–Это убийство Блейна Годменом на Фэрриерс-лейн в восемьдесят четвертом,– сказала она мрачно. Непринужденная атмосфера моментально испарилась.– И очень вероятно, что смерть судьи Стаффорда в театре два дня назад связана с его продолжавшимся интересом к этому делу.
Глаза Квейда затуманились, ложка застыла в воздухе.
–Не знал, что он все еще питал интерес к тому делу. В каком же смысле?
–Ну, понимаете…– начала Веспасия, с трудом подыскивая слова.
Она заметила, как изменилось настроение Телониуса, почувствовала таящийся за маской учтивости след испытанного прежде огорчения и разочарования. Ее настроение тоже омрачилось, но отступать было поздно. Телониус напряженно всматривался в ее лицо и ждал.
–Миссис Стаффорд и мистер Прайс тоже были в театре, когда умер мистер Стаффорд. Оба говорят, что он собирался пересматривать дело, хотя никто из них не знает, какие у него были для этого основания. С другой стороны, мистер Ливси, который также присутствовал на спектакле, совершенно уверен, что судья намеревался еще раз – и навсегда – засвидетельствовать абсолютную справедливость вынесенного тогда приговора и безупречность судопроизводства и сделать это с целью пресечения кривотолков, инициируемых сестрой повешенного, которая устраивает крестовый поход во имя очищения имени брата.
После того как суп был съеден, подали лососевый мусс.
–Бесспорно то,– закончила Веспасия,– что мистер Стаффорд снова опросил всех основных лиц, причастных к тому делу. В день смерти он повидался с Тамар Маколи, Джошуа Филдингом, Девлином О’Нилом и Адольфусом Прайсом, так же как и с судьей Ливси.
–Да, действительно,– задумчиво пробормотал Телониус, не притрагиваясь к вилке, праздно лежащей на тарелочке, и забыв на время о муссе из лососины.– Но насколько я понял, он умер, не прояснив дела?
–Именно так. И такое впечатление,– она заколебалась,– что он умер от яда. Опиума, говоря точнее.
–И отсюда проистекает интерес ко всему этому делу инспектора Питта,– сухо заключил Квейд.
–Точно. Но интерес Шарлотты к этому делу носит более личный характер.
–Да?– Телониус наконец поднял вилку.
Веспасия невольно улыбнулась.
–Не знаю, как поделикатнее выразиться, так что скажу прямо…
–Потрясающе!– с нежной насмешкой отозвался Телониус.
Леди Камминг-Гульд еще раз вспомнила, как он был дорог ей когда-то – один из тех редких мужчин, которые были умнее, чем она, и не преклонялись сверх меры перед ее красотой и славой. Ах, если бы они встретились раньше… Но Веспасия никогда не жила бесплодными сожалениями и уж, во всяком случае, не собиралась делать этого сейчас.
–Мать Шарлотты возымела склонность к актеру Джошуа Филдингу,– сказала она с натянутой улыбкой.– Ее беспокоит, как бы его не заподозрили в причастности к убийству на Фэрриерс-лейн, а теперь и в отравлении Стаффорда.
Телониус протянул руку к бокалу с вином.
–Не вижу тут никакой связи – если это то, что вы желаете от меня услышать. Думаю, что Ливси, по всей вероятности, прав и миссис Стаффорд вместе с мистером Прайсом либо совершенно неверно интерпретируют ситуацию, либо тут кроется нечто похуже.
Веспасии не нужно было осведомляться, что он имеет в виду,– это было очевидно.
–Но если все же ошибается Ливси?
Лицо Квейда снова омрачилось, и прежде, чем ответить, он явно несколько мгновений колебался. У Веспасии уже вертелась на кончике языка просьба извинить ее за то, что она вообще затронула это дело, но они всегда говорили друг с другом напрямик, и поступить иначе означало бы отказ от правды, и таким образом она закрыла бы дверь, которую очень желала бы видеть распахнутой.
–То было чрезвычайно неприятное дело,– медленно ответил судья, пристально вглядываясь ей в лицо.– Одно из самых тяжких и мучительных, на которых я председательствовал. И кошмар состоял не только в самом факте ужасающего убийства, в распятии человека на двери в конюшне, словно в насмешку над крестными муками Христа; страх состоял и в том, какую ненависть оно вызывало в обычном человеке с улицы.– По его губам скользнула горькая улыбка.– Просто удивительно, сколько людей принимают так близко к сердцу проблемы религии, когда происходят подобные события; при этом все они не утруждают себя посещением церкви чаще одного раза в год.
–Но это же гораздо легче,– ответила Веспасия со всей откровенностью.– Гораздо удобнее в эмоциональном плане считать себя смертельно оскорбленным во Христе, чем бескорыстно служить Христу. Некоторые чувствуют себя праведниками, истинно верующими прихожанами, мстя грешникам за их деяния. И это стоит гораздо дешевле, чем уделять свои время и деньги беднякам.
Телониус доел мусс из лососины и предложил Веспасии еще вина.
–Вы становитесь циничной, моя дорогая.
–А я всегда была такой – во всяком случае, в отношениях с самозваными праведниками. Но действительно ли это дело так отличалось от всех других?
–Да,– он отодвинул тарелку, и дворецкий, незаметно, словно тень, выступив вперед, принял ее.– Здесь имела место чуждая национальная культура, которой частенько приписывали склонность к преступлению,– мрачно продолжал Телониус, взгляд его стал печален и сердит.– Годмен был евреем. В результате пробудились антисемитские настроения – наряду с самыми худшими проявлениями человеческой натуры, которые мне когда-либо приходилось наблюдать. На стенах появились антисемитские надписи, повсюду распространялись псевдоисторические листовки и памфлеты; были даже случаи, когда побивали камнями людей, которых принимали за евреев, били стекла в синагогах, а одну из них подожгли. Судебное заседание велось на такой душераздирающей ноте, что я опасался потерять над ним всякий контроль.
Черты его лица заострялись по мере того, как оживали воспоминания, и Веспасия по его взгляду могла понять, насколько они болезненны.
Им было подано седло барашка, но они не обратили на него никакого внимания. Дворецкий разлил красное вино.
–Извините, Телониус,– ласково сказала пожилая леди,– я не стала бы воскрешать подобные воспоминания намеренно.
–Вы не виноваты, Веспасия,– вздохнул он,– таковы были обстоятельства. Не знаю, что такого откопал Стаффорд. Возможно, какое-нибудь неизвестное ранее свидетельство.– На лице его появилось странное выражение – одновременно насмешливое и уязвленное.– Надеюсь, в ведении судопроизводства не было допущено ничего некорректного.– Он заговорил глуше, печально и словно извиняясь.– Но, помнится, тогда впервые в жизни я обдумывал возможность сознательно закрыть глаза на некоторое отклонение от прямого пути, на то, что суд не использовал какой-то пункт правил, который позволил бы опытному и усердному юристу найти повод упрекнуть тех, кто вел дело, в некорректности или, по крайней мере, настаивать на изменении состава присяжных, во избежание предвзятости с их стороны. И мне тогда было стыдно, что я пусть мысленно, но допускал возможность подобного отклонения.
Он снова напряженно вгляделся в лицо Веспасии, отыскивая признаки неловкости или стыда за него, но увидел только глубокий интерес.
–Однако ненависть общественности была физически ощутима,– продолжал он,– и я опасался, что суд в таких обстоятельствах не сможет оставаться на высоте справедливости. И пытался – поверьте мне, Веспасия,– предотвратить это. Я не спал много ночей, так и этак прокручивая все в мыслях каждую мелочь, но не нашел ничего – ни слова, ни действия,– что мог бы поставить под сомнение.
Он опустил глаза, потом снова посмотрел на нее.
–Прайс выступал отлично – как, впрочем, и всегда,– но в границах своих формальных обязанностей. Защитник Бартон Джеймс вполне соответствовал требованиям, предъявляемым к защите. Он не шел напролом и вроде бы считал, что его клиент виновен, но, думаю, во всей Англии не нашелся бы адвокат, который верил бы в обратное…
Создавалось впечатление, что Квейд сгорбился, словно хотел укрыться от постороннего взгляда внутри себя самого. Веспасия хорошо понимала, что воспоминания о том суде все еще для него очень болезненны. Но она его не прерывала.
–Все было так… поспешно,– продолжал Телониус, поднимая бокал и вертя его в пальцах за ножку; свет бриллиантовыми искрами преломлялся в хрустале с красной жидкостью.– Законность процедур соблюдалась неукоснительно, но у меня постепенно усиливалось ощущение, что все желают признания Годмена виновным, дабы поскорее его повесить. Общество требовало отмщения за совершенное святотатство; оно напоминало голодного зверя, рыскающего у дверей зала суда в ожидании жертвы.– Квейд взглянул на Веспасию.– Наверное, я мелодраматичен?
–Немножко.
Он улыбнулся.
–Вас там не было, иначе бы вы поняли, что я имею в виду. Вокруг царило всеобщее возбуждение, чувства были воспалены, в воздухе носилась угроза для всех, кто вздумал бы отстаивать справедливость. Я был всем этим напуган.
–Никогда прежде не слышала от вас подобного признания,– удивилась Веспасия. Это было так не похоже на мужчину, которого она помнила. Странно, он казался одновременно и более уязвимым, чем прежде, и более сильным.
Телониус покачал головой.
–Но я никогда и не испытывал такого чувства,– признался он тихим голосом, полным удивления и боли.– Веспасия, я серьезно обдумывал возможность совершения незаконного действия, чтобы дать основание для повторного слушания дела до Апелляционного суда, без истерии, когда чувства уже поостыли бы.– Он глубоко вздохнул.– Я мучился вопросом, можно ли назвать мое поведение отчужденным, безответственным или даже нечестным, если я все пущу на самотек; может быть, я обыкновенный трус, который предпочитает справедливости видимость законности?
Говори Веспасия с другим человеком, она сразу же возразила бы, но тогда откровенный разговор превратился бы в банальную беседу, что отдалило бы их друг от друга, а Веспасия этого не хотела. Да, она могла бы вежливо оспорить его признание, проявить формальную любезность, но это была бы ложь. Телониус – очень порядочный человек, но в душе он так же подвержен страху и смятению, как и всякий другой. И для него возможность ошибиться и уступить была не исключена. Отказывать ему в понимании того, что он может проявить слабость, означало бы предательство. Это все равно что оставить его в отчаянии одиночества.