Вроде бы все хорошо.
Но тем не менее я подхожу к кухонному окну и пытаюсь выступать в роли часового, хотя снаружи находятся четыре вооруженных охранника, у которых есть доступ к камерам видеонаблюдения и от которых гораздо больше толку, чем от меня. Я возвращаюсь в гостиную.
— Всего лишь дурацкое прозвище, — говорит Мэри. — Вы помните песенку «Кукарача»?
— Что? — спрашиваю я, резко поворачивая голову.
Снова посмотрев поверх ее головы через окно, я осознаю, что что-то произошло. В свете плафона в автомобиле федеральных маршалов видно, что Мак-Клауд сидит за рулем абсолютно неподвижно, положив голову на руль. Его напарник, прислонив голову к стеклу на пассажирской дверце, тоже сидит абсолютно неподвижно.
И какой-то мужчина бежит от покрытой гравием площадки к дому.
— Беги, Мэри, беги! — кричу я, видя, как в маленьком окошке во входной двери появляется лицо Джима Деметрио, заглядывающего одним глазом внутрь.
111
Мэри резко пригибается и затем скатывается с дивана на пол. Джим Деметрио начинает стучать во входную дверь.
— Это он, Мэри, это он! — Я показываю Мэри жестом, чтобы она бежала ко мне, но она ползет по полу вдоль дивана в сторону входной двери — ползет так, как будто над ней летят пули и она старается, чтобы они в нее не попали.
— Мэри, он идет сюда! — кричу я. — Это он!
Я подавляю в себе инстинктивное желание броситься наутек, потому что не могу оставить с ним Мэри один на один. Я открываю ящики кухонного шкафа, пытаясь найти какой-нибудь нож, и вдруг слышу, как в замке поворачивается ключ.
«У него есть ключ. Ведь это его дом», — думаю я.
А еще мне вспоминается последняя фраза в записях «сеансов Грэма»: «Обещаю тебе, что вскоре мы встретимся снова».
Дверь распахивается. Деметрио смотрит на меня.
— Эмми, а где…
Мэри выскакивает из-за двери. Деметрио, видимо, замечает ее боковым зрением, но, прежде чем он успевает повернуться, Мэри вонзает ему в горло что-то острое. Из раны тут же начинает течь кровь. Деметрио с ошеломленным видом делает шаг назад и валится на дверь, а затем сползает на пол.
Мэри отскакивает от него с такой поспешностью, как будто он излучает радиацию.
Я подхожу к нему и пытаюсь понять, дышит ли он. В моей крови уже бурлит адреналин. Меня трясет. Я все же умудряюсь вытащить свой мобильный из кармана, но не удерживаю его, и он шлепается на пол.
Глаза Деметрио становятся безжизненными. Он лежит на полу, и его голова неестественно повернута в сторону. Кровь продолжает течь из его горла по мере того, как его сердце совершает свои последние сокращения, еще не получив сигнала о том, что ему уже следует остановиться.
Мэри смотрит на меня. Ее грудь вздымается и опадает, как будто это какое-то животное, живущее своей собственной жизнью.
— Вы знаете, как… как его зовут? — спрашивает она.
— Дж… Джим, — говорю я, с трудом находя в себе силы что-то сказать. — Джим Деметрио. Ему принадлежит этот дом. Бывший сотрудник ФБР. Он из Питтсбурга.
Она оглядывается на него.
— Черт возьми! — восклицает она. — Вы мне о нем ничего не говорили.
Тяжело дыша, я упираюсь ладонями в колени. Мой телефон, валяющийся на полу, издает звуковой сигнал: это пришло текстовое сообщение от Софи. Я молча его читаю:
С Джимом Деметрио все чисто. Находился за границей бо́льшую часть сентября. Выполнял там какую-то работу в сфере обеспечения безопасности. В тот день, когда были взрывы в Детройте, покупал себе в Питтсбурге автомобиль «порше». Не может быть нашим субъектом.
Получается, что Джим Деметрио — это вовсе не наш убийца?.. Что же тогда только что произошло?
Я поднимаю взгляд на Мэри. Она внимательно разглядывает Деметрио — похоже, хочет убедиться, что он и в самом деле мертв.
— Нам нужно пойти посмотреть, что там с агентами, — говорю я. — Возможно, они все еще…
— Нет. — Мэри качает головой, поворачивается и преграждает мне путь к входной двери. Она вдруг становится очень спокойной и такой уверенной, какой я ее еще никогда не видела. — Нет, нет, Эмми. Этого мы делать не будем.
После этих ее слов я сначала чувствую себя запутавшейся, ошеломленной, оцепенелой и сбитой с толку.
А затем моя кровь холодеет.
Мэри пристально смотрит на меня. Мое лицо сейчас отнюдь не такое бесстрастное, как у игрока в покер. Оно у меня никогда таким не было. Поэтому она наверняка заметила изменения его выражения по мере того, как в моем мозгу проносятся, словно метеоры, все те моменты и обстоятельства, на которые я раньше не обращала должного внимания. Мне припоминается то свидетельство о рождении, на которое я наткнулась, когда мы еще только начали искать Мэри Лэйни, и в котором был такой же год рождения, как у Мэри, и место рождения было таким же, а вот имя — другим: не Мэри, а Марти. Мне также приходит в голову, что удары бейсбольной битой по ее лицу могли — и должны были — вызвать гораздо бо́льшие телесные повреждения. А еще мне вспоминается история, которую она начала рассказывать про песенку «Кукарача».
— Ложь — это ты, — произношу я. — Ложью в этих записях… была ты.
Она внимательно смотрит на меня, но ничего не говорит. Ее дыхание постепенно становится ровным. Притворяться теперь уже нет смысла.
— Тебе следовало выпить какао, — говорит она. — Так было бы лучше.
112
«Беги, Эмми! Беги! Это твой единственный шанс».
Но бежать мне некуда. Она преградила мне путь к входной двери, а также стоит ближе, чем я, к выходу на террасу. Кроме того, я потратила почти год на то, чтобы найти человека, убившего мою сестру. И вот я его нашла, а потому никуда убегать не буду.
— Ты так и не закончила свой рассказ о часах с кукушкой, — говорю я. — Ты была маленьким ребенком и танцевала под песенку «Кукарача»?
Она пожимает плечами, но ничего не отвечает. Ее перебинтованное лицо и белая рубашка забрызганы кровью. В руке у бедра она держит свое оружие — похоже, скальпель, который она, наверное, украла в больнице.
— Давай я закончу его за тебя, — говорю я. — Твой отец хотел дать тебе то прозвище. Но ты не могла его произнести. Поэтому ты говорила, что ты его маленькая кукушечка. Я правильно изложила?
Я знаю, что правильно. По крайней мере, именно так рассказала мне эту историю Гретхен Свэнсон, когда я, сидя в ее кухне, вдруг заметила фарфоровую фигурку в виде таракана. Единственная разница заключалась в том, что в ее рассказе фигурировала ее дочь, которую она незадолго до этого похоронила.
— Джоэль Свэнсон, — произносит Мэри. — Хорошая девушка. Очень доверчивая.
Я достаю из кармана брелок с красной кнопкой и нажимаю на нее, подавая сигнал тревоги.
— Твои друзья там, снаружи, его не услышат, — усмехается Мэри. — Они сейчас сладко спят и проснутся нескоро.
— А может, этот сигнал дойдет до тех, кого ты не усыпила снотворным, — говорю я. — Может, он дойдет до агента Букмена. Или до местной полиции.
Я с силой нажимаю на кнопку второй раз.
— Может, он и дошел бы, — говорит Мэри, — если бы в этой штучке имелись батарейки.
Я снова смотрю на брелок и снова нажимаю на красную кнопку, но при этом уже замечаю, что маленький красный световой индикатор не загорается в знак того, что устройство сработало. У меня мелькает мысль, что это устройство тоже стало жертвой Мэри и что теперь оно мертво.
— Когда ты принимала душ… — поясняет она.
Я начинаю лихорадочно размышлять над тем, что в такой ситуации можно предпринять. Мэри предусмотрела все. Она придумала эти свои «сеансы Грэма» на тот случай, если мы каким-то образом выйдем на ее след, и рассчитывала сделать «Грэма» козлом отпущения. И ту последнюю строчку «Обещаю тебе, что вскоре мы встретимся снова» она написала, прекрасно понимая, что ей удастся улизнуть, и нам не останется ничего другого, кроме как полагать, что это пророчество сбылось. Она также поступила очень умно, настояв на том, чтобы я поехала вместе с ней в Орегон: это позволяло ей быть в курсе всего того, что происходило в рамках нашего расследования.
— Ты можешь меня убить, но тогда тебе уже точно не улизнуть. С тебя наконец-то сорвана маска.
— Неужели? — усмехается она.
Мэри делает еще один шаг по направлению ко мне. Сейчас она похожа на хищника, подбирающегося к своей добыче. Ее колени слегка согнуты, и она готова моментально отреагировать на любые мои действия. Она находится в четырех больших шагах от меня — не более того.
— Да, мне пришлось перестать ходить на футбольные матчи, что стало для меня тяжелым ударом. Ведь я обожаю смотреть футбол на стадионе, а не по телевизору. А вообще я просто исчезну. Неужели тебе непонятно? Этот убийца нашел меня и похитил, — говорит она притворно-невинным тоном. — Я все еще жертва.
Она права. Теперь мне все понятно. Она заберет у спящих агентов планшеты, а вместе с ними и видеозаписи с камер видеонаблюдения. А еще она, возможно, прольет в доме немного своей крови, чтобы было похоже на то, что она отчаянно сопротивлялась похищавшему ее убийце. Почему бы нет? Если она, чтобы одурачить нас, смогла избить саму себя бейсбольной битой, то надрезать себе палец и пролить на пол немного своей крови — это для нее пара пустяков. И тогда она будет всего лишь Мэри Лэйни, которую похитил наш неизвестный убийца.
— И что потом? — спрашиваю я. — Ты начнешь новую жизнь? Позаимствуешь для нее те особенности людей и те случаи из жизни твоих жертв, которые они тебе рассказали, — а точнее, которые ты заставила их рассказать, когда их истязала? Ведь все твои рассказы якобы о самой себе взяты из жизни других людей, не так ли? И как твой папа жужжал тебе — «ж-ж-ж-ж-ж». И историю с белым плюшевым медвежонком, которого ты якобы забыла в супермаркете. И рассказ про песенку «Кукарача», который ты услышала от Джоэль Свэнсон. А у Марты? — вскрикиваю я, и из моего рта вылетают брызги слюны. — А у моей сестры? Что ты возьмешь из ее