нного к наказанию шпицрутенами, и какая-то женщина, с лицом как бесцветная маска с черными прорезями для глаз семенила рядом и колошматила его каблуком своей туфли, прицельно била, снова и снова, пока не появилась струйка крови. Вдруг я заметил, как через улицу, сверкнув в воздухе, поплыла пара наручников. От толпы отделился мальчонка, чью голову украшала элегантная шляпа судебного пристава. А того вертели, крутили, а потом погнали по улице, осыпая градом ударов. Я был вне себя от волнения. Вслед за приставом потекла людская масса, толкаясь как великан, пытающийся развернуться в узком ущелье, — одни хохотали, другие выкрикивали проклятья, третьи напряженно молчали.
— Этот скотина напал на бедную старуху, — отчеканила пуэрториканка. — Видали такого гаденыша, чернокожие? Разве он похож на джентльмена, спрашиваю я вас? Этакая скотина. Отплатите ему за все, чернокожие. Воздайте скотине сторицей! Отплатите ему до третьего и четвертого рода. Бейте его, наши славные чернокожие. Защищайте своих женщин! Отплатите наглой бестии до третьего и четвертого рода!
— Мы обездоленные люди, — что есть мочи закричал я, — обезземеленные, и мы хотим помолиться. Давайте войдем в дом и помолимся. Проведем молитвенное собрание. Нам понадобится пара стульев, чтобы сидеть или… опираться, преклоняя колено. Нам нужны стулья!
— Вон там лежит несколько, — указала на стулья стоявшая на тротуаре женщина. — Занесем их в дом?
— Конечно, — ответил я, — все берите. Заберите, спрячьте это барахло! Верните его на место. Оно мешает движению по проезжей части и тротуару, а это нарушение закона. Но мы-то законопослушные, поэтому давайте расчистим улицу от завала. Уберем с глаз долой! Спрячьте это, скройте их позор! Скройте наш позор! Ну же, парни, — прокричал я, а потом сбежал по ступенькам вниз, схватил стул и вернулся обратно, больше не переживая и не думая о природе своих поступков. Последовав моему примеру, остальные тоже принялись заносить мебель в дом.
— Нам бы сразу так, — заметил кто-то.
— Да уж, черт возьми.
— Как я рада, — вздыхала какая-то женщина. — Как рада.
— Чернокожие, я горжусь вами, — пронзительно крикнула пуэрториканка. — Горжусь!
Мы занесли кое-что из мебели в темную, пропахшую кислой капустой квартирку и сразу же вышли за новой партией. Мужчины, женщины и даже дети под крики и смех тащили внутрь различные предметы обстановки. Помощники пристава, насколько я мог судить, увеялись. Потом на улице я увидел, как мне почудилось, одного из них. Он затаскивал кресло.
— О, вы тоже законопослушный, — промолвил я, прежде чем понял, что обознался. Это был белый, но другой.
Молодой человек рассмеялся в ответ и вошел в дом. Я увидел еще несколько белых — мужчин и женщин, — стоявших без дела и радостно приветствовавших каждый предмет мебели, заносимый обратно в дом. Было ощущение праздника. Мне хотелось, чтобы оно длилось вечно.
— Кто эти люди? — поинтересовался я, стоя на лестнице.
— Какие люди? — переспросил меня кто-то.
— Вон те, — показал на них я.
— Вы о тех белых?
— Да, что они здесь делают?
— Мы друзья народа, — ответил один из них.
— Какого народа? — спросил я, готовый ринуться к ним, если вдруг услышу «твоего народа».
— Мы друзья простого народа, — крикнул он. — Мы пришли помочь.
— Мы верим в братские отношения, — сказал другой.
— Тогда берите тот диван и тащите его сюда, — предложил я. Мне было не по себе от их присутствия, но, к моему разочарованию, они присоединились к толпе и стали затаскивать выставленные вещи обратно в дом. Где-то я о них уже слышал…
— А не устроить ли нам марш протеста? — сказал мимоходом один из белых.
— Давайте пойдем маршем! — выкрикнул я моментально в направлении собравшихся на тротуаре.
Они тут же подхватили.
— Все на марш…
— Отличная идея.
— Айда на демонстрацию.
— Устроим шествие!
Послышался звук сирены, и в ту же секунду из-за угла вылетели патрульные машины. Полиция! Я смотрел в толпу, стараясь разглядеть выражения лиц, и слышал возгласы: «копы» и «пусть идут!».
«К чему все это приведет?» — размышлял я, наблюдая, как белый мужчина вбежал в дом, а полицейские выскакивают из машин и бегут в нашу сторону.
— Что здесь происходит? — обратился к присутствующим полицейский с золотым жетоном.
Стало тихо. Никто не проронил ни слова.
— Так что же здесь происходит, — повторил он. — Ты, — окликнул он, указывая прямо на меня.
— Мы… мы освобождали тротуар от скопления мусора, — внутренне сжавшись, промямлил я.
— Как это понимать? — спросил он.
— Проводим кампанию по расчистке, — ответил я, сдерживая смех. — Старики загромоздили улицу своим добром, а мы прибираем.
— Препятствуете выселению? — уточнил он, протискиваясь сквозь толпу.
— Он ничего не сделал, — вступилась стоявшая за моей спиной женщина.
Я оглянулся — сзади скопились все, кто до этого находился в квартире.
— Мы вместе, — послышался голос из прибывающей толпы.
— Освободите улицу, — распорядился полицейский.
— Именно этим мы и занимаемся, — донеслось из задних рядов.
— Махони, — рявкнул он, обращаясь к другому полицейскому, — вызывай подмогу для подавления беспорядков.
— Беспорядков? — переспросил один из белых. — Нет никаких беспорядков.
— Если я говорю «беспорядки», значит, так и есть. А что белые забыли в Гарлеме?
— Мы свободные граждане. Можем пойти куда нам вздумается.
— Осторожно! Там еще копы! — предупредил кто-то.
— Будь что будет!
— Нас комиссаром полиции не испугаешь!
Для меня это было слишком. Ситуация вышла из-под контроля. Что я не так сказал, чем их спровоцировал? Я пробрался сквозь стоявших на ступеньках людей и нырнул в подъезд. Куда бежать? Метнулся было в квартиру стариков, но тут же сообразил, что там не спрячешься, и снова вернулся на лестницу.
— Нет, не туда, — послышался голос.
Я развернулся. В дверном проеме стояла белокожая девушка.
— Чего вам здесь надо? — крикнул я, мой страх сменился гневом.
— Не хотела вас напугать, — ответила она. — Брат, похоже, вы произнесли достойную речь. Я застала только ее конец, но вы явно взбудоражили присутствующих.
— Взбудоражил, — повторил я, — взбудоражил…
— Не скромничайте, брат, — добавила она, — я сама слышала.
— Подождите, мисс, пора отсюда сматываться, — сказал я, когда кровь наконец-то перестала стучать в горле. — Внизу полно полицейских, а скоро будет еще больше.
— Да, конечно. Вам лучше бежать через крышу, — сказала она. — А не то вас непременно заметят.
— Через крышу?
— Это не так сложно. Поднимаетесь, по крышам идете до конца квартала. Потом открываете дверь и спускаетесь, будто кого-то навещали. Поторопитесь. Чем позже полиция о вас узнает, тем больше пользы вы принесете.
«Пользы?» — подумал я. О чем это она? Что она там болтала про «брата»?
— Спасибо, — сказал я и поспешил к лестнице.
— До свидания, — отозвался эхом ее голос.
Развернувшись, я разглядел ее белое лицо в тусклом свете, пробивавшемся сквозь темный дверной проем.
Я перепрыгнул через несколько ступенек и аккуратно открыл дверь на крышу, когда вдруг ярко вспыхнуло солнце и подул холодный ветер. Перед собой я увидел низкие заснеженные ограды, которые оплели крыши домов по всему кварталу до угла улицы, и пустые, дрожавшие на ветру бельевые веревки. Быстрым, осторожным шагом я пробирался через снежные заносы с одной крыши на другую, а потом на следующую. Далеко на юго-востоке над летным полем в воздух поднимались самолеты, а я бежал и смотрел, как вздымаются и опускаются церковные шпили и упираются в небо дымящие трубы; снизу, с улицы, доносились крики и вой сирены. Я прибавил ходу. Взобрался на стену соседнего дома, оглянулся и вдруг заметил, что за мной кто-то гонится: скользит, катится, перелезает через брандмауэр и пыхтит от натуги. Резким движением я рванул дальше между дымоходами, стараясь оторваться от преследователя и удивляясь, что до сих пор не услышал ни приказа остановиться, ни окрика за спиной, ни выстрела. Я бежал, прячась за лифтовыми шахтами, перемахивал на другую крышу, приземлялся, нырял ладонями в холодный снег, бился коленями, затем упирался носками в твердую поверхность, поднимался в полный рост и снова бежал, оглядывался на коротышку в черном — тот не отставал. До конца квартала — примерно миля. Я попробовал прикинуть, сколько еще крыш из тех, что маячили впереди, мне осталось преодолеть. Насчитав семь, я побежал, слыша крики, сирены и оглядываясь на него, все еще бегущего позади меня на коротких ногах; все еще позади меня, когда я попытался открыть какую-то дверь, чтобы спуститься, и обнаружил, что ее заклинило, поэтому я снова побежал, выписывая зигзаги на снегу и ощущая хруст гравия; и все еще позади меня, когда я перемахнул через перегородку и пронесся мимо огромной голубятни, всполошив бешеных белых птиц, внезапно ставших огромными как ястребы; когда они яростно били крыльями перед моими глазами, ослепляя солнце; когда они остервенело устремлялись вверх и в стороны; и я бежал, оглядываясь, на долю секунды подумал, что он отстал, и снова увидел его, семенившего следом. Почему он не стреляет? Почему? Жаль, что это не мои родные места, где в любом доме всегда найдется тот, кого я знаю в лицо и по имени, с кем я близок по крови и происхождению, с кем мы переживаем общую гордость и стыд, с кем нас объединяет вера.
В коридоре лежал ковер, я двинулся вниз с колотящимся сердцем, когда пес в квартире на верхнем этаже залился внезапным лаем. Бросившись вниз, я перепрыгивал через несколько ступенек, и мое нутро казалось мне хрупким как стекло. На дне лестничного колодца я увидел далекий тусклый свет, льющийся сквозь дверное окошко. Что случилось с девушкой, это она отправила коротышку по моему следу? Что ее туда привело? Меня никто не окрикнул, я спрыгнул на нижнюю площадку и остановился у выхода, чтобы перевести дыхание и немного поправить одежду, прислушиваясь, не скрипнула ли дверь на крышу. Я вышел на улицу, стараясь вести себя непринужденно, как киногерой. Сверху не доносилось ни звука, ни голоса, ни даже сигнального лая злобного пса.