Время от времени он усаживался на высокий стул у стойки рядом со мной и как можно более тихо и незаметно говорил:
— Не могу поверить, что этот мальчик с тем типом. — Он едва заметно кивал на парня, о котором вел речь. — На прошлой неделе я пытался с ним заигрывать, но так и не получил от него ни капли внимания. Неужели, ну неужели я хуже его дружка, этого белобрысого недоделка?
Манус склонялся к своему стакану и бормотал:
— Парней не поймешь…
Я была с ним согласна.
Я твердила себе, что все в порядке. Что отношения с любым мужчиной не могут быть идеальными. Что у нас с Манусом все изменится.
Перенесемся в Калгари канадской провинции Альберта, где Бренди съела суппозитории небалино в золотой фольге, решив, что это миндальные конфеты. Ей было так плохо, что, придя в себя, Бренди превратила Харпера Коллинза в Эддисона Уэсли.
В Калгари большую часть времени Бренди носила белую стеганую лыжную куртку с воротником из искусственного меха и нижнюю часть белого бикини от Донны Каран. Она выглядела забавно и ярко, и мы чувствовали себя свободными и популярными.
По вечерам Бренди облачалась в черные шерстяные брюки и платье-пальто длиной до пола в черно-белую полоску. Пуговицы она никогда не застегивала до конца.
Эддисон Уэсли еще в Калгари превратился в Нэша Рэмблера. Там же мы взяли напрокат другую машину — «кадиллак».
Перенесемся в Эдмонтон, провинция Альберта, где Нэш Рэмблер стал Альфой Ромео. Бренди носила коротюсенькие квадратные юбки-кринолины, черные колготки и ковбойские сапоги. И кожаное бюстье с изображением местного крупного рогатого скота, поднимающее грудь.
Мы сидим в одном милом баре в отеле Эдмонтона. Бренди говорит:
— Терпеть не могу, когда на стакане, в котором мартини, виден шов. Это попахивает дешевизной.
Вокруг нее крутится толпа парней. Они как огни десятков прожекторов. Я помню, какие испытываешь ощущения, когда на тебе сосредоточено столько внимания. В этой стране Бренди ни разу не пришлось тратить собственные деньги на выпивку, ни единого разу!
Перенесемся в тот день, когда Манус потерял работу специального оперативного сотрудника детективного отдела муниципального департамента полиции. На мой взгляд, ему так никогда и не удалось оправиться от этого удара.
Он столкнулся с серьезными материальными проблемами. На счете у Мануса лежала весьма скромная сумма.
Вскоре мое лицо склевали птицы.
Чего я не знала, так это того, что Эви Коттрелл, жившая одна в своем огромном доме с деньгами из Техаса, сказала однажды Манусу, что ей требуется какая-то помощь. И о нездоровом желании Мануса доказать себе, что он до сих пор в состоянии мочиться на каждое дерево.
Теперь мне все известно. И вам тоже.
Перенесемся к нам, мчащимся по дороге после больницы и сестер Рей. Я продолжаю добавлять проверу и климару и премарин во все, что Манус ест и пьет. В виски — эстрадиол. В водку — микрофоллин.
Это настолько просто и настолько страшно. Ведь он постоянно пялит глаза на Бренди.
Мы все от чего-то бежим. От вагинопластики. От старения. От будущего.
Перенесемся в Лос-Анджелес.
Перенесемся в Спокан.
Перенесемся в Бойс и Сан-Диего и Феникс.
Перенесемся в Ванкувер Британской Колумбии, где мы были эмигрантами из Италии и разговаривали на английском как на чужом языке. До тех пор, пока не утратили родной язык.
— Ваши две груди выглядят как груди совсем молодой женщины, — сказал Манус риелторше. В каком доме — я уже не помню.
После Ванкувера мы вернулись в Соединенные Штаты в качестве Бренди, Сета и Буббы-Джоан. Все благодаря умелому рту принцессы.
На протяжении всего пути в Сиэтл Бренди читала нам вслух о том, как одна девушка-еврейка, страдающая странным заболеванием мышц, превратила себя в Рону Барретт.
Все трое из нас были заняты одним и тем же: поиском богатых домов, кражей наркотиков, выбором машин напрокат, покупкой одежды.
— Расскажи нам что-нибудь очень личное, — говорит мне Бренди по пути в Сиэтл.
Все это время Бренди — мой босс. Она так близка к смерти.
Откройся.
Расскажи мне мою историю перед тем, как я умру.
Зашей себя.
Глава двадцать четвертая
Перенесемся на съемки на скотобойне, где повсюду развешаны здоровенные туши свиней без внутренностей.
На нас с Эви вечерние платья из ткани, похожей на нержавеющую сталь, платья от Бибо Келли. За нашими спинами со скоростью сто свиней в час движется цепь конвейера.
Эви спрашивает:
— Что произошло после того, как твоего брата изуродовало взрывом?
Фотограф смотрит на экспонометр и говорит:
— Нет. Так не пойдет.
Художественный руководитель качает головой:
— Девочки, подождите. Свиные туши чересчур яркие и привлекают к себе слишком много внимания.
Свиньи проплывают мимо нас одна за другой, огромные, как полые деревья. Их опустошенные животы ослепительно красные, а все остальное покрыто свинячьей шкурой, кем-то недавно опаленной.
Я невольно сравниваю с ними себя и вспоминаю, когда в последний раз удаляла воском ненужные волосы.
Эви напоминает:
— Я спросила про твоего брата…
Я мысленно прокручиваю назад дни. Пятница, четверг, среда, вторник… Я силюсь воспроизвести в памяти свою последнюю процедуру удаления волос.
— Как так вышло, что из изуродованного он превратился в мертвого? — спрашивает Эви.
Свиные туши движутся слишком быстро, и художественный руководитель не успевает припудрить внутренние части их ярких блестящих выпотрошенных животов.
Я смотрю на кожу этих трупов и не перестаю удивляться — она чудесно выглядит. Неужели современные фермеры мажут своих свиней солнцезащитными кремами, думаю я. Я была настолько же гладкой вот уже, наверное, месяц назад. Может, было бы лучше, если бы в современных салонах вместо лазерных технологий и охлаждающих гелей применяли бы обыкновенные паяльные лампы?
— Космическая девушка, — говорит мне Эви. — Позвони домой.
В помещении, где развешаны свиные туши и где в данный момент находимся мы, слишком холодно, особенно в платье из нержавеющей стали.
Какие-то ребята в белых халатах трапециевидной формы и ботинках на низких каблуках вынуждены время от времени опрыскивать вспоротые свиные животы — от них исходит пар. Я чувствую себя паршиво и с радостью поменялась бы местами с этими парнями. Или даже со свиньями.
— Полиция не поверила в историю о странном попадании баллончика в мусорное ведро. Решила, что либо мама выбросила его туда, поступив неслыханно небрежно, либо папа заехал Шейну по физиономии в приступе ярости, — отвечаю я Эви.
Фотограф предлагает:
— Может, нам перейти на какое-нибудь другое место, туда, откуда туши будут смотреться не настолько яркими? Туда, где на них падает меньше света?
— Когда они движутся, создается стробоскопический эффект, — говорит художественный руководитель.
— А почему полицейские вам не поверили? — спрашивает Эви.
— Потому что им постоянно звонил какой-то неизвестный, — отвечаю я.
Фотограф интересуется:
— Мы можем на какое-то время остановить цепь?
— Только при условии, что люди на какое-то время откажутся есть мясо, — отвечает художественный руководитель.
Мы с Эви сознаем, что возможность по-настоящему отдохнуть у нас появится лишь через несколько часов.
— Кто-то говорил о вас полиции какую-то ложь? — спрашивает Эви.
Парни в белых халатах в очередной раз заканчивают опрыскивать свиней, косясь в нашу сторону и хихикая. Они заигрывают с нами.
— Шейн убежал из дома, — говорю я Эви. — Все случилось очень просто. А пару лет назад предкам позвонили и сообщили, что он мертв.
Мы подходим как можно ближе к движущимся тушам, все еще теплым.
Пол под нашими ногами жутко грязный и скользкий. Эви делится со мной задумкой написать «Золушку» на новый лад. В которой вместо платья и туфелек Золушке делают ряд пластических операций — подтяжку лица, имплантацию, липосакцию. И Золушка превращается в одинокого маленького мальчика.
— Если задумываешься о том, сколько мой брат получал внимания, тогда понимаешь, что он сам положил этот чертов баллончик в мусорное ведро, — говорю я.
Глава двадцать пятая
Перенесемся в один из городов Айдахо. Мы с Бренди ходим по магазинам главной улицы, на которой есть также и булочная, где продают вчерашний хлеб, закусочная и агентство недвижимости, в которое зашел наш мистер Уайт Вестингауз, чтобы побеседовать с кем-нибудь из риелторов.
Мы направляемся к магазину подержанной одежды. Он расположен напротив булочной. Бренди рассказывает, какой фокус проделывал ее отец со своими свиньями, прежде чем везти их на продажу, — пичкал их гадостью, подобной той, что продают в этой булочной.
Воздух свежий и чистый. Солнце ласкает кожу желтыми лучами. Где-то совсем недалеко от нас — медведи и горы.
Мы входим в магазин. Бренди смотрит на меня поверх вешалки с подержанными платьями.
— Ты когда-нибудь слышала о подобной афере со свиньями, дорогая? — спрашивает она.
А еще он продавал картошку в трубе, ее отец. Брал мешок и ставил в него кусок трубы. Вокруг трубы насыпал хороший свежий картофель — крупные крепкие клубни, саму трубу наполнял прошлогодней картошкой, жухлой, порезанной, наполовину сгнившей. Потом вытаскивал трубу и продавал картофель у обочины дороги по более дешевой цене, чем в других местах. Часто даже брал с собою детей. Он занимался благим делом — зарабатывал деньги для семьи.
В тот день у нас в Айдахо был «форд». Коричневый изнутри и снаружи.
Бренди принимается рассматривать каждое платье на вешалке.
— Ты когда-нибудь слышала о чем-нибудь настолько же подлом? — спрашивает она.
Перенесемся к нам с Бренди на главную улицу одного из городов Айдахо. Мы в примерочной все того же магазина подержанной одежды, размерами напоминающей телефонную будку.
Я помогаю Бренди влезть в бальное платье. Создается впечатление, что эта одежка принадлежала когда-то самой Грейс Келли и что на ней невидимыми буквами выведено «Чарльз Джеймс». Переливчатая розовая органза и нежно-голубой бархат укреплены с обратной стороны скелетом из проволоки и обручей.