–Мистер Гоббс?– осведомился Питт.
–Д-да… д-да, это я. Чем могу служить, сэр?
–Я инспектор Питт из полиции Ее Величества…
–О господи боже мой!– раззволновался Гоббс.– Уверяю вас, мне ничего не известно ни о каком преступлении, сэр, совершенно не известно. Я очень, конечно, сожалею, но ничем не могу вам помочь.
–Совсем напротив, мистер Гоббс. Вы можете впустить меня в занимаемое вами помещение, которое, как вы, несомненно, знаете, послужило сценой недавно разыгравшейся трагедии.
–Нет, сэр, вы ошибаетесь,– ответил, довольно сильно волнуясь, Гоббс,– вам надо постучать в соседнюю дверь.
–Нет, мистер Гоббс, это произошло здесь.
–Но вы ошибаетесь… и хозяйка меня заверила…
–Возможно. Но я был среди тех, кто обнаружил тело. И помню все очень ясно.– Ему жаль стало этого очень расстроившегося человека.– По всей вероятности, вам солгали, чтобы заставить снять эти комнаты. Но как бы то ни было, они очень приятны. Я не хотел вас расстроить.
–Но, сэр, убийство! Это же ужасно!– Гоббс стал переминаться с ноги на ногу.
–Можно войти?
–Ладно, входите. Полагаю, это ваш долг, а я законопослушный гражданин, сэр, и не имею права чинить вам препятствия.
–Почему же, имеете. Просто тогда я вернусь – но уже с ордером на обыск.
–Нет! Зачем же… Пожалуйста.– И он так распахнул дверь, что она стукнулась о стену.
В мозгу Питта ярко вспыхнуло воспоминание о первом визите сюда; он почувствовал, как защемило сердце, и опять явственно увидел бледного Ливси, сидящего на стуле, и тело молодого Патерсона, все еще висящее в спальне.
–Спасибо, мистер Гоббс. Если не возражаете, я загляну в спальню.
–Спальню! О, силы небесные! В спальню!– Гоббс поднес руку к лицу.– Господи помилуй, вы хотите сказать, что это произошло в спальне? Мне надо будет передвинуть кровать. Я больше не смогу там спать.
–Ну а почему бы и нет? Комната никак не изменилась с прошлой ночи, когда вы ничего об этом не знали,– ответил Питт с меньшим сочувствием, чем мог бы, если бы его не беспокоило множество других проблем.
–О, мой дорогой сэр, вы издеваетесь надо мной,– Гоббс, волнуясь, прошел за инспектором к спальне,– или же просто-напросто бесчувственны.
Но Томасу было не до мистера Гоббса. Он знал, что не очень-то любезен, но дело было превыше всего. Новые предположения мучительно пробивали себе путь в его голове. Питт осмотрел комнату. Она не изменилась с первого его посещения, если не считать, что, разумеется, здесь больше не было страшного трупа и люстра снова висела на своем месте. В остальном все выглядело так, словно здесь ни к чему не притрагивались.
–Что вы ищете?– потребовал Гоббс, стоя на пороге.– В чем дело? Что, вы думаете, могло здесь остаться?
Питт неподвижно стоял посередине комнаты; затем он начал медленно поворачиваться, глядя на кровать и окно.
–Я не уверен,– ответил он рассеянно,– не знаю, пока точно не увижу, как все было, и может…
Гоббс судорожно выдохнул и замолчал.
Томас повернулся к комоду. Тот стоял как будто не совсем на месте; однако Питт был совершенно уверен, что точно так же он стоял и в первый раз.
–Вы двигали комод?– Он оглянулся на Гоббса.
–Комод?– поразился Гоббс.– Нет, сэр. Определенно нет. Я вообще здесь ничего не трогал. Да и зачем?
Питт подошел к комоду. Картина на стене висела слишком близко к нему. Но картину тоже никто не перевешивал. Томас приподнял ее, чтобы убедиться в этом. На обоях не было никакого свежего отверстия. Он провел по обоям рукой, проверяя лишний раз.
–Что вы ищете, сэр?– снова спросил Гоббс, и голос его от страха звучал теперь выше и пронзительнее.
Томас нагнулся и тщательным образом осмотрел половицы. Наконец он увидел небольшое углубление примерно в шести дюймах от передней ножки комода. Неподалеку виднелось и второе углубление – тоже в шести дюймах, но от задней. Вот где обычно стоял комод! Он был передвинут. И когда Питт поднял скатерть и взглянул на полированную поверхность, то в глаза ему бросилась царапина, словно кто-то стоял на комоде в тяжелых сапогах и немного поскользнулся, потеряв опору. И ему стало не по себе.
–Вы уверены, что не передвигали комод?– Повернувшись, Томас вгляделся в глаза Гоббса.
–Я уже сказал вам, сэр, что не двигал,– яростно отвечал Гоббс.– Он стоит точно там, где стоял, когда я сюда вселился. Вы хотите, чтобы я присягнул? Извольте.
Питт поднялся.
–Нет, спасибо; думаю, это необязательно. Но если такая необходимость возникнет, я снова приду к вам и попрошу в этом поклясться.
–Зачем? Что это значит?– Гоббс побледнел от волнения и страха.
–Это значит, что полицейский Патерсон подвинул этот предмет обстановки, чтобы влезть на него и снять люстру, потом захлестнуть на крючке петлю и прыгнуть вниз.
–То есть так заставил его сделать убийца?– захлебнулся от волнения Гоббс.
–Нет, мистер Гоббс,– поправил его Питт.– Я хочу сказать, что Патерсон сам убил себя, когда понял, что он сделал с Аароном Годменом. Когда он понял, что позволил своему ужасу и страху ослепить себя, что пренебрег честью и справедливостью. Патерсон не только сделал ложный вывод: он пришел к нему бесчестными средствами. Он не слушал, что говорит продавщица цветов; он сам решил, что и как произошло, и заставил ее принять его версию. Он так был уверен в своей правоте, что оказал давление на судопроизводство и его конечный результат,– и ошибся.
–Перестаньте!– Гоббс сильно разволновался.– Я ничего не хочу слышать. Это все просто ужасно! Я знаю, о чем вы говорите,– об убийстве на Фэрриерс-лейн. Я помню, что тогда повесили Годмена. Но если то, что вы говорите, правда, тогда, значит, никому из нас не на что надеяться? Но этого не может быть! Годмена судили и признали виновным, все судьи были единогласны. Вы наверняка ошибаетесь…– В ярости и ужасе он стал ломать руки.– Они ведь еще не осудили Харримора и не осудят, вот увидите. Британская юстиция лучшая в мире. Я уверен в этом, сколько бы вы это ни отрицали.
–Мне ничего не известно о том, что она лучшая,– ровным тоном ответил Питт,– и это главное.
–Как вы можете такое говорить?– Гоббс был вне себя; он побледнел, только на щеках горели лихорадочным огнем два пятна.– Это чудовищно! Что же тогда главное на земле?
–Не имеет значения, судопроизводство какой страны справедливее,– объяснил Томас, стараясь сохранять терпение.– Главное, что в этом деле мы проявили несправедливость. Вам это, может быть, очень неприятно сознавать, и другим – тоже, но ведь этим ничего не изменишь. И выбор, стоящий перед нами, таков: или мы по-прежнему будем лгать и попытаемся скрыть от общества, что несправедливо осудили Годмена и проявили равнодушие к его смерти, либо обнародуем этот факт и сделаем все, что в наших силах, только бы не допустить повторения подобной трагедии. Вы бы что предпочли, мистер Гоббс?
–Я… я… э…– Тот смотрел на Питта с ужасом, словно тот на его глазах превращался в какое-то чудовище. Но у него не хватало ни мужества, ни убежденности в своей правоте, чтобы спорить. В глубине души он сознавал, что Питт прав.
Больше Томас не сказал ни слова. Он едва заметно прикоснулся к шляпе в знак благодарности и ушел.
–Я еще не получил разрешения на эксгумацию,– поспешно сказал Драммонд, как только инспектор вошел в его кабинет.– Я все еще пытаюсь…
Питт бросился в кресло около камина и выпалил:
–Патерсон покончил жизнь самоубийством.
–Но вы же говорили, что это физически невозможно! Да и зачем бы ему кончать самоубийством?
–А что бы вы сделали на его месте, если бы сфабриковали ложное доказательство, по которому повесили невинного человека? Вам это никогда не приходило в голову?– дерзко спросил Питт и глубже устроился в кресле.– Патерсон был неплохим человеком. Убийство на Фэрриерс-лейн ужаснуло его, и он позволил чувствам руководить своим поведением. Сержант был вне себя от ярости и в то же время испуган. Он должен был найти виновного,– не во имя справедливости и законности, но для собственного успокоения, потому что не мог спокойно жить, опасаясь, что закон окажется не в силах установить, кто преступник.
–И он не мог смириться со своей собственной слабостью,– тихо сказал Драммонд, глядя на Питта.– Думаю, некоторым из нас это знакомо. Мне страшно подумать, что такие преступления вообще возможны. Нам необходимо быть уверенными, что мы обязательно найдем преступника и докажем его вину. Мы хотим верить в свое собственное превосходство над ним, потому что альтернатива для нас ужасна.– Он засунул руки поглубже в карманы.– Бедняга Патерсон…
Томас промолчал. Душа его была омрачена жалостью. Он пытался представить, о чем Патерсон думал в последний день жизни, стоя в спальне, испытывая горечь одиночества и окончательного, непоправимого поражения. Он никогда не смог бы отделаться от сознания, что потерпел крах, но получал извращенное удовлетворение от того, что все больше и больше терзал себя сознанием страшной правды и того, что другого выхода из создавшегося положения нет. Да и одна только мысль о возможности такого выхода была для него тошной.
–Он собственноручно сорвал с себя нашивки,– сказал Питт.– Так он сам признал, что потерял право на самоуважение.
Драммонд долго молчал.
–Все же не понимаю, чем вы можете доказать свою правоту,– сказал он, наконец нарушая течение мыслей инспектора.– Вы же сказали, что для самоубийства не было возможности и поблизости не было ничего, на что можно было влезть и оттолкнуться. Как же это случилось?
–После самоубийства Патерсона кое-кто навел порядок в комнате, чтобы создать впечатление, будто совершено убийство.
–Но ради бога, зачем? И кто?
–Это, конечно, сделал Ливси, обнаруживший труп, прежде чем вызвал нас.
–Ливси?– недоверчиво переспросил Драммонд.– Почему? Какое ему было дело, будет ли Патерсон обвинен в самоубийстве? Ему, конечно, могло быть его жалко, но ведь он член Апелляционного суда и не стал бы извращать доказательства!
Питт встал.