— Но я хотел бы воспользоваться такой возможностью, мистер Эмерсон, сэр… Для меня это очень важно. От этого зависит вся моя карьера.
— Но у вас нет ни малейшего шанса, — сказал он.
— Меня сюда направил сам доктор Бледсоу, — сказал я, все больше волнуясь. — Я должен использовать такую возможность…
— Доктор Бледсоу, — сказал он с отвращением. — Он — как мой… Взгреть бы его по первое число! Вот, держите. — Он передал мне шуршащий конверт.
Я забрал письмо, вперясь ему в глаза, и он выдержал мой взгляд.
— Ну же, читайте! — нервно выкрикнул он. — Вперед!
— Но об этом речи не было, — сказал я.
— Читайте!
«Дорогой мой мистер Эмерсон.
Податель сего письма — наш бывший студент (говорю „бывший“, поскольку он никогда, ни при каких условиях не будет у нас восстановлен), который был отчислен за серьезнейшее нарушение нашего строгого устава.
Однако в связи с обстоятельствами, природу которых я объясню Вам лично во время следующего заседания попечительского совета, в интересах колледжа — не разглашать, что молодой человек отчислен без права восстановления. Сам он надеется приступить к занятиям осенью. Однако в интересах великого дела, которому мы с Вами служим, целесообразно позволить ему и впредь питать напрасные надежды, находясь при этом как можно дальше от нас.
Этот пример являет собой, дорогой мой мистер Эмерсон, один из тех редких, особых случаев, когда студент, на которого мы возлагали большие надежды, серьезно сбился с пути и своим проступком способен нарушить некоторые весьма хрупкие отношения между определенными заинтересованными лицами и колледжем.
Таким образом, хотя податель сего более не связан с нашим ученым сообществом, крайне важно, чтобы его окончательный и бесповоротный разрыв с колледжем оказался максимально безболезненным. Прошу Вас, сэр, помочь ему двигаться к этой точке, и пусть она, подобно горизонту, отступает все дальше и дальше от полного надежд путника.
Я поднял голову. Казалось, прошло четверть века между тем, как он передал мне письмо, и тем, как я усвоил его смысл. Для верности мне пришлось перечитать текст письма заново, и все же меня не покидало ощущение, что подобное уже когда-то случалось. Я протер сухие глаза, которые словно запорошило песком.
— Уж простите, — сказал он. — Очень вам сочувствую.
— Но что я плохого сделал? Я всегда старался поступать честно…
— Это вы мне объясните, — сказал он. — О чем здесь идет речь?
— Не понимаю, просто не понимаю.
— Должно быть, вы что-то натворили…
— Мне было велено организовать поездку по кампусу для одного человека, но ему стало плохо, и я завернул в «Золотой день», чтобы оказать ему помощь… Ума не приложу…
Я сбивчиво поведал ему о знакомстве с Трубладом, об остановке у «Золотого дня» и о своем исключении, а сам наблюдал за его подвижным лицом, отражающим реакцию на каждую подробность.
— Ничего предосудительного вы не совершили, — сказал он, когда я закончил. — Не понимаю этого человека. Он весьма непрост.
— Я лишь хотел восстановиться в колледже и приносить пользу, — объяснил я.
— Восстановиться вы не сможете. Об этом даже речи нет, — отрезал он. — Неужели до вас не доходит? Очень вам сочувствую, и все же я рад, что поддался желанию с вами переговорить. Забудьте об этом; пусть я лично такой совет не приемлю, но это добрый совет. Бессмысленно закрывать глаза на правду. Не обманывайте себя…
В ошеломлении я направился к двери. Он прошел за мной в приемную, где в клетке пестрели ярким оперением птицы, чьи крики напоминали вопли из кошмарного сна.
Он виновато пробормотал:
— Должен попросить вас никогда и никому не рассказывать о нашем разговоре.
— Буду молчать, — сказал я.
— Мне все равно, да только отец сочтет мои откровения злостным предательством… Вы-то больше от него не зависите. А я по-прежнему его пленник. Вы на свободе, понимаете? А мне еще предстоит битва.
Казалось, он вот-вот расплачется.
— Я не проболтаюсь. Все равно никто не поверит, — сказал я. — Мне и самому не верится. Должно быть, произошла какая-то ошибка. Должно быть…
Я открыл входную дверь.
— Послушай, друг, — сказал он. — Сегодня вечером я устраиваю вечеринку в «Каламусе». Не желаешь присоединиться к моим гостям? Хотя бы развеешься…
— Нет, спасибо, сэр. За меня не тревожьтесь.
— Быть может, захочешь поработать у меня камердинером?
Я взглянул на него.
— Нет, спасибо, сэр.
— Соглашайся, — настаивал он. — Я правда хочу тебе помочь. Слушай, я тут узнал о вакансиях на заводе «Либерти пейнтс». Отец пристроил туда нескольких парней… Советую попробовать…
Я затворил за собой дверь.
Лифт спустился быстрее пули, я покинул офисное здание и зашагал вдоль по улице. Солнце уже светило вовсю, и прохожие вдруг оказались далеко-далеко. Я остановился у серой стены, где над головой, словно крыши зданий, возвышались надгробья церковного кладбища. На другой стороне улицы, в тени навеса, юный чистильщик обуви за сущие гроши исполнял любые танцы. Дойдя до поворота, я сел в автобус и по привычке забился в самый конец. Сидевший впереди темнокожий в панаме сквозь зубы насвистывал одну и ту же мелодию. Мысли мои бродили по кругу, от Бледсоу к Эмерсону и обратно. В этой истории не виделось никакого смысла. Вероятно, надо мной подшутили. Черт, ничего себе шутка… Да нет, шутка, что же еще?.. Автобус резко остановился, и я понял, что напеваю ту же мелодию, что насвистывал парень впереди; вспомнились и знакомые слова:
Ой да, птенца зарянки
Ощипали догола.
Ой да, птенца зарянки
Ощипали догола.
Да, птенчика-беднягу
Привязывали к пню,
Из гузки перья дергали
Аж восемь раз на дню.
Ой да, птенца зарянки
Ощипали догола.
Я вскочил и поспешил к выходу, но вдруг услышал тонкий, словно игра на расческе с полоской тонкой бумаги, свист, настигший меня уже на остановке. Меня всего трясло, я стоял на тротуаре почти в полной уверенности, что негр выскочит из дверей автобуса и увяжется за мной, насвистывая давно забытую песенку про ощипанного птенца. Мелодия ко мне прилипла. Я поехал на метро, добрался до пансиона и рухнул поперек кровати, а мотив по-прежнему звучал у меня в голове. Бедняга-птенец: кто его, когда, за что, почему, где? Что он натворил, кто его связал, зачем ощипали, почему мы сложили песню о его судьбе? Ни уму, ни сердцу, мелюзга вечно смеялась до упаду, а шутник-тубист из группы старого Лося наяривал соло на своей огромной закрученной трубе, с потешными припевками и жалобными стонами: «Буу-буу-буу-бууууу, ощипали догола» — издевательская панихида… Но кто этот птенец, за что ему такие униженья и муки?
Вдруг я понял, что весь трясусь от злости. Все было впустую. Мысли мои вернулись к Эмерсону-младшему. Вдруг он попросту водил меня за нос из каких-то собственных тайных побуждений? Неужели у всех имелись в отношении меня какие-то планы, а за ними стояли планы еще более тайные? В чем состоит план Эмерсона-младшего, зачем ему понадобился именно я? Тоже мне — важная шишка. Я судорожно ворочался. Возможно, это проверка моих благих намерений и преданности… Но заблуждаться не стоит, говорил я себе. Да, это ложь, сплошная ложь, сам знаешь. Я прочел письмо от начала до конца: оно, по сути, равносильно приказу меня убить. Но не сразу…
— «Дорогой мой мистер Эмерсон, — заговорил я вслух. — Птенец зарянки, что принес это письмо, — бывший студент. Кормите, пожалуйста, его надеждами, покуда не лопнет, и толкайте вперед. С почтением, Ваш покорный слуга, А. Г. Бледсоу…»
Конечно, так оно и есть, подумал я: резкий словесный coup de grace в затылок. И что же напишет в ответ Эмерсон? Ах, да: «Дружище Блед, увиделся с Птенцом, подбрил ему хвост». И подпись: «Эмерсон».
Присев на кровать, я рассмеялся. Сослали меня в птичник — все логично. Я смеялся вопреки онемению и слабости, понимая, что скоро придет боль и что мне уже нипочем не стать прежним. Оцепенел — и все равно смеялся. А заставив себя умолкнуть, с трудом перевел дух и решил вернуться, чтобы прикончить Бледсоу. Да, подумал я, это мой долг перед всеми чернокожими и перед самим собой. Я его убью.
Дерзость этого замысла и злость, лежащая в его основе, придавали мне решимости. Нужно было срочно найти работу, и я воспользовался, как мне хотелось верить, самым быстрым способом. Взял да позвонил на завод, который упомянул Эмерсон-младший, и это сработало. Мне велели явиться завтра утром. Все сложилось так легко и стремительно, что на миг я решил, будто меня снова обманывают. Неужели это входило в их планы? Ну уж нет, больше им меня не околпачить. На сей раз я сам сделал ход.
Мысли о возмездии долго не давали мне уснуть.
Глава десятая
Завод находился на Лонг-Айленде; чтобы туда попасть, я в утреннем тумане прошел по мосту и влился в поток рабочих. Над головой полыхал электрическими огнями гигантский лозунг:
Ветер трепал флаги на каждом из зданий раскинувшегося внизу лабиринта, и на миг мне показалось, будто передо мной разворачивается какое-то масштабное патриотическое действо. Но ни залпов салюта, ни пения горнов не последовало. Сквозь туман я поспешил вперед вместе с толпой.
Мне было неспокойно, так как я без разрешения использовал имя Эмерсона, но, когда наконец добрался до отдела кадров, все стало разворачиваться как по волшебству. Со мной побеседовал приземистый пучеглазый служащий, мистер Макдаффи, который направил меня под начало некоего мистера Кимбро. Тут же был вызван курьер, чтобы указать мне дорогу.
— Если старику Кимбро подойдет такой работник, — распорядился Макдаффи, — то приходи обратно и внеси его данные в платежную ведомость транспортного цеха.