Манус зашвыривает свечку во тьму.
Вслед за ней летит туфелька из бронзы.
И крестильный наряд.
И горстка детских зубов.
— Будьте вы прокляты! — орет Манус. — Сказочные зубки!
Очередная жертва Мануса — локон светлых волос в медальоне на цепочке. Он вылетает из его руки и с приглушенным звоном исчезает во мраке.
— Она сказала, что дарит мне эти штуковины, потому что у нее нет для них места, — выкрикивает Манус. — Вовсе не потому, что желает от них избавиться.
Гипсовый слепок, сделанный руками ученика начальной школы, следует за кулоном.
— Знаешь ли, мамочка! — восклицает Манус. — Если вся эта дребедень больше не нужна тебе, мне она тоже ни к чему.
Перенесемся в те моменты, когда Бренди заговаривает со мной о пластической хирургии. Я сразу вспоминаю о лоскуте на питающей ножке. И о реабсорбции. И фибропласте. И губчатой костной массе. И о годах надежды и страданий.
Ну как тут не рассмеяться?
Смех — единственный звук, который я могу издавать своим горлом и значение которого понятно людям.
Бренди, ее королевское величество с лучшими побуждениями и огромными силиконовыми сиськами — настолько огромными, что ей сложно стоять прямо, — она говорит:
— Ты хотя бы вникни в то, насколько обширны возможности современной медицины.
Разве тут прекратишь смеяться?
Я хочу сказать Шейну, что не нуждаюсь в столь заботливом к себе отношении.
Что намерена продолжать носить свои вуали.
Если я не могу быть красивой, тогда буду невидимой.
Перенесемся к серебряному черпаку для пунша, улетающему в никуда.
К чайным ложкам, следующим за ним.
К табелям успеваемости ученика начальной школы, к рисункам с уроков рисования, упархивающим во мглу.
Манус мнет лист плотной бумаги.
Свидетельство о рождении. И рвет его на мелкие клочки.
И, обнимая себя, начинает раскачиваться, поднимаясь на пятки, на носки, на пятки, на носки.
Бренди смотрит на меня, явно чего-то ожидая.
Я пишу пальцем в грязи:
манус где ты сейчас живешь?
Я чувствую нежные прикосновения чего-то прохладного и влажного. Начинается дождь.
Бренди поворачивается к Манусу и говорит:
— Послушай, я не желаю знать, кто ты такой, но, если бы у тебя был выбор, кем бы ты стал?
Манус качает головой и отвечает:
— Единственное, что я знаю, так это то, что не старею. Что не хочу стареть.
Руки Мануса скрещены на груди, он раскачивается, поднимаясь на пятки, на носки, на пятки, на носки. Манус упирает подбородок в грудь и, раскачиваясь, смотрит на каменистую почву и осколки.
Дождь усиливается. Уже нельзя уловить ни запаха моих опаленных страусовых перьев, ни аромата «Лер дю Там» Бренди.
— Значит, ты будешь мистером Денвером Омлетом, — говорит Бренди. — Мистер Омлет, познакомьтесь с Дэйзи Сент-Пейшнс. — Рука Бренди, украшенная перстнями и кольцами, взмывает вверх и мягко опускается на сорокашестидюймовое силиконовое великолепие. — А это… Это Бренди Александр.
Глава двадцать первая
Перенесемся на одну из наших с Бренди встреч в кабинете логопеда. Бренди застает меня в тот момент, когда мои руки под вуалями и покровами. Я ощупываю остатки своих зубов, осторожно прикасаюсь к рельефной поверхности шрамов, сухой и туго натянутой, трогаю края горла с внутренней стороны, смоченные слюной.
Бренди говорит, что я не должна изучать себя так тщательно.
— Дорогая, — мягко произносит она, — в моменты, подобные этому, советую тебе рассматривать собственную персону как диван или газету. Как что-то созданное другими людьми, но не вечное.
Открытые края моего горла на ощупь кажутся синтетическими и ребристыми, определить их размеры и описать форму очень сложно. А еще они жесткие. Примерно такие, как верх открытого платья без бретелей или сплошного купальника, укрепленный проволочной или пластиковой опорой. Жесткие, но теплые. Костяные, но покрытые мягкой теплой кожей.
Не восстановленная нижнечелюстная эктомия подобного типа до момента удаления трахеотомической трубки может стать причиной ночного апноэ, так считают врачи. Во время утренних обходов они разговаривают между собой.
Люди никогда меня не поймут.
Доктора считают, что до тех пор, пока они не восстановят мою челюсть или хотя бы ее подобие, каждый раз, когда я засыпаю, я подвергаюсь опасности умереть. Я могу просто перестать дышать и не проснуться.
Смерть наступит быстро и безболезненно.
Я пишу на листе бумаги:
не дразните меня.
Мы с Бренди в кабинете логопеда.
Она говорит:
— Ты ответственна за то, как ты выглядишь, не больше, чем автомобиль за то, как смотрится он. Иногда полезно размышлять о своей внешности именно подобным образом. Ты такой же продукт, как он. Продукт продукта продукта. Люди, создающие машины, — тоже продукты. И твои родители — продукты. Продуктами были их родители. Продуктами являются твои учителя. И священник в церкви, которую ты посещаешь.
Порой лучший способ борьбы с дерьмом — это отказ от убеждения, что ты — большая ценность, считает она.
— Я хочу убедить тебя в том, что ты не в состоянии убежать от всего мира, равно как и не в состоянии ответить за то, как выглядишь, будь ты несравненной красавицей или настоящей уродиной, — говорит Бренди. — Ты не несешь ответственности за то, что чувствуешь или как себя ведешь, управлять всем этим не в твоей власти.
Точно так же компакт-диск не несет ответственности за то, что на нем записано. Ты примерно настолько же свободен в своих действиях, насколько запрограммированный компьютер. Ты один из множества, как долларовый счет.
— В тебе нет реальной тебя, — говорит Бренди. — Даже твое физическое тело, твои клетки, — каждые восемь лет они обновляются.
А кожу, кости, кровь и органы — все это вполне можно переносить из одного человека в другого. Даже то, что живет в тебе в настоящий момент — микробы и вирусы, поедающие за тебя твою пищу, все это тебе просто необходимо. Без этого ты умрешь.
Все, что мы собой представляем, унаследовано. В нас нет реальных нас.
— Расслабься, — говорит Бренди. — Все, о чем ты думаешь, приходит в голову миллионам других людей. Все твои действия кем-то повторяются. И никто ни за что не в ответе. Каждый из нас — это совместные усилия.
Под своими вуалями я нащупываю корень языка.
Врачи сказали, что для удлинения моего горла могут использовать часть моей тонкой кишки. Они предложили сломать мои большеберцовую и малоберцовую кости, чтобы придать им другую форму и вставить в другую часть меня, человеческого продукта. Чтобы подарить мне новую челюсть.
На листе бумаги я написала:
ножные кости связаны с головной костью?
Врачи меня не поняли.
Давайте прислушаемся к Господу.
— Ты — продукт, языка, при помощи которого мы общаемся друг с другом, — говорит Бренди. — А еще зависишь от принятых у нас законов и от веры в то, что мы такие, какими нас хочет видеть Бог. Над каждой отдельной молекулой, составляющей человеческое тело, ломали головы миллионы умов, — говорит она. — Твои раздумья не новы и скучны. И вполне естественны. Ты в безопасности, потому что находишься в рамках своей культуры. Все, что ты себе представляешь, — прекрасно, потому что ты способна это представить. И выбраться из своих представлений ты никогда не сможешь. Это нереально.
— Мир, — говорит Бренди, — есть твоя колыбель и твоя ловушка.
Я написала в агентство, в котором работала, письмо и спросила, могу ли быть моделью рук или ног — демонстрировать обувь и наручные часы. Через некоторое время после того, как со мной произошло несчастье, из агентства в больницу мне прислали букет цветов. Я подумала, что имею возможность продолжать работать.
Что про меня наболтала в агентстве Эви, я не знала.
Мне ответили. Как выяснилось, только в том случае, если ты носишь перчатки седьмого размера, а кольца — пятого, ты можешь быть моделью рук. Модель ног должна обладать отличными ногтями на ногах и носить обувь шестого размера. А еще ей нельзя играть в спортивные игры.
Но главным условием является следующее: твои руки и ноги должны выглядеть идеально на развороте журнала, где их размеры превышают настоящие в три раза, и на рекламном щите, где они увеличены в двести раз. В противном случае надеяться тебе не на что.
Размер моих рук восьмой. Ног — седьмой.
Бренди говорит:
— Даже если тебе удастся вырваться из нашей культуры, ты опять попадешь в капкан. Само желание высвободиться из ловушки эту ловушку только укрепляет.
Книги по пластической хирургии, буклеты и брошюры — все они дарили массу надежд на то, что у меня есть возможность жить более нормальной, более счастливой жизнью. Но я чувствовала, что хочу этого все меньше и меньше. А желала я другого — того, что каждый из нас учится желать с самого детства.
Покажи мне внимание.
Вспышка.
Покажи мне красоту.
Вспышка.
Покажи мне умиротворение и счастье, любовь и уютный дом.
Вспышка.
Бренди говорит:
— Лучший способ существования — не сражение, а спокойное движение по течению. Не надо все время пытаться что-то регулировать и улаживать. То, от чего ты бежишь, лишь дольше остается с тобой. Когда борешься с чем-нибудь неприятным, то только укрепляешь это неприятное.
Она говорит:
— Делай не то, что тебе хочется делать, а то, чего тебе делать не хочется. То, чего тебя всегда учили не хотеть.
По-моему, это нечто противоположное погоне за счастьем.
Бренди говорит:
— Занимайся тем, что пугает тебя больше всего.
Глава двадцать вторая
В Сиэтле, в подводной пещере, Бренди спит лет сто шестьдесят. А может, дольше.
А я, я сижу с глянцевой стопкой брошюр от хирургов, показывающих, как производятся операции по изменению пола. Операции по превращению мужчин в женщин, женщин в мужчин.