Я пробежал по крышам целый квартал и спустился через здание, фасад которого выходил не на обычную улицу, а на авеню. Из-за угла появилась кавалькада конной полиции и проскакала мимо по снегу, наполнив воздух глуховатым стуком подков и окриками полицейских, вытянувшихся в седлах. Я прибавил шагу и, стараясь не переходить на бег, пошел прочь. Меня охватил тихий ужас. Из-за каких моих слов все так обернулось? Чем все это закончится? Не исключено даже, что убийством. Огреют кого-нибудь по голове прикладом, и все. Я притормозил на перекрестке и повертел головой в поисках коротышки-преследователя, а заодно автобусной остановки. Длинная белая улица была пустынна, и только растревоженные голуби все еще кружили над головой. Я посмотрел на крыши в ожидании, что коротконогий глядит на меня сверху. Крики становились громче, из-за угла выехала еще одна бело-зеленая патрульная машина и пронеслась мимо в сторону того квартала. Я двигался по улице, усеянной похоронными бюро, чьи двери в старых зданиях из бурого кирпича расцветили неоновые вывески. Вдоль дороги были припаркованы помпезные катафалки, а в одном из них, покрытом черным матовым лаком, с окнами в виде готических арок, стоял гроб с траурным венком на крышке. Я ускорил шаг.
В памяти все еще всплывало лицо той девушки под лестницей. Но кем был коротышка, бежавший позади меня по крышам? Он за мной гнался? Почему в одиночку, почему молча? И да, почему за мной не прислали наряд полиции? Из квартала с похоронными бюро я спешно вышел на авеню, где яркое солнце резало своими лучами снег; я шагал размеренно, стараясь создать впечатление, будто абсолютно никуда не спешу. Мне приспичило напустить на себя вид этакого дурачка, совершенно не способного к мыслительной и речевой деятельности, и я принялся было шаркать ногами, но скоро с отвращением отказался от этой идеи, спиной почувствовав на себе чей-то взгляд. Впереди меня остановился автомобиль, откуда выскочил человек с медицинским саквояжем в руке.
— Скорее, доктор, — позвал мужчина с крыльца, — она рожает.
— Прекрасно, — отозвался доктор, — мы ждали этого момента, нет так ли?
— Да, но мы не рассчитывали, что он наступит именно сейчас.
Я смотрел, как они скрылись за входной дверью. Чертовски неподходящее время, чтобы появиться на свет, подумалось мне. На углу я затесался среди пешеходов, ожидавших зеленого сигнала светофора. И вот, буду убежденным, что мне удалось-таки улизнуть, из-за спины я услышал мягкий проникновенный голос:
— Вы владеете даром убеждения, брат.
Моментально сжавшись, как пружина, я оцепенело развернулся. Непримечательный, низкорослый человек с кустистыми бровями и спокойной улыбкой ничем не напоминал полицейского.
— Прошу прощения, — вяло и сухо буркнул я.
— Не бойтесь, — сказал он, — я друг.
— Мне бояться нечего, и вы мне не друг.
— Тогда ваш почитатель, — любезно ответил он.
— Почитатель?
— Восхищен вашей речью, — ответил он. — Я был среди слушателей.
— Какой речью? Не произносил я никаких речей, — отмахивался я.
Он понимающе улыбнулся.
— Вижу, вы хорошо подготовились. Пойдемте, нам не надо стоять рядом у всех на виду. Приглашаю на кофе.
Внутренний голос подсказывал, что следует отказаться, но я был заинтригован и даже немного польщен. Кроме того, отказ мог быть расценен как признание вины. Он не смахивал ни на полицейского, ни на детектива. Я молча проследовал за ним до кафе почти в самом конце квартала и заметил, что перед тем, как войти внутрь, он изучил обстановку через окно.
— Займите столик, брат. Лучше где-нибудь с краю, чтобы мы могли спокойно поговорить. Я возьму нам кофе.
Он пересек кафе энергичной пружинистой походкой, а я присел за свободный столик и стал за ним наблюдать. В кафе было тепло. Смеркалось, за столиками сидели немногочисленные посетители. Незнакомец подошел к стойке с уверенностью завсегдатая и сделал заказ. Его манера держаться, беглый взгляд, которым он окидывал ярко освещенные стеклянные витрины с выпечкой, напоминали поведение проворного зверька, мелкой шавки, нацелившейся на самый лакомый кусок пирога. Стало быть, он слышал мою речь… хорошо, посмотрим, о чем пойдет наш разговор, думал я, глядя, как энергично он движется в мою сторону, перекатываясь с пятки на носок и подпрыгивая на каждом шагу. Он как будто специально обучался такой походке; у меня складывалось впечатление, что в нем было что-то театральное, далекое от реальной жизни… но эту мысль я немедленно отмел: и без того все события второй половины дня казались мне нереальными. Не озираясь по сторонам, он подошел прямиком ко мне, словно знал наперед, что я займу именно этот, а не любой другой свободный столик. Поверх каждой чашки он удерживал по блюдцу с десертом, потом ловко положил все это на стол и, опустившись на стул, пододвинул ко мне один из наборов.
— Думаю, чизкейк вам понравится, — сказал он.
— Чизкейк? — спросил я. — Впервые слышу.
— Вкусная штука. Сахарку?
— После вас, — ответил я.
— Нет, после вас, брат.
Задержав на нем взгляд, я бухнул в кофе три полные ложки сахара и передал ему сахарницу. Мне снова стало не по себе.
— Спасибо, — сказал я, подавляя желание оторвать ему башку за это постоянное «брат».
Он улыбнулся и, проткнув вилкой свой чизкейк, затолкал себе за щеку непомерно большой кусок. Воспитание хромает, подумал я и, стараясь представить его себе в менее выгодном свете, отковырнул нарочито маленький кусочек сырной субстанции и аккуратно положил в рот.
— Знаете, — начал он, сделав большой глоток кофе, — пожалуй, мне не приходилось слышать столь красноречивое выступление со времен моего… одним словом, давно. Вам быстро удалось расшевелить собравшихся. Не понимаю, в чем секрет. Жаль, что там не было некоторых из наших ораторов. Всего несколько фраз — и народ рвется в бой. Другие бы на вашем месте предавались словоблудию. Хочу поблагодарить вас за весьма поучительный опыт.
Я молча цедил свой кофе. Этому человеку я не просто не доверял, а даже остерегался вообще что-либо отвечать.
— Чизкейк здесь весьма достойный, — заметил он прежде, чем я успел выдавить хоть слово. — Недурен, даже очень. Кстати, где вы обучались ораторскому искусству?
— Нигде, — ответил я с излишней поспешностью.
— Так у вас талант. Врожденный. Просто невероятно.
— Не сдержался, и все тут, — ответил я, чтобы посмотреть на его реакцию.
— В таком случае вы умело контролируете свой гнев. Выразительно. В чем причина?
— В чем? Думаю, мною двигала жалость, не знаю. Возможно, мне просто захотелось толкнуть речь. Люди чего-то ждали, вот я и сказал несколько слов. Можете мне не верить, но я понятия не имел, о чем буду говорить…
— Да ладно вам. — Он многозначительно улыбнулся.
— В смысле? — сказал я.
— Не пытайтесь казаться циничным, я вижу вас насквозь. Видите ли, я слушал вас с большим вниманием. Вы говорили крайне эмоционально. От души.
— Пожалуй, так, — ответил я. — Может, один взгляд на этих стариков о чем-то мне напомнил.
Он весь подался вперед, не отводя от меня глаз и по-прежнему улыбаясь.
— Вспомнили близких?
— Да, точно, — согласился я.
— Могу понять. Вы наблюдали смерть…
Я выронил вилку.
— Но не убийство, — напряженно проговорил я. — К чему вы клоните?
— «Смерть на тротуаре», название детектива, что ли… недавно попалось на глаза… — Он рассмеялся. — Некая метафора. Живы, но мертвы. Мертвы по жизни… единство противоположностей.
— Ага, — кивнул я. Зачем он завел этот двусмысленный разговор?
— Знаете, этот старик… все они люди аграрной эпохи. Их перемололи в процессе индустриализации. Выбросили на свалку, отвергли. Вы это точно подметили. Восемьдесят семь лет — и ничего в итоге, так вы сказали. И были правы.
— Вероятно, я не мог видеть их в таком положении.
— Безусловно. И вы произнесли впечатляющую речь. Но не стоит растрачивать запас душевных сил на отдельных граждан, они не в счет.
— Кто не в счет? — переспросил я.
— Те старики, — безжалостно заметил он. — Печально, понимаю. Но их больше не существует, они мертвы. История через них переступила. К несчастью, помочь им уже нельзя. Так отрезают сухие ветки, и дерево вновь начинает плодоносить, иначе их все равно сломают исторические бури. Да, лучше б их унесло бурей…
— Подождите…
— Нет, дайте мне договорить. Этим людям много лет. Человек старится, типы личности устаревают. Те двое сильно устарели. У них не осталось ничего, кроме веры. О другом они и не помышляют. Их отодвинут на задний план. Понимаете, они мертвы, поскольку не в состоянии соответствовать историческим реалиям.
— А мне старики симпатичны, — сказал я. — Они напоминают моих знакомых с Юга. Мне понадобилось много времени, чтобы это осознать, но мы с ними одним миром мазаны, разве что у меня несколько лет колледжа за плечами.
Он помотал своей круглой рыжей головой.
— Ой, как вы сентиментальны и неправы, брат. Вы не похожи на них. Возможно, раньше и были похожи, но не сейчас. В противном случае вы бы никогда не выступили с речью. Возможно, раньше и были похожи, но это в прошлом, мертво. Сейчас, возможно, вы так не думаете, но та часть вашей личности мертва. Вы еще не окончательно сбросили с себя старое «я», эго ветхого аграрного человека, но оно мертво, вы избавитесь от него и возродитесь к новой жизни. История уже зародилась в вашей голове.
— Слушайте, — ответил я, — мне вообще невдомек, о чем вы толкуете. Я никогда не жил на земле, не изучал сельское хозяйство, но знаю, почему произнес речь.
— Почему?
— Выселение стариков вышибло у меня почву из-под ног — вот почему. Я был взбешен, и мне все равно, как вы это называете.
Он пожал плечами.
— Не будем спорить, — сказал он. — У меня такое чувство, что вы не в последний раз выступали с речью. Вам было бы интересно на нас работать?
— На кого? — мне вдруг стало любопытно. Что он задумал?
— На нашу организацию. Мы