ают руководители за границей.
После заседания она пригласила меня заехать к ней, но я отказалась. Мне кажется, я похожа на шар, который хочет укатиться подальше от «Хондехука».
В последние дни я много думала о Нелсе, о том, как мы впервые встретились. Это был момент, который изменил всю мою жизнь. Произошло это в самом конце 1960-х, примерно через год после окончания магистратуры, и меня возмущала несправедливость, творившаяся в мире, особенно режим апартеида. Как внештатный корреспондент я написала для журнала «Лайф» пару удачных статей о студенческих движениях протеста и собиралась подготовить статью о прессе и апартеиде в Южной Африке. У меня был друг, его отец работал корреспондентом «Таймс» в Йоханнесбурге, и мне удалось договориться, что я остановлюсь у него. Он помог мне устроить встречи с несколькими редакторами и владельцами южноафриканских газет.
За исключением пары буров, чья поддержка апартеида была вполне объяснимой, остальные газетчики, с которыми я встретилась, были просто слепы — они не замечали того, что происходит у них в стране. Их политическое кредо, насколько я могла судить, заключалось в формуле «не буди лиха». И тогда я познакомилась с Нелсом.
Я вылетела в Кейптаун для встречи с ним, которая должна была состояться в штаб-квартире «Кейп дейли мейл». Мне было любопытно, но особых надежд я не питала. Я знала о репутации «Мейл», вскрывшей не один скандал, но у Нелса была фамилия африканера, а к тому времени ничего хорошего от владельцев газет я уже не ждала.
Он понравился мне с первого взгляда. В нем чувствовалось нечто притягательное для женщин. Тогда ему было под сорок, и он не утратил этой особенности, когда ему за пятьдесят. Какая-то сила, скорее защищающая, чем угрожающая, некая уверенность в себе, не перерастающая при этом в гордыню. Широкие плечи, квадратная челюсть и честные, видящие насквозь проницательные глаза. Он меня просто поразил!
Нелс не влюбился, во всяком случае сразу. Конечно, он обратил на меня внимание — в те дни на меня засматривались все мужчины. Он рассказал, как, будучи буром, стал владельцем второй по величине компании Южной Африки, выпускавшей газеты на английском языке. Он рассказал о маленькой газете своего отца в Аудтсхорне, как был одним из пятерых детей, как получил стипендию в Стелленбошском университете, а потом, при поддержке отца, — престижную стипендию имени Джона Сесиля Родса на обучение в Оксфорде. Там он познакомился с Пенелопой, которая заставила его задуматься над несправедливостью апартеида. Они поженились. Ее семья была англоязычной и владела крупным пакетом акций золотых приисков, занимала особняк в Парк-тауне — элитном районе Йоханнесбурга — и с недоверием относилась к африканеру из нагорья Кару. Но вскоре отношения с родителями Пенелопы наладились, и ее отец даже профинансировал его покупку обанкротившейся газетной компании, в которую входили «Дурбан эйдж», «Йоханнесбург пост» и «Уик ин бизнес». Нелсу удалось сделать их прибыльными, и через пару лет он приобрел «Кейп дейли мейл». В то время ему как раз исполнилось тридцать.
Он отвечал на мои вопросы искренне и подробно. Считал, что самым эффективным средством борьбы с апартеидом была пресса, в особенности англоязычная. Он видел свою роль владельца в защите этого голоса оппозиции и здравого смысла.
Я встретилась с ним еще раз. Как может пресса в такой стране, как Южная Африка, быть по-настоящему свободной? А если не может, если его журналистов бросали за решетку за правдивые статьи, то не работал ли он на систему, по-прежнему продолжая выпускать газеты?
Нелс объяснил мне, что я страдаю тем же непониманием ситуации, что и все англоязычные либералы. Я слышала это уже в четвертый раз, и меня это просто взбесило! Мне надоело выслушивать увещевания белых нацистских расистов, и я взорвалась. И тут я вдруг заметила, что он старается подавить улыбку. И не только это — я стала ему интересна. Не как двадцатилетняя блондинка с длинными ногами, но как женщина. Как личность. Это еще больше меня разозлило, но сбило с толку, и я замолчала.
— Извините, — сказал он, — я никак не хотел вас обидеть. Позвольте мне объяснить, что я имел в виду. — Он уставился на меня голубыми пронзительными глазами. — Фатальным пороком режима апартеида, который неизбежно приведет к его падению, является убежденность в своей моральной правоте.
— Но как апартеид может претендовать на моральную правоту? — не удержалась я.
— Это извращенная мораль, которая покоится на извращенном понимании христианства. Но если режим и в дальнейшем хочет претендовать на легитимность, то ему необходимо соблюдать хотя бы видимость справедливости, добра и зла. А для этого нужны независимая судебная система, парламент, где оппозиция имеет право голоса, и свободная пресса.
— Но это несовместимо с правительством, которое избирается подавляющим меньшинством населения, бросает людей в тюрьмы без суда и следствия и пытает их.
— Вот именно! С течением времени эта несовместимость станет все более очевидной, и наконец большинство в Национальной партии уже не сможет закрывать на это глаза. Тогда им придется уступить власть. Добровольно.
— И вы играете свою роль в этом спектакле справедливого правительства?
— Нет, вовсе нет. Именно буры, подобные мне, приведут страну к мирному разрешению всех проблем. Это может занять десять лет, может пятьдесят, но это случится. Независимые судьи, критически настроенные политики, свободная пресса, адвокаты, верящие в справедливость, врачи, которые не будут скрывать характер ран, которые они лечат. Со временем мы убедим сограждан, что, поддерживая апартеид, они не могут считать себя нравственными людьми. Взрыв вокзала им это не покажет и приведет к прямо противоположному результату. А я не хочу видеть свою страну в пламени пожаров революционного кровопролития.
Возразить мне было нечего. Нелс улыбнулся:
— Сколько времени вы еще пробудете в Южной Африке?
— Неделю.
— Тогда почему бы вам не провести ее в «Мейл»? Вы можете написать для нас пару статей об Америке и изнутри узнаете, как действительно работает южноафриканская пресса.
Я осталась на неделю. Затем еще на одну. Затем на месяц. Он убедил меня. И мы полюбили друг друга. Он был женат, но сейчас я не хочу об этом думать.
Я рада, что написала, как мы познакомились. Это разбудило воспоминания не только об идеях, которые мы разделяли, но и том, как сильно я его любила. И продолжаю любить.
Отчего при мысли о его измене становится только больнее.
12 июля
Нелс вернулся из Филадельфии всего на несколько дней — в пятницу он снова улетает. А я задаю себе вопрос: почему он проводит выходные не дома, а там? Как обычно в дни приезда, он сразу направился в офис и приехал оттуда домой только в девять вечера. Он выглядит измотанным. Последние недели он постоянно погружен в свои мысли. Я думала, что это связано с нашим браком или смертью Хенни, но, вспоминая слова Бентона, не могу исключить, что дело, возможно, в другом. Я решила выяснить.
Я спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Он бросил на меня быстрый взгляд, видимо, подозревая подвох, но, успокоившись, устало улыбнулся:
— Да, спасибо.
Я налила ему коньяка и плеснула туда колы, а себе — бокал вина, и мы устроились у камина. Горящие дрова из голубого эвкалипта наполняли гостиную терпким ароматом.
— Дела с покупкой «Гералд» продвигаются не очень? — спросила я.
Он снова взглянул, пытаясь понять, не злорадствую ли я, и, убедившись, что мое беспокойство искренне, тяжело вздохнул:
— Не очень. Я уже был уверен, что все удалось. Но сейчас, похоже, я не могу собрать сумму, которую они просят. Рынок бросовых облигаций так и не оправился после октябрьского обвала, и все боятся. Считают, что вложения в меня слишком рискованны.
— А тебе обязательно связываться с бросовыми облигациями? — поинтересовалась я. — Одно их название чего стоит! Не проще ли взять кредит в банке?
Нелс покачал головой:
— Банкиры напуганы не меньше инвесторов в облигации.
— Ну и ладно, — сказала я. — Будут другие возможности.
— У меня нет уверенности, что «Зейл ньюс» доживет до этих времен, liefie.
Нелс впервые признался в том, на что тогда намекнул Бентон: «Зейл ньюс» была на грани банкротства. И мы впервые говорили о компании с тех пор, как он объявил мне о решении закрыть «Кейп дейли мейл». Раньше, в первые годы брака, мы часто обсуждали, как обстоят дела в бизнесе. Рассказывая мне о том, что происходит с газетами, Нелс снимал внутреннее напряжение, а мне было действительно интересно. Он настоящий бизнесмен, а мне нравится узнавать о его успехах и достижениях.
— Ты можешь продать американские издания и сохранить южноафриканские? — спросила я.
Он снова бросил на меня быстрый взгляд, и в его глазах промелькнуло раздражение. Но на вопрос он, подумав, ответил:
— Нет. Сейчас в Штатах плохое время для любых продаж. Все затаились, и никто не строит планов на будущее. Нет. Я должен найти средства, чтобы купить «Гералд». Других вариантов просто нет.
На долю мгновения мне стало даже жалко его, но потом я вспомнила ночь, когда он не пришел домой. Я допила вино.
— Уверена, что такой международный газетный магнат, как ты, обязательно найдет выход! — На этот раз у Нелса не было сомнений в моем сарказме.
14 июля
Я сижу на площадке для пикников чуть повыше «Хондехука» и никак не могу унять нервную дрожь, когда пишу эти строки. Теперь мне надо быть очень осторожной, выбирать, когда и где вести свой дневник. По крайней мере здесь меня никто не потревожит, и я хочу успеть записать как можно больше, пока все еще свежо в памяти. Меня уже не тревожит то, что именно я пишу сейчас: если кто-нибудь прочитает написанное на последней странице, это уже будет настоящей бомбой само по себе.
Нелс сейчас в долине. О чем он думает? Я не имею об этом ни малейшего представления. Я была абсолютно права, когда в самом начале написала, что потеряла его. Он предал все — свои убеждения, меня. Я больше не знаю, кто он.