— Лали, я хочу попробовать объяснить…
Сутки назад я бы дорого отдала, чтобы услышать этим слова. Но сейчас, когда они были произнесены...
— Заткнись, — неожиданно для самой себя буркнула я.
Лагранж явно не ожидал такой реакции, открыл рот и подавился словами, потому что я снова ткнула его пальцем, на этот раз в позвоночник.
— Ай!
— Ш-ш!
От этого толчка по всей спине прошла волна слабых зеленых вспышек. Какой-то сложный удивительный подкожный узор. Он так быстро погас, что я не успела его рассмотреть.
А если так?
Я с нажимом провела по спине вниз, добавляя крохотную толику силы в это прикосновение…
Спина “расцвела”. Узор вспыхнул ярче, проявляясь уже не просто причудливыми линиями.
Рунами.
Сложнейшая вязь многокомпонентных рун. Мне таких даже в учебниках видеть не доводилось. От них сразу же зарябило в глазах, и погасли они слишком быстро, быстрее, чем я могла даже просто запомнить хотя бы одну, не то, что разобрать, что она означает. Но прежде, чем я успела попробовать еще раз, Даниэль повернулся.
— Хватит меня щекотать, ежик, я не железный.
— Что это? — мне было не до улыбок.
Лагранж вскинул бровь.
— У тебя на спине невидимые руны под кожей.
Улыбка застыла на его лице маской и медленно сползла.
— Не надо, Лали, пожалуйста...
— Не надо?! — прошипела я. — Не надо?!!! Ты всерьез думаешь, что я сейчас скажу “да, конечно! не надо так не надо” и просто помашу тебе ручкой до следующего раза когда ты завалишься ко мне с очередным чертовым приступом?!
Даниэль молчал, хмуро глядя на меня из-под светлой лохматой челки.
— Я тоже не железная, понял? — мой голос против воли задрожал. — И если ты считаешь, что мне плевать, то ты еще больший идиот, чем я думала.
Он продолжал молчать. Эта незатыкаемая скотина молчала именно тогда, когда мне нужно было, чтобы он говорил!
Я дернула плечом и поднялась с кровати. Сделала два шага и взялась за ручку двери, готовясь ее открыть.
— Уходи, Лагранж, — мой голос звучал безжизненно. — Правда, уходи. Я устала и от тебя, и от твоих секретов.
Даниэль поднялся, но вместо того, чтобы одеться и подчиниться, подошел ко мне, бесшумно ступая босиком по полу.
Я открыла рот, чтобы повторить сказанное, но не успела.
Он наклонился, обхватывая мое лицо руками, и поцеловал.
Я задохнулась от возмущения. Да как он смеет?! Именно сейчас, когда я его выгоняю из комнаты и из жизни!!
Уперлась ладонями в твердую обнаженную грудь, пытаясь оттолкнуть. А Даниэль в ответ на это нежно прихватил мою нижнюю губу, и тут же выпустил, чтобы прихватить еще раз. Чуть потянуть…
У меня внутренности от этого незатейливого поцелуя, скрутило узлом, а ноги натурально подкосились. Только что я вся дрожала от обиды и гнева, и вдруг разом как будто лишилась позвоночника.
Я так переживала за него все эти дни. Я так соскучилась. По дурацким шуточками, по прикосновениям, по поцелуям.
По тому, как он смотрит на меня, откровенно любуясь.
По тому, как мне постоянно хочется к нему прикасаться. И поэтому я то и дело набрасываюсь на него с кулаками…
По нему. Я соскучилась по нему.
Я не хотела верить в то, что со всех сторон звучало, отказывалась. Но как не верить?
Я хочу быть с ним. Но не так. Не путаясь в его тайнах, как слепой котенок. Моего желания ему верить больше не хватает на собственно веру.
Поцелуй становится глубже, нахальный язык проникает внутрь моего рта, играясь, лаская. Руки устают упираться, и я против воли прогибаюсь под напором этого поцелуя и случайно — правда, случайно! — трусь грудью о мужскую грудь.
Тонкий трикотаж пижамной маечки — это, наверное, почти все равно, что отсутствие оного…
Даниэль застонал прямо в поцелуй. И тоже чуть качнулся вперед и легонько потерся о меня бедрами.
Мне стало так жарко, будто это у меня внутри проснулся дракон. Это его движение, такое… бесстыдное, не вызвало во мне протеста. Наоборот. Мне было приятно. И томительно. И горячо. Особенно — там, внизу.
Я была зла на него. До невозможности. Но при этом не могла от него оторваться. И пила, пила жгучее дыхание.
Рука Лагранжа скользнула вверх, вытаскивая карандаш из неряшливо закрученного пучка, и волосы волной рухнули мне на плечи. Мужская пятерня сгребла их и легонько потянула, заставляя меня запрокинуть голову. Даниэль выпустил истерзанные губы и прижался поцелуем к шее.
“Не прогоняй меня!”
Каждый короткий жгучий поцелуй пульсировал в голове этой фразой, которую он не произнес вслух, но которая сквозила в каждом действии.
Его руки выпускают мои волосы, спускаются вниз, гладят плечи, с нажимом проводят по ребрам, и поддергивают вверх майку — совсем чуть-чуть, чтобы только провести кончиками пальцев по тонкой полоске обнаженного живота.
Я зажмуриваюсь до звезд в глазах.
“Ведь не прогонишь?..”
Ладони снова скользят вверх, плотно сдавливая меня, и правая, словно невзначай, задевает грудь, простреливая позвоночник острой вспышкой удовольствия.
Я вздрогнула. Не от прикосновения, как такового, а от собственных ощущений, и Лагранж вскинул голову, чуть отстранился и заглянул мне в лицо.
Прекрасный, должно быть вид — взбитые в пену локоны, распухшие губы, лихорадочно горящие щеки, дурные, с томной поволокой глаза.
Кто из нас еще наркоман…
Даниэль обводит пальцем контур моего лица, касается губ.
— Лали, я не приносил в Горки наркотики. И не употребляю их. И никогда не употреблял. У меня нет доказательств, но это правда. Пожалуйста, поверь мне.
В голове шумит. Я вижу как шевелятся его губы, но слова воспринимаю с трудом.
Я медленно кивнула — верю. И Даниэль снова склонился к моему лицу.
Жарко, невыносимо жарко.
Почему так жарко, если на нас обоих почти нет одежды?..
Кровь стучит в висках.
То твердые, то удивительно мягкие ладони скользят по моему телу, осторожно проникают под ткань, и я могу только приглушенно всхлипнуть, когда они вдруг подхватывают меня под попу и вздергивают вверх, зажимая между дверью и мужским телом, заставляя обвить его ногами.
Нет. Опомнись! Нельзя!
Яркие вспышки запретов не находят отклика в душе.
Прямо сейчас, в эту самую секунду, мне действительно плевать на его секреты. Потому что я вдруг поняла, что мне это нужно. Я хочу. Я хочу отпустить себя и насладиться им до конца, даже если после этого придется все прекратить. Потому что…
Потому что…
Я его люблю.
Загорелые руки стаскивают пижаму.
Кровать. Холод покрывала на лопатках.
Губы скользят вниз, и я больше не возражаю, только запускаю пальцы в золотистую копну и, кажется, против воли дергаю волосы, когда удовольствие вперемешку с напряжением становится просто невыносимым.
А потом он нависает надо мной, закрывая свет.
Взгляд. Долгий? Короткий?
Я не знаю, я растворена в этих мгновениях и потеряла ориентацию во времени.
Почему говорят, что первый раз — это больно?..
Кажется, Даниэль переживает больше меня.
Это почему-то рассмешило, и я успокаивающе погладила руками каменно напряженные плечи, коснулась губами подбородка и обвила ногами его талию, прижимаясь плотнее.
Ну же, давай…
— А-ах!..
Самым сложным было открыть глаза.
Я лежала с зажмуренными и не знала, как у меня это получится. Потому что сейчас, когда всепоглощающее, невыносимое желание ушло, оставив после себя кисельные мышцы и сильную, но приятную слабость, ему на смену пришла иная гамма чувств. Совсем иная.
И если я открою глаза, то с этой гаммой чувств мне придется что-то делать.
И с Даниэлем Лагранжем в моей постели мне тоже придется что-то делать.
И нет, не то, что мы делали только что!
...интересно, а так бывает, чтобы сразу снова?..
Потому что тяжесть мужского тела на мне даже после была приятной, и легкие поцелуи, пока отвлекающие меня от какого-то колдовства были приятными, и внутри что-то слабо колыхнулось — так может ну его, все эти переживания и продолжим?
Нет, я решительно не понимала, как в таких условиях можно открывать глаза.
— Посмотри на меня, Лали.
От хрипловатого будоражащего шепота по позвоночнику пробежала дрожь. Да что ж такое, я думала, она после этого всего угомонится в конце-то концов и перестанет носиться туда-сюда!
— Не трусь, ежик, я не кусаюсь, — сказал Даниэль и… и… укусил! Прямо за грудь!
Я возмущенно пискнула, вспомнила, что я голая, попыталась ухватить одеяло, но оно было насмерть придавлено тяжелой Лагранжевской тушей (и легким перышком моей!).
Боже, боже, как стыдно! Я сейчас провалюсь под землю и умру! Или умру — и провалюсь. В преисподнюю. Мне там самое место.
Вместо того, чтобы открыть глаза, я их закрыла еще и руками (и грудь, кстати, тоже закрыла, очень удобно).
Лагранж хмыкнул. И поцеловал живот над пупком. Потом пупок, потом ниже пупка… эй, куда?!
Возмущенно брыкнувшись, я рывком села, нащупала рукой подушку и, с трудом подавив соблазн опустить ее на блондинистую голову, прижала к груди, закрывая ей все, что можно закрыть.
Вздохнула. И с усилием разомкнула ресницы, сразу же встретившись взглядом со смешливыми серыми глазами.
— Как ты себя чувствуешь? — тихо спросил Даниэль.
— Хорошо, — ответила я и залилась густой свекольной краской.
Парень наклонился вперед и коснулся коротким поцелуем моих губ.
— Тебе нечего стесняться, Лали. Ты очень красивая, — еще один ускользающий поцелуй, и еще, и еще... — И чуткая. И нежная. И сладкая…
— Перестань, пожалуйста, — пробормотала я, цепляясь за подушку, как за последнюю преграду между мной и пучиной разврата. — Я… я не могу так сразу. Мне неловко. Выключи свет? — вопрос вышел почти жалобным.
Даниэль встал и щелкнул выключателем. И пока глаза не успели привыкнуть к темноте, я вскочила и тут же юркнула под одеяло. Но когда Лагранж вернулся к кровати, все же милостиво протянула ему краешек.