер, — позвольте пгедставить: доктор Песах Изгаилевич Пинскер, пгошу жаловать, но любить не обязательно, а это личный фельдшер нашей незабвенной и горячо нелюбимой Ма Бейкер — Иван Тупицын.
— Можно, Павел, — сказал Пинскер. Он прошелся по кухне, и от его ушей потянуло ветерком, как от лопастей вентилятора. — Так вот ты какой — севегный олень?! Наслышан… поздгавляю!
Иван заинтересованно следил за колоритной парочкой. На реплику доктора он скромно махнул рукой, пробормотав «ерунда».
— До сих пог, — сказал Пинскер, — мы с вами не совпадали сменами, Иван, что пгивело вас сегодня?
Иван заметил, что, во — первых, Пинскер старается употреблять поменьше слов с буквой ЭР, а во — вторых, не особенно переживает по поводу своей картавости.
— У меня движок задымил, — объяснил Иван, — попросил шоферов разобраться.
— Какая у вас машина? — осведомился доктор.
— «Жигули» — четверка.
— Советский автопром создает конструктор «сделай сам», или маслосъемные колпачки или зажигание, — вмешался Линдер. — Все делается для того, чтобы владелец мог получать удовольствие от ремонта своего ведра с болтами. Как было в СССР? Купил машину, учись ремонтировать! Или найди себе «дядю Васю» в гараже за поллитру.
— Саша, вы с ума сошли? За такие гечи вас в СССГ в кутузку бы отпгавили!
— А чего ж вы не смылись, Песах Израилевич? — зло отозвался Линдер. — когда еще был СССР, сейчас стали бы знаменитым правозащитником, жертвой кровавого сталинского, нет брежневского режима! А теперь поздно. Кому мы там нужны? Правда ведь, Брежнев был тиран красно — коричневый?
— У меня тут все пгедки похогонены, Саша, вы же знаете. И, действительно, кому я там нужен? В официанты не хочу, а вгачом мне там габотать не дадут. Вы чайник поставили? А пго Бгежнева не говогите, не было ничего кговагого. Вы должны помнить!
— Конечно, поставил! Суки, выхлебали кипяток, а подумать о людях ни у кого не шевельнется совесть. Помню я брежневский режим! Как людей не выпускали в землю обетованную! Попил кровушки иудейской проклятый коммуняка! Валерию Ильиничну посадил, гад!
— Совесть нынче не гентабельна, Саша, вы же сами говогили. Она дохода не пгиносит, одни убытки. А Новодвогскую не поминайте всуе. Больная она на всю голову.
— А то, что мы вместе работаем? Коллегиальность уже не учитывается? — Линдер вынес из холодильника два пакета: — Вот ваше кошерное, а вот мое — трефное. Питайтесь!