Толпа остановилась в нерешительности.
— Шесть пулек в твоей пукалке, — крикнул какой-то коротышка. — А потом-то что?
— Да по-любому от нас не уйдешь.
— Настоятельно прошу не вмешиваться, — обратился к толпе судебный пристав.
— Эй, придурок, думаешь, можно вот так запросто являться сюда и бить наших женщин?
— Кончай трепаться, пора проучить ублюдка!
— Советую хорошенько подумать, — увещевал пристав.
Толпа рванула к лестнице, а я почувствовал, что моя голова вот-вот расколется пополам. От мысли, что они собираются напасть на человека, меня охватывали ужас и ярость вперемешку с отторжением и околдованностью. Я одновременно и хотел, чтобы это произошло, и опасался последствий; был возмущен и разозлен увиденным, но в то же время охвачен страхом… страхом не за жизнь белого и не за исход стычки, а за то, что попросится из меня наружу от этих сцен насилия. И под всем этим уже клокотали противоконфликтные мантры, которые я заучивал всю жизнь. Казалось, я балансирую на самом краю глубокой темной дыры.
— Нет, не надо, — услышал я свой надрывный голос. — Чернокожие! Братья! Черные братья! Это не выход. Мы ведь законопослушные. Мы законопослушный народ; наш народ медлен на гнев.
Я быстро пробился сквозь толпу, поднялся на ступеньки перед стоявшими в первых рядах и затараторил — не задумываясь, полагаясь лишь на свои растрепанные чувства.
— Мы законопослушный народ, наш народ медлен на гнев…
Они успокоились и стали слушать. Даже пристав удивился.
— Может, оно и так, но сейчас-то мы в бешенстве, — выкрикнул чей-то голос.
— Верно, ты прав, — прокричал я в ответ. — Мы в бешенстве, но будем благоразумными. Давайте… я хочу сказать, давайте не… Давайте учиться у великого лидера, о чьем благоразумном поведении недавно писали в газетах.
— У кого это, интересно? У кого? — прозвучал голос с вест-индским акцентом.
— Какого черта! Пускай он катится куда подальше, надо разобраться с этим ирландишкой, пока не подоспела подмога…
— Нет, стойте, — взревел я. — Нам нужен лидер, давайте организуемся. Организуемся. Нам нужен кто-то вроде того мудрого лидера из Алабамы, вы о нем читали. У него хватило сил вести себя благоразумно и не поддаваться эмоциям.
— Да кто же это? Кто?
«Сработало, — подумал я, — они слушают, хотят слушать. Никто не смеется. Но если засмеются, мне крышка». Я напряг диафрагму.
— Этот мудрый человек, — начал я, — вы о нем читали, так вот, когда в его школу влетел какой-то воришка, сбежавший от толпы, у этого мудрого человека хватило сил и воли следовать закону, действовать в рамках дозволенного и выдать беглеца органам правопорядка.
— Ага, — раздался голос, — вот-вот, чтоб они его потом линчевали.
Господи, нет, все наперекосяк. Довольно посредственно и не так, как мне бы хотелось.
— Он мудрый лидер, — прокричал я. — Действовал в рамках закона. Разве это не мудрый поступок?
— Ага, он поступил мудро, мы поняли, — зло рассмеялся парень. — А теперь прочь с дороги, мы займемся этим ирландишкой.
Толпа взревела, и я, словно загипнотизированный, рассмеялся в ответ.
— Разве это не человечный поступок? В конечном счете он был вынужден защищать себя, потому что…
— Он крыса, лебезящая перед белыми, — прозвучал женский голос, полный презрения.
— Конечно, вы правы. Он мудр и одновременно труслив, ну а нам-то с вами что делать? Как поступить? — воскликнул я, неожиданно предвкушая ответ. — Посмотрите на него, — обратился я к толпе.
— Да, только посмотрите на него, — отозвался какой-то дед в котелке, словно вторя священнику в церкви.
— И посмотрите на этих стариков…
— Вот именно, что же нам делать с братом и сестрой Прово? — спросил он. — Срам безбожный!
— И посмотрите на их добро, разбросанное по мостовой. Только посмотрите на их добро, припорошенное снегом. Сколько вам лет, сэр? — выкрикнул я.
— Восемьдесят семь, — тихо ответил растерянный старик Прово.
— Как вы сказали? Повторите громче, чтобы вас услышали наши медленные на гнев братья.
— Мне восемьдесят семь лет!
— Все услышали? Восемьдесят семь! Восемьдесят семь, и посмотрите: все, что нажито им за эти годы, раскидано по снегу как куриные потроха, но мы-то такие законопослушные, такие медленные на гнев, семь дней в неделю подставляющие другую щеку. Как же нам быть? Как бы вы поступили, а я, а он? Так что же делать? Давайте поступим мудро, правомерно. Посмотрите на этот скарб. Разве должны два пожилых человека жить в грязной комнате бок о бок с таким барахлом. Оно представляет собой большую угрозу, так как в любую минуту может возгореться. Старая щербатая посуда, сломанные стулья. Да-да! Посмотрите, перед вами пожилая женщина, чья-то мать, возможно, бабушка. Биг Мама, которая нас баловала и… ну, вы сами знаете, вы помните… Посмотрите на ее лоскутные одеяла и стоптанную обувь. Чья-то мать: я видел в снегу ее старый молокоотсос; чья-то бабушка: я видел открытку со словами «Дорогая бабуля…», но мы же с вами законопослушные… В ящике я видел кости, не какие-нибудь позвонки, нет, реберные кости, музыкальные ритмические кости… Эти двое когда-то танцевали… я видел… отец, ты кто по профессии? — спросил я.
— Разнорабочий.
— …Разнорабочий, вы слышали, но посмотрите на его добро, разбросанное по снегу как свиная требуха… На что пошли все его труды? Или он врет?
— Черт, нет, он не врет.
— Не-а, сэр.
— Так что же дала ему работа? Посмотрите на его старые блюзовые пластинки, ее комнатные растения, эти люди — благопристойные граждане, а то, что сейчас выброшено как ненужный хлам, восемьдесят семь лет крутилось в водовороте жизни. Восемьдесят семь лет, а потом — вжух! как ветром сдуло. Посмотрите на них — ну вылитые мои мама и папа, дед и бабуля, и я похож на вас, а вы — мое отраженье в фас. Посмотрите на них, но не забывайте, что наше собрание благоразумно и законопослушно. И не забывайте об этом, глядя наверх, где из дверного проема на нас косит олицетворение закона с кольтом сорок пятого калибра. Смотрите, стоит там, что он выбрал: синий китель саржевый да пистолет заряженный или кольт сорок пятого калибра, на каждого из нас, таких как он — десять, и револьверов — десять, и теплых брюк и жирных брюх — по десять, и десять миллионов законников. Законники, так мы их называем на Юге. Законники — это они! А благоразумные, законопослушные — это мы. А теперь посмотрите на эту пожилую женщину и ее Библию с загнутыми уголками страниц. Чего она добивается? Религия затмила ей разум, но мы знаем, что вера — в сердцах, не в головах. Ибо сказано: «Блаженны чистые сердцем». Ни слова про немощный разум. Так чего же она добивается? А как быть с теми, у кого ясный разум? Ясный взгляд? Ясный хладнокровный взгляд, не пропускающий ложь. Посмотрите на ее комод, на эти бреши ящиков из-под. Восемьдесят семь лет они заполнялись, и что там — всякий хлам, сплошной бедлам, и она еще смеет перечить правилам… Что же произошло с этими стариками? Ведь они наши люди, ваши и мои, ваши родители и мои. Что же с ними произошло?
— Я отвечу тебе, — гневно прохрипел здоровенный детина, расталкивая толпу. — Черт тебя, их лишили права собственности, обезземелили, сукин ты сын, прочь с дороги.
— Лишили права собственности? — воскликнул я, поднимая руку и позволяя словам вырваться из груди. — Хорошо сказано. Лишили. Обезземелили… восемьдесят семь лет прошло, и чего их лишили? Нет у них ничего и никогда не было, за всю свою жизнь они ни черта не получили. Так кого здесь лишили? — прорычал я. — Мы законопослушные. Кого здесь чего лишают? Нас, может быть? Эти старики стоймя стоят под снегом, но мы с ними рядом. Посмотрите на их пожитки, ни одной ночной вазы, чтоб справить нужду сразу, ни одного окна, чтоб с соседками судачить допоздна, зато есть мы, и мы рядом. Посмотрите: нет угла, где помолиться, нет проулка, где спеть блюз. Они глядят в дуло направленного на них пистолета, и мы глядим с ними вместе. Им не нужен весь мир, им нужен Иисус. Им лишь нужен Иисус, пятнадцать минут, обращенных к Иисусу, на голом полу… Что скажете, господин Законник? У нас есть наши пятнадцать минут с Иисусом? У вас целый мир, можно нам нашего Иисуса?
— Приятель, у меня приказ, — сказал пристав, помахивая пистолетом и презрительно усмехаясь. — Ты неплохо справляешься, скажи им, чтобы не совались. Я действую по закону и буду стрелять, если потребуется…
— Так что насчет помолиться?
— В дом они не войдут.
— Это ваше последнее слово?
— Уж будь уверен, — ответил он.
— Посмотрите на него, — обратился я к разгневанной толпе. — На его синий китель саржевый да пистолет заряженный. Вы слышали его, он здесь закон. Он говорит, что застрелит нас, ведь мы законопослушный народ. Мало того, что нас обезземелили, так вдобавок этот малый возомнил себя Богом. Поднимите глаза: стоит такой, прислонившись к дверному косяку, а по левую и правую руку от него — уголовники. Неужели вы не чувствуете холодный ветер, не слышите, как он вопрошает: «Вы трудились в поте лица, и чего вы достигли? Чего вы достигли?» Если вдуматься, сколько всего вы не получили за восемьдесят семь лет, становится стыдно…
— Брат, скажи им, — перебил меня старик, — что после такого человеком себя не чувствуешь.
— У этих стариков была книга-сонник, но текст стерся, книга не подсказала старикам число. Книга называлась «Видящее око», «Великий конституционный сонник», «Секреты Африки», «Мудрость Египта», и тем не менее око ослепло, утратило свой блеск. Его, как глаз кривого плотника, заволокла пелена, и оно перестало ясно видеть. У нас осталась лишь Библия, но Законник ее не признает. Что же дальше? Куда нам теперь идти, без ночной вазы…
— Мы сейчас спустим оттуда ирландишку, — крикнул здоровяк, взбираясь по лестнице.
Меня толкнули.
— Нет, погоди, — возразил я.
— Прочь с дороги!
На меня хлынула толпа, и я, услышав единичный взрыв, упал в пучину мельтешащих ног и галош, на утоптанный снег, обжигающий мне руки. Над головой прозвучал еще один выстрел, похожий на хлопок лопнувшего пакета. Кое-как я поднялся на ноги и посмотрел наверх, где из волнующегося моря голов вынырнула рука с зажатым в ней пистолетом, а в следующее мгновение его обладателя уже утянули вниз к заснеженной земле и принялись топтать — слева, справа, — сопровождая пинки негромкими, но напряженными, нарастающими звуками, какие издают при отчаянном усилии; натужно ухали, тихо выплевывали тысячи проклятий, преисполненных жгучей ненависти. Пристава подняли на ноги и погнали сквозь строй, наподобие приговоре