ищем человека с хорошими ораторскими способностями для работы в Гарлеме. Задача: четко формулировать и озвучивать причины недовольства жителей, — ответил он.
— Никому до этого нет дела, — сказал я. — Допустим, кто-то обозначил причины недовольства, а что дальше?
— Существуют неравнодушные… — ответил он со своей многозначительной улыбкой. — Если раздается призыв к протесту, всегда найдутся те, кто услышит и начнет действовать.
Он говорил тоном удивительно надменного человека, который заранее все просчитал, и не важно, о чем конкретно шла речь. Вы только посмотрите на этого абсолютно самоуверенного белого, думал я. Он и не подозревал, что я его опасаюсь, а теперь говорит со мной так доверительно. Я поднялся.
— Извините, — сказал я, — работа у меня есть, а причин для недовольства и своих хватает.
— Но судьба стариков вас все же взволновала. — Он сощурился. — Или это ваша родня?
— О, да, как и все чернокожие, — ответил я, рассмеявшись.
Он улыбнулся, внимательно глядя мне в лицо.
— Нет, кроме шуток: вы родственники?
— Конечно, все в одной печи пригорели, — ответил я.
Реплика произвела невероятный эффект.
— Опять… дался вам расовый вопрос! — Он моментально потерял апломб и сверкнул глазами.
— А какие еще могут быть вопросы? — спросил я удивленно. — Думаете, я бы туда сунулся, будь они белыми?
Он развел руками и рассмеялся.
— Об этом не сейчас, — сказал он. — В любом случае вы им помогли. Я не считаю вас безнадежным индивидуалистом, каким вы прикидываетесь. Вы производите впечатление человека ответственного, исполнившего свой долг перед согражданами. Не важно, какие у вас основания: говорили вы от имени своего народа, поэтому работать в его интересах — ваш долг.
Все у него было как-то сложно.
— Послушайте, дорогой друг, за кофе и торт — спасибо. Но эти старики интересуют меня сейчас не больше, чем ваше предложение работы. У меня было настроение толкнуть речь. Мне по душе это занятие. Все, что произошло после, — полнейшая для меня загадка. Вы не на того ставку сделали. Обратитесь к тем парням, что пререкались с полицейским… — Я встал.
— Одну секунду. — С этими словами он достал конверт и что-то на нем нацарапал. — На случай, если передумаете. А что до тех остальных, так я с ними знаком.
Я взглянул на белую бумажку в его руке.
— С вашей стороны благоразумно проявлять осторожность, — сказал он. — Вы меня не знаете, следовательно, и доверия нет. Это естественно. Но я не теряю надежды, что однажды, когда будете готовы, вы сами меня найдете, и тогда все сложится иначе. Позвоните по этому телефону и спросите брата Джека. Можете не называть своего имени, просто упомяните наш разговор. Если вы примете решение уже сегодня, звоните в районе восьми вечера.
— Окей, — ответил я, взяв бумажку. — Сомневаюсь, что мне это пригодится, но чем черт не шутит?
— Подумайте, брат. Время сейчас непростое, а в вас говорит чувство негодования.
— Мне просто захотелось произнести речь, — повторил я.
— Но двигало вами недовольство. А иногда между личным и согласованным проявлением гнева такая же разница, как между преступлением и политической акцией, — сказал он.
Я хохотнул.
— Ну и что? Я же не преступник и не политик, брат. Вы не на ту лошадку ставите. Но спасибо еще раз за кофе и чизкейк… брат.
Я ушел, а он остался сидеть со спокойной улыбкой. Перейдя на другую сторону дороги, я бросил взгляд в окно кафе — мой собеседник сидел на прежнем месте, и тут меня осенило: он-то и бежал за мной по крышам. Но не преследовал меня, а двигался в одном со мной направлении. Из его посыла я мало что уловил, хотя говорил он весьма доверительно. Как бы там ни было, бегаю я лучше. Может, это какая-то уловка. Он производит впечатление человека неравнодушного, обладающего более глубоким знанием, чем могло показаться при первом разговоре. Хотя не исключено, что все это знание ограничивается лишь тем, что он бежал со мной по одному маршруту. Но ему-то чего бояться? Ведь не он, а я произнес речь. И потом, слова той девушки на лестничной клетке о пользе, которую я могу принести, пока нигде не засветился, — все это лишено смысла. Наверное, по этой причине ему пришлось бежать. Он хотел оставаться невидимым, чтобы быть полезным. Полезным в чем? Безусловно, он надо мной издевался. Думаю, я потешно смотрелся на крыше, скакал как блэкфейс-комик, втягивал голову в плечи, когда белые голуби, точно призраки, били крыльями мне в лицо. Ну, да пес с ним! Не стоило ему так заноситься, в чем-то я разбираюсь получше некоторых. Пусть поищет кого-нибудь другого. Он хотел меня использовать. И всем-то от тебя что-то нужно. Почему он выбрал именно меня в качестве оратора? Пусть сам произносит свои речи. Мысленно я разнес его в пух и прах и с чувством удовлетворения направился домой.
Сгустились сумерки, и резко похолодало. Не припомню такого мороза. Что же нас заставляет, размышлял я, склонив голову под ветром, навсегда уезжать из теплого мягкого климата родных мест в этот жуткий холод, ради чего мы готовы мерзнуть до костей, терять жилье при выселении и все-таки надеяться. Мне стало грустно. Навстречу шла пожилая женщина, низко согнувшись под тяжестью продуктовых сумок и глядя в снежное месиво под ногами, и я опять вспомнил о выселенных стариках. Чем там все закончилось, где они теперь? Неприятное чувство… Как он говорил: смерть на тротуаре? И часто ли происходят подобные выселения? А что бы он сказал про Мэри? Она-то уж точно не мертва и не перемолота в крошево жизнью в Нью-Йорке. Черт возьми, она прекрасно справляется в этом городе, гораздо лучше, чем я с моим образованием… образованием! Бледсованием, точнее сказать. Кого здесь перемололо, так это меня, а не Мэри. При мысли о ней я успокоился. Невозможно было представить Мэри такой же беспомощной, как та старуха при выселении, и у порога дома мое уныние испарилось.
Глава четырнадцатая
Стоило мне почувствовать запах стряпни из кухни Мэри, как мои планы моментально изменились. Вдыхая в прихожей густые капустные испарения, я вдруг понял, что, если рассуждать трезво, не имею права отказываться от работы. Капуста всегда была унылым напоминанием о голодных годах моего детства, и я молча страдал всякий раз, когда Мэри подавала ее на ужин, но это было уже третьей пыткой всего за неделю, и меня осенило, что у Мэри, должно быть, не хватает денег.
И вот я чуть ли не возгордился своим решением не выходить на работу, хотя даже не представлял, какую сумму задолжал Мэри. Мне стало дурно. Как ей в глаза смотреть? Я проскользнул к себе и в задумчивости лег на кровать. В доме жили другие постояльцы со стабильным заработком, к тому же Мэри помогала родня, поэтому, при ее любви к разнообразному питанию, столь частое появление капусты в рационе нельзя было назвать случайным — это точно. Как же я раньше не обращал внимания? Добрая душа, она никогда не напоминала мне об оплате, вот и сейчас я будто бы слышал ее слова: «Не докучай мне своими мелкими неприятностями, сынок, рано или поздно что-нибудь да подвернется», — в ответ на извинения, что не плачу в срок за комнату и стол. Может, один из жильцов съехал или потерял работу? Что на самом деле беспокоило Мэри, кто, по выражению рыжего коротышки, формулирует причины ее недовольства? Ответа я не находил… а ведь она опекала меня не один месяц. В кого я превращался? Совсем ее не ценил, даже о долге не вспомнил, отказываясь от работы. А как бы она смутилась, явись полиция к ней в дом, чтобы меня арестовать за ту дикую речь, — об этом я тоже не подумал. Мне вдруг захотелось взглянуть на Мэри, — я, похоже, так никогда по-настоящему на нее и не смотрел. Вел себя как дитя, а не как взрослый.
Я достал скомканный конверт с телефонным номером. Мой новый знакомый упоминал какую-то организацию. Как же она называется? Не спросил. Вот идиот! Мог бы узнать, от чего отказываюсь, хоть рыжему и нет доверия. А если я отказался не только из страха, но и от обиды? И почему он не объяснил мне все попросту, чем кичиться своей эрудицией?
Из коридора доносился голос Мэри, она пела грустную песню, но пела звонко и беззаботно. «Бэкуотер блюз». Я лежал и слушал, а мелодия плыла в мою сторону, обволакивала, напоминала, скольким я обязан Мэри. Песня стихла, я встал и надел пальто. Может, еще не поздно. Найду телефонную будку и позвоню ему — хоть объяснит мне все более обстоятельно, чтобы я смог принять взвешенное решение.
На этот раз Мэри услышала мои шаги.
— Когда ты успел вернуться, мой мальчик? — спросила она, высунувшись из кухни. — Я не заметила.
— Да вот только что, — ответил я. — Вы были заняты, и я решил вас не беспокоить.
— И куда-то опять уходишь, не поужинав?
— Я бы с радостью, Мэри, — ответил я, — но мне очень нужно. Забыл об одном важном деле.
— И что за дела ночью, да еще на таком морозе? — допрашивала она.
— Всякие разные, может, еще и вас удивлю.
— Меня ничем не удивишь, — ответила она. — А ты лучше возвращайся поскорее, тебе подкрепиться пора, хлебнуть горяченького.
Бродя по холоду в поисках телефонной будки, я немного воспрял духом, потому что готовился удивить Мэри. В конце концов, на этой работе я мог бы раскрыть свои задатки оратора, а если еще и платить будут, пусть немного, так хоть деньгами обзаведусь. Верну Мэри часть долга. Да и она, возможно, порадуется, что ее предсказание сбылось.
В закусочной, где я нашел телефон-автомат, тоже пахло капустой; казалось, этот капустный дух меня преследует.
Брат Джек нисколько не удивился моему звонку.
— Я хотел бы узнать о…
— Приезжай как можно скорее, мы сейчас уходим, — сказал он, продиктовал адрес на Ленокс-авеню и повесил трубку, не дослушав.
Я вышел на мороз, раздосадованный его невозмутимостью и манерой говорить рублеными фразами, и отправился по указанному адресу, правда, в своем темпе. Идти было недалеко, и, когда я уже собирался повернуть на Ленокс, около меня остановился автомобиль с несколькими пассажирами, среди которых, улыбаясь, сидел Джек.