йора. Он рассказал собеседникам, что провел исследование в Интернете и выяснил, что этот феномен возник во время войны. Нужда заставляла людей ничего не выбрасывать, даже отходы, которые можно было использовать повторно. В наши дни данным синдромом страдают изгои общества, живущие в нищете.
Понимание могло смягчить некоторые явления, могло помочь отстраниться, вернее, подняться над ними. Это было сродни вскрытию: чтобы не замечать кошмара, попытайся понять внутреннее устройство.
Книги были повсюду: стопки стояли вдоль стен, от пола до потолка, толстые фолианты служили контрфорсами. Создавалось впечатление, что господин Жорж оклеил стены комнаты книгами, и нагромождение образовало удивительные обои со сложным рисунком, от которого кружилась голова. Под кроватью тоже лежали книги. Как скорлупа, как плацента тщательно организованного беспорядка. Замкнутое пространство не давило на психику, атмосфера странным образом защищала.
Сколько их было? Сотни? Тысячи? Неужели хозяин прочел их все? Это казалось невозможным. У каждого заядлого читателя с обсессивно-компульсивным расстройством имелась своя СКП – Стопка К Прочтению. Она никогда не уменьшалась, ее то и дело «достраивали», для чтения она была примерно тем же, чем желание является для наслаждения. Как же попали сюда эти книги?.. Делестран повернулся к священнику.
– Как давно господин Жорж занимает эту комнату? – Майор неосознанно употребил глагол в настоящем времени.
– Около трех лет.
– И вы не знали… – Делестран не нашел слов и обвел рукой помещение.
– Я знал, что он много читает, у него всегда были с собой книги. Если помните, он обучал некоторых прихожан французскому, такова была его работа в доме нашего Господа… Но я, конечно же, и вообразить не мог подобное нагромождение.
Делестран на мгновение закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Он был не в силах признаться отцу Вацлаву, что тот ничего не понял. Господин Жорж, безусловно, не был коллекционером – он исчерпал пределы возможного.
– С вашего разрешения мы с коллегой оглядимся тут. Не хочу отнимать у вас время; мы, конечно, не будем просматривать каждую книжку, но обыщем шкаф и письменный стол.
– Поступайте, как считаете нужным, господин майор.
– Бомон, тебе – шкаф, мне – стол.
– Принято, шеф.
Делестран двигался медленными осторожными шажками, глядя под ноги, и то и дело наклонял голову то на один, то на другой бок до жжения в затылке, чтобы прочесть названия и фамилии авторов на корешках. Бомон поступала так же. Книжный шкаф напоминал фотоальбом: «Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты…» Трудно за считаные минуты составить опись, но представление следователи составили: никакого классифицирования по жанрам, много романов, несколько эссе, биографии и рассказы о путешествиях – в основном классическая литература – умерших авторов и нескольких современных писателей. Господин Жорж не увлекался детективами, зато имел в своей «библиотеке» всех великих: французов и русских, англичан и американцев, немцев и греков. Некоторые имена были совершенно незнакомыми, другие вызывали смутные воспоминания. Обоих сыщиков охватил неожиданный стыд за собственное невежество.
Делестран, привыкший к вторжению в частную жизнь сограждан, сейчас чувствовал себя незваным гостем. Он осторожно продвигался к письменному столу, Бомон уже открыла дверцы шкафа, а отец Вацлав наблюдал за ними из коридора.
Бомон наткнулась на тайник: около десяти бутылок коньяка на дне шкафа. В левом углу – четыре пустые бутылки, в центре полки – одна, полная на две трети, а в правом углу выстроились в два ряда пять запечатанных. Лейтенант обыскала карманы аккуратно развешанной на плечиках одежды – и ничего не обнаружила. На полках все лежало по-военному аккуратно, складкой в одну сторону, так что вещи не заступали за ранжир. Чувствовался аккуратизм бывшего вояки, помешанного на порядке даже в скудости. Контраст с грудами лежащих повсюду книг поражал воображение. В одном и том же человеке внутренняя суровость легко сосуществовала с окружающим беспорядком.
На центральной полке взгляд Бомон привлекла прямоугольная коробка из пошарпанного картона. Она взяла ее, положила на кровать, сняла крышку и увидела зеленый фетровый берет, завернутый от пыли в папиросную бумагу, сборник традиционных военных песен, четыре футляра с наградами, военную книжку с приказами и фотографии легионера Жоржа Бернара в полевой форме и парадном мундире, одного и с товарищами. Бомон мало что знала о легионе, но ее внимание привлек один снимок. Она узнала убитого, стоящего по команде «на караул!» в парадной форме песочного цвета с зелеными эполетами с красной бахромой, зеленом галстуке, синем поясе и белом кепи. На вид этому красивому стройному мужчине было лет 20, возможно, чуть больше. Крепко сжатые зубы, приподнятый подбородок и честный решительный взгляд. Складки идеально отглаженной одежды придавали ему особую элегантность. Он «производил впечатление», гордо позируя рядом с зелено-красным знаменем, на котором читался девиз «Честь и верность». Никаких справок о ранении не нашлось, из военной книжки были вырваны две страницы. Бомон оставила бумаги Делестрану, более осведомленному об их характере: люди его поколения служили в армии.
Майор занимался письменным столом. В единственном ящике он нашел разные документы, в том числе удостоверение личности. Теперь он знал дату и место рождения: 17 мая 1942 года, Бонневаль, в департаменте Эр-и-Луара, зарегистрирован по адресу… Удостоверение личности было просрочено около двадцати лет назад – заявитель не счел нужным его продлить. Там же были выписки со счетов в Почтовом банке, документы социального страхования и некоторое количество всякого хлама. Жорж Бернар жил стесненно, но не был нуждающимся: 27-го числа каждого месяца он получал пенсию и регулярно снимал по сто евро дважды в неделю. На выпивку и книги?
Делестран повернулся к священнику и спросил:
– Вы сказали, он платил вам за комнату?
Отец Вацлав смутился.
– Да, он сам настоял. Мы ни о чем не просили. Он давал уроки – несколько часов в неделю, вот мы его и приютили, но жил он в самых что ни на есть скромных условиях.
– Похоже, его все устраивало… Сколько он платил?
– Триста евро.
– Триста евро?
– За эти деньги он получал завтрак и вечернюю трапезу, – счел нужным оправдаться священник.
Делестран изъял удостоверение личности, все остальное положил на место и закрыл ящик. На письменном столе его больше всего заинтересовала стопка блокнотов разного размера в обложках из цветного картона или молескина. Он приметил их с самого начала, но из своего рода суеверия, требующего всегда оставлять лучшее напоследок, сначала сосредоточился на содержимом ящика. Подогреваемое ожидание обострило любопытство: майор взял записи, предчувствуя, что сейчас узнает чужие секреты, пролистал их одну за другой, временами прерываясь, совершенно ошеломленный. Тесным почерком, черной ручкой Жорж Бернар тщательно записывал впечатления о прочитанном короткими предложениями, иногда – отрывками в несколько строк. Каждый блокнот начинался и заканчивался датой; по ним можно было относительно точно установить хронологию чтения – сотни книго-часов в год. Настоящая антология читателя-каторжника, мономаниакальное произведение человека, затворившегося в мире книг. В общем и целом записи представляли собой выжимки из прочитанного. От подобного закружилась бы голова даже у такого искушенного человека, как Делестран.
Пытаясь совладать с эмоциями, он еще раз медленно обвел взглядом комнату, остановившись на вентиляционной решетке. Майор размышлял, стоило ли того подобное увлечение. Разве сам он не тратит время попусту, собирая мелкие подробности жизни человека, в конечном итоге совсем неинтересного, ведь речь может идти о несчастном случае или неудачном падении? У него появились сомнения. Он блуждал в своих мыслях, но любопытство и желание все знать об окружающих перебороли нерешительность. Это оказалось сильнее него, тем более с таким странным персонажем, как Жорж Бернар.
На левом углу письменного стола лежала зеленая картонная папка. Делестран снял резинку и сделал еще одно, не менее удивительное открытие. Он отложил в сторону брошюру, выпущенную Национальным советом по доступу к личному происхождению, заинтересовавшись конвертом с маркой, адресованным господину Жоржу Бернару. Адрес был тот же, что в удостоверении личности: 28800 Бонваль, улица Валь-де-Луар, 48. Внутри лежало письмо от 15 января 2002 года.
Мой дорогой Жорж!
Бесценный мой друг!
Надеюсь, это письмо дойдет до тебя вовремя и ты узнаешь мою последнюю волю. Мне пора покинуть этот мир; сражение, которое я веду много лет, проиграно. На этот раз я не выкарабкаюсь, рак одолеет меня. Но я пишу это письмо и как будто делаю последний глоток воздуха в жизни. Мой дорогой Жорж, я ничего не забыла о том воскресенье августа, когда 45 лет назад, выходя после мессы, встретилась с тобой взглядом. Ты появился внезапно, поднял на меня полные нежности глаза, и между нами возникла магия; две наши прямо противоположные вселенные столкнулись, проникли друг в друга и высекли искры свободы. Ты выходил из пекарни с пирожными. Двойными заварными, шоколадными. Видишь, я ничего не забыла. Мне понравилась твоя неловкость, то, как ты выронил пакет, когда я улыбнулась тебе, и твое смущение, когда ты его поднял. У тебя был чистый взгляд дикаря, просящего прощения и без вины виноватого, в этом был весь ты! Мне даже показалось, что ты протянул руку и предложил мне в качестве подарка маленький перевязанный шпагатом пакетик… Весь ты! Мы не должны были встретиться, но по какой-то невероятной случайности жизнь рассудила иначе – и через несколько недель разлучила нас. Мы провели эти дни в твоем мире, столь далеком от моего, на корме твоей плывущей лодки, на берегах твоей
реки, в твоей хижине, скрытой в зелени плакучей ивы. Мы лежали ночью на лугу посреди «нигде» и смотрели на звездное небо. Как изящно ты выглядел ранним утром, когда подставил мне спину, чтобы помочь перелезть через стену моей ужасной семейной крепости! Нет, я ничего не забыла, ничего… Я могу сказать тебе сегодня, что те две недели с тобой были самыми счастливыми в моей жизни. Благодаря тебе я могу утверждать, что у меня было несколько жизней. Одна – очень удобная, длинная и мирная, окруженная тем, что я долго считала любовью, а еще одна – твоя, наша, такая короткая, избавленная от всего лишнего, мощная и напряженная, безрассудно воспламеняющаяся, что случается только от настоящей любви.