– Да неужели?
– Именно так. Мне это показалось удивительным. Обычно ты не ведешь себя так с новичками, тем более сотрудницами. Я точно знаю.
Делестран нахмурился, возможно удивившись, что его эмоции так легко считываются.
– Ты правда считаешь, что я был нелюбезен?
– Я бы так не сказала. Просто заметила некоторую враждебность; ты как будто был ей не рад. С отцом Вацлавом вы тоже не попадали в такт друг другу, но я не понимаю, почему ты не доверяешь Клер.
– Ты что, наблюдаешь за мной?
– Нет, но глазам своим доверяю.
– И твои глаза…
– Мои глаза заметили раздражение. Недоверие, выдающее страх. Ты нарочно так себя вел?
– Слишком много вопросов. Нарочно? Конечно. Не хочу, чтобы кто-то вмешивался в наши дела.
– Она пришла к нам не для этого. Ее сфера деятельности не имеет ничего общего с нашей. По-моему, Клер выразилась более чем определенно.
– Да, но она ведь будет общаться с семьями – значит, сунет нос в дело.
– Таков принцип психологической помощи жертвам и их окружению.
– Да, но меня это смущает.
– Почему?
– У нее появится информация, которой у нас не будет, конфиденциальная информация… Психологи умеют смотреть вглубь лучше нас.
– Это не сыграет никакой роли.
– Ты веришь, что в жизни все распределено по категориям?
– Конечно, нет. Но Клер не расследует, она поддерживает. Это другое.
– Надо же, лейтенант Бомон… Офицер полиции, а заделалась адвокатом?
– Ни черта подобного, командор. Я всего лишь задала вопрос, но, судя по твоей реакции, думаю, что…
– Что ты там думаешь?
– Что все правильно разглядела.
Машина тронулась с места, что не помешало Бомон озорно улыбнуться шефу.
Что ей следовало ответить? Сказать правду? Что он с подозрением относится к психологам в целом, потому что они обладают знанием, которого он лишен? Было ли это формой ревности, капризом избалованного ребенка или имелась скрытая причина?
– Ладно, я приму к сведению твое замечание – вернее, коварную просьбу слегка изменить поведение и стать приветливее.
– Я ни о чем не прошу, но если б ты стал более гибким, это пошло бы на пользу всем, начиная с нее.
– Постараюсь.
Бомон удалось раздразнить шефа, подтолкнуть его изменить образ действий. Майор уступил, но не раскрылся. Ничего, так они смогут вернуться к нормальной работе.
Их машина выехала на набережную Сены и двинулась вверх по реке вдоль берегов. Открытая, груженная углем баржа плыла по течению, оставляя за собой белый пенистый след, сверкающий под солнцем. В небесах парило несколько чаек. Их присутствие в месте, столь удаленном от моря, всегда изумляло сыщика.
Через несколько минут Институт судебно-медицинской экспертизы явил им свой строгий облик из тесаных камней на островке, окруженном транспортными магистралями. На заднем плане двигались взад и вперед поезда наземного метро, огибая кубическое здание. Вагоны с пассажирами пересекали Сену, готовясь исчезнуть в недрах земли. Чтобы не усмотреть в этом мрачной символики, достаточно было дождаться встречного поезда, двигающегося к свету.
Для большинства смертных это было обычное место, но там происходили странные вещи. В самом центре Парижа, вдали от посторонних глаз, «доктора мертвых» кромсали человеческую плоть, чтобы понять причину смерти.
Бесцеремонное вторжение в глубинное пространство мужчины или женщины могло поставить под сомнение некоторые истины и верования. Самые слабонервные наблюдатели отворачивались, другие замыкались, полные решимости досмотреть до конца. Уголовное законодательство требовало присутствия сотрудника судебной полиции при опечатывании извлеченных органов или инородных предметов. Все зависело от чувствительности каждого и его личной истории, поскольку вскрытие могло выявить и старые травмы.
Делестран, слыша, как знатоки теории заявляют, что смерть не остается безнаказанной, насмешливо улыбался. Да что они понимают? Разве им приходится касаться рукой холодной, непреклонной, вонючей смерти?! Это было одной из причин его гнева – сдерживаемого, укоренившегося гнева, который он превратил в жизненную силу. Таков был его секрет. Он даже считал себя привилегированным, потому что имел доступ к этой грубой реальности, наслаждался знанием невероятной человеческой механики. Смерть подчеркивала чудо жизни. Делестрана не волновало, кто всем «руководит», – необязательно понимать происхождение, чтобы наслаждаться процессом.
Они вошли в институт через парадную дверь и сообщили о себе секретарю, а тот передал информацию специалисту, который должен был работать над телом. Они были завсегдатаями, так что знали дорогу и, пройдя через внутренний сад, украшенный фонтаном, и через небольшую дверь слева попали в помещение, служившее раздевалкой. Здесь они наденут халаты, бахилы, шарлотки и хирургические маски, прежде чем им предоставят доступ в прозекторскую. Этот момент будет наполнен тишиной, помогающей сконцентрироваться, переходный шлюз из одного мира в другой. Внутри что-то поднимается и захватывает душу, вызывая опаску. То же самое чувствуют актеры за плотным красным занавесом перед выходом на сцену, профессиональные спортсмены в полумраке тоннеля, ведущего к полю, залитому светом прожекторов, или бык, приговоренный к смерти и вынужденный дать последний бой на взрыхленном песке арены. Такие образы приходили в голову Делестрана много лет. Он выбирал один, в зависимости от настроения, чтобы отвлечься от серьезности момента. Такой у него был стиль.
Щелкнул замок, дверь распахнулась. Ассистент доктора Рено пригласил их следовать за ним. Они вошли в третью, и последнюю, комнату, такую же очищенную и старящую живых, как и предыдущие, со стенами, выложенными белой плиткой, и шероховатым темно-коричневым полом. В центре возвышался стол из нержавеющей стали. Слегка изогнутый, он блестел в свете ярких хирургических ламп. В торце перпендикулярно к нему располагалась рабочая поверхность с деревянной доской и широкая раковина с ручным душем. На потолке с растрескавшейся по углам штукатуркой желтели широкие круги.
Бомон в пятый раз входила в прозекторскую. Она с фотографической точностью помнила свой первый и свой последний визиты – оба раза вскрывали женщин ее возраста. Остальные посещения начали стираться из памяти. У нее не было времени освоиться в этом странном месте, где все разговаривали тихими голосами, словно боялись потревожить чей-то покой. Она все еще удивлялась прикрепленной к стене ультрафиолетовой ловушке для уничтожения мух, с маленькими поджаренными трупиками, приклеившимися к неоновым лампам, и всегда вздрагивала, когда врач точил инструменты о брусок, как мясник, готовящийся разделывать тушу.
Для Делестрана с годами все изменилось. Он давно не считал вскрытия, на которых присутствовал. У него были свои маленькие привычки: войдя, он сразу фиксировал взгляд на сливном отверстии мойки. Именно через решетку в центре зала, где сходился наклон пола, все и исчезало. Прозрачная вода, выплеснутая на стальной стол, становилась гуще, наливаясь красным, тянулась к отверстию длинными кровавыми нитями. Обменявшись парой слов с патологоанатомом, сыщик тяжелым шагом обошел стол, последний раз взглянул на тело, пытаясь разглядеть человека, каким он был при жизни, – ведь после вскрытия все изменится. Он завершил маневр, отметив регистрационный номер на пластиковом браслете на запястье, который будет указан в протоколе, и вернулся на свой наблюдательный пост в глубине комнаты, рядом с приставным столиком, на котором врач разложил личные вещи и документы, включая копии. Чтобы занять время, Делестран решил поиграть в секретаря, делая заметки под диктовку. Убористым почерком черными чернилами он постепенно заполнит пустые клетки схем, запишет сложные слова, благо орфографию он выучил. Возможно, даже снимет трубку, если зазвонит телефон, и приставит ее к уху хозяина, который не сможет сделать это окровавленными руками. Не исключено, что речь пойдет о самых что ни на есть обычных вещах: «Да, мама. Я заеду в субботу, в первой половине дня, и отвезу тебя за покупками, не волнуйся. У тебя кончился творог? Ешь йогурты». Или так: «Алло, слушаю вас, господин прокурор. Нет, вы меня не отвлекаете. Когда у вас марафон? Хорошо, я пришлю медицинскую справку в течение дня. Да я понял, требуется особо указать: “Не имеет противопоказаний к занятиям бегом на соревнованиях”». И все это будет сопровождать извлечение желудка для изучения его содержимого или введение длинной иглы в остановившееся сердце, чтобы взять кровь на токсикологический анализ. Патологоанатом – странная профессия; должно быть, иногда они чувствуют себя очень одинокими, возвращаясь в нормальный мир.
Фотограф фиксировал цифровой камерой каждый этап вскрытия, в ходе которого извлекались органы. Общие, укрупненные и детализированные снимки позволят составить альбом, который приложат к делу в качестве визуального доказательства и предъявят судьям. Полицейские никогда не просматривают эти фотографии, вволю «насладившись» видами в прозекторской. В отличие от счастливчиков в мантиях, их потом долго преследует специфический запах.
В течение двух часов специалист заставлял труп говорить с Виктуар, пристроившейся у него за спиной и жаждавшей разъяснений. Делестран наблюдал, стоя чуть в стороне и почти веселясь. Его лейтенанту нужно было все видеть, заглянуть внутрь, быть как можно ближе, убедиться, что она ничего не упустила из фактов и действий. Бомон ни разу не продемонстрировала отвращение. Задавала вопросы, всегда начинавшиеся со слова «почему»; на ответы реагировала эмоционально, как школьница-неофитка.
Делестран отмечал реплики патологоанатома, предназначенные специально для него. Дважды он подходил ближе, чтобы увидеть все собственными глазами, и молча возвращался на прежнее место. Два маленьких темных пятнышка, обнаруженные под ногтями указательного и среднего пальцев правой руки, действительно представляли интерес. Они напоминали кровь и были взяты для анализа и сравнения. Гематома на уровне коры головного мозга появилась в результате довольно сильного удара, сравнимого с падением с высоты человеческого роста, в результате которого разошелся лямбдовидный шов