Я смотрел, как мистер Брокуэй открывает клапан. В помещение хлынул новый резкий запах масла.
— Теперь готова кашеварить, голубушка, осталось только дать ей огня, — сказал он и нажал кнопку на каком-то механизме, похожем на горелку масляной печи.
Раздался сильный гул, за ним последовал небольшой хлопок, от которого что-то задребезжало, и в уши ударил низкий рев.
— Знаешь, что тут у нас варится?
— Нет, сэр, — ответил я.
— Так знай: мы тут варим до готовности самую суть краски, так называемый растворитель. Вот смешаю все составляющие — и будет готово.
— Но я думал, краски производят наверху…
— Нет, там просто добавляют цвет, чтобы смотрелось покрасивше. А краски создаются именно здесь. А эти, наверху, без меня б до сих пор кирпичи без соломы изготовляли. Я ведь не только основу делаю: на мне и лаки, и разные масла…
— Вот оно что, — сказал я. — А я как раз думал: чем вы тут занимаетесь?
— Многие думают, да мало понимают. Но, как я и сказал, каждая капля краски, что заводом выпускается, проходит через руки Люциуса Брокуэя.
— И давно вы этим занимаетесь?
— Достаточно давно, чтоб дело свое знать досконально, — ответил он. — И всему научился безо всякого образования, которое якобы есть у тех, кого мне в помощь присылают. Я все постиг на опыте. Кадровикам неохота это признавать, но за «Либерти пейнтс» ни гроша ломаного не дадут, если я уйду, потому как у продукции не будет надежной основы. Хотя бы Старик Спарленд это понимает. До сих пор смеюсь: однажды слег я с пневмонией, и без моего ведома прислали сюда одного инженеришку. И что в итоге? Он столько тут напортачил, что никто не знал, как дальше быть. Краска не сохла, не вставала, ни к одной поверхности не липла; знаешь, изобрести бы средство, чтобы краска никогда не портилась, — такие деньжищи можно было б зашибать. Ну, короче говоря, все пошло псу под хвост. Затем я прознал, что на мое место кого-то поставили, чтоб я после болезни не возвращался. Я как проклятый на них ишачил, и где благодарность? Нет, дудки, распустил я слух, что Люциус Брокуэй выходит на пенсию. И что ты думаешь? Является ко мне сам Старик Спарленд. Такой дряхлый, что шофер чуть не на себе его по лестнице тащит. Ну так вот: заходит он, пыхтя и отдуваясь, и говорит: «Люциус, я слышал, ты от нас уходишь?» — «Да, — отвечаю, — сэр, мистер Спарленд, здоровье мое пошатнулось, и, как вы знаете, с годами я добрей стал: услышал, что этот итальянец на моем месте успешно справляется, и решил, что теперь буду за домом смотреть». Ты, небось, подумал, что я начну его проклинать? А Старик такой: «О чем ты говоришь, Люциус Брокуэй, кто ж тебе даст за домом смотреть, когда ты нужен нам на заводе? Разве ты не знаешь, что уход на покой — прямая дорога в могилу? Этот парнишка ничего не знает о печах. Я волнуюсь, что он взорвет завод или еще что-нибудь учудит — даже страховку дополнительную оформил. С твоей работой он не справляется, — добавил Старик, — ну не дано ему, и все тут. Мы не выпускали хорошей краски с тех пор, как ты ушел». Вот прямо так и сказал мне сам Старик! — подытожил Люциус Брокуэй.
— И что было дальше? — спросил я.
— О чем ты вообще? — сказал он, будто ему задали совершенно неуместный вопрос. — Черт возьми, не прошло и пары дней, как Старик вернул меня на старое место со всеми правами. Этот инженеришка так разозлился, когда узнал, кому теперь будет подчиняться, что уволился на следующий день.
Брокуэй плюнул на пол и засмеялся.
— Ха-ха-ха, ну и дурак же был. Дурачина! Он, значит, тут мною помыкать собирался, когда я знаю об этом подвале и оборудовании больше, чем кто-либо другой. Я помогал укладывать трубы и все остальное, поверь мне, я знаю, где находится каждая труба, каждый переключатель, каждый кабель, провод и все, все, все как под полом, так и в стенах, и во дворе. Да, сэр! И что еще важнее, помню все так четко, что могу нарисовать на бумаге план до последнего винтика и болтика; а ведь ни на какого инженера я не учился, даже рядом не стоял. Ну и что ты мне на это скажешь?
— По-моему, это потрясающе, — сказал я лишь с одной мыслью: не нравится мне этот дед.
— Ну, это уж ты хватил, — протянул он. — Просто я здесь уже очень долго. Больше четверти века изучаю всю эту технику. А тот дурачина? Решил: раз нахватался по верхам, чертеж умеет читать и котел топить, то знает о производстве больше, чем Люциус Брокуэй. Ну, не тянет он на инженера, не видит того, что на поверхности лежит… Кстати, ты забываешь следить за датчиками.
Я бросился к стеклам и увидел, что все стрелки стоят ровно.
— Порядок, — крикнул я.
— Хорошо, но предупреждаю: не спускай с них глаз. Здесь об этом забывать нельзя, иначе, не ровен час, что-нибудь взорвется. Да, машины у них есть всякие-разные, но зато мы — машины внутри машин. Знаешь нашу самую популярную краску, ту, на которой мы построили все это производство? — спросил он, когда я помогал наполнить чан вонючей жижей.
— Нет, не знаю.
— «Белая оптическая».
— Почему именно белая, а не другие?
— Мы с самого начала сделали на нее ставку. У нас лучшие в мире белила, и плевать, кто и что там говорит. Она настолько белая, что можно окунуть в нее кусок угля, достать, и потом попробуй докажи, не раскалывая, что внутри он на самом деле черный!
В его глазах сверкнула полная убежденность в собственной правоте, и мне пришлось опустить голову, чтобы спрятать улыбку.
— Заметил символ на заводской крыше?
— Его попробуй не заметь, — ответил я.
— Прочел наш слоган?
— Не помню, я спешил.
— Веришь, нет — это ведь я подсказал Старику слоган. «Белая оптическая — всегда магическая», — процитировал он, подняв палец вверх, как проповедник над Священным Писанием. — Мне за это премию дали — триста долларов. Эти новомодные рекламщики нынче тужатся что-нибудь высосать из пальца и про другие цвета тоже, радугу приплетают и прочее, но помяни мое слово: у них ничего толкового не выйдет.
— «Белая оптическая — всегда магическая», — повторил я и снова едва сдержал смех, вспомнив поговорку из детства: — «Белый всегда прав».
— Все так, — ответил мистер Брокуэй. — Есть и еще одна причина, почему Старик никому не позволит со мной тягаться и собачиться. Он знает то, о чем большинство юнцов и не слыхали; он знает, что наша краска так хороша потому, что Люциус Брокуэй кипятит масла и смолы еще до того, как они покидают резервуары.
Он ядовито рассмеялся.
— Юнцы как рассуждают: коли здесь есть машины, то они все и делают. С ума посходили! Тут вообще бы ничего не работало, кабы не мои черные руки! Машины что, они просто стряпают, а потеть приходится моим рукам. Да, сэр! Здесь всем заправляет Люциус Брокуэй! Без моих рук и пота все пропадет! Давай-ка перекусим…
— А как же датчики, сэр? — спросил я, глядя, как он достает термос с полки у одной из печей.
— Да мы поблизости сядем, увидим, если что. Не волнуйся.
— Но мой обед в раздевалке остался, в первом корпусе.
— Так сходи, там и перекусишь. Здесь, внизу, от работы отвлекаться нельзя. На еду тебе должно хватать пятнадцати минут, затем по моей команде приступаешь к работе.
Открыв дверь, я подумал, что совершил ошибку. Мужчины в забрызганных краской шапочках и комбинезонах сидели на скамейках и слушали худого, как туберкулезник, пожилого дядьку, который говорил гнусавым голосом. Все повернулись в мою сторону, и, когда я прошел дальше, тот обратился ко мне: «Места всем хватит. Присаживайся, брат…»
Брат? К такому я еще не привык, хотя провел на Севере уже не одну неделю.
— Мне в раздевалку надо, — пробормотал я.
— Ты пришел по адресу, брат. Тебе разве не сообщили про собрание?
— Про собрание? Нет, сэр, не сообщили.
Председатель нахмурил брови.
— Видите? Руководство не очень-то с нами сотрудничает, — сказал он собравшимся. — Брат, кто твой бригадир?
— Мистер Брокуэй, сэр, — ответил я.
Почему-то собравшиеся начали чесать ноги и тихо ругаться. Я огляделся. Что было не так? Им не понравилось слово «мистер»? Но почему?
— Успокойтесь, братья, — воззвал к ним председатель, перегнувшись через стол и приложив ладонь к уху. — Как ты сказал, брат, кто твой бригадир?
— Люциус Брокуэй, сэр, — сказал я уже без «мистера».
Но это, казалось, только усугубило ситуацию.
— Вышвырните этого отсюда к чертовой матери, — закричали собравшиеся.
Я развернулся. Группа рабочих в торце опрокинула скамейку и скандировала: «Гони его! Гони его!»
Я попятился в коридор, но услышал, как невысокий мужчина ударил по столу, требуя порядка.
— Братья! Дайте вашему брату шанс…
— Да он же поганый стукач. На лбу написано: стукач!
Грубое слово меня резануло, как в свое время на Юге — «нигер», брошенное злобным белым.
— Братья, прошу вас!
Председатель отчаянно жестикулировал, я же потянулся к двери позади себя и, внезапно коснувшись чьей-то руки, почувствовал, как она резко отдернулась. Я остановился.
— Кто подослал сюда этого стукача, брат-председатель? Узнай у него, — потребовал кто-то.
— Нет, стойте, — сказал председатель. — Не перегибайте палку…
— Спроси его, брат-председатель! — закричал еще один рабочий.
— Хорошо, только не спешите клеймить человека, пока ничего о нем не знаете.
Председатель повернулся ко мне.
— Как ты здесь оказался, брат?
Все обратились в слух.
— У меня обед в шкафчике остался, — ответил я, едва ворочая пересохшим языком.
— Тебя не подослали на собрание?
— Нет, сэр, о собрании я даже не знал.
— Врет как козу дерет. Стукачи вечно ничего не знают!
— Да вышвырните уже этого паразита!
— Постойте, — сказал я.
Угрозы стали громче.
— Уважение к председателю! — возопил председатель. — Мы — демократический союз и должны следовать демократическим…
— Прекращай, вытолкайте этого гада!