Я даже говорил в несвойственной мне манере — любой, кто знал меня по колледжу, подтвердил бы. Но иначе и быть не могло, ведь я сам стал новым человеком, хотя и выступал как старомодный оратор. Во мне произошла трансформация, и теперь, лежа в темноте под одеялом, я проникся симпатией к слушателям, которых мне так и не удалось рассмотреть. Они были со мной с самого первого слова. Желали мне успеха и вняли моему голосу, когда мне посчастливилось обратиться к ним с речью. Я им принадлежал. Когда эта мысль пронзила меня, я резко сел и обхватил колени. Наверное, таково значение выражения «посвящен и освящен». Хорошо, если так и есть, я не спорил. Внезапно передо мной открывались новые возможности. Я буду говорить от имени Братства и представлять не только людей своего круга, но и гораздо более обширную группу. Ведь аудитория состояла из разношерстной публики, которую волновали не только расовые вопросы. Я сделаю все возможное, чтобы оказаться им полезным. Если мне доверят, я буду стараться изо всех сил. Как еще мне уберечь себя от распада?
Я сидел в темноте, стараясь припомнить, по какому сценарию развивалось мое выступление. Как будто оно уже не имело ко мне отношения. Но я знал: оно мое целиком и полностью; будь у меня стенограмма, непременно прочел бы ее наутро.
В голове вертелись слова и формулировки, а глаза застилал синий туман. Что я имел в виду, когда говорил о себе «стал более человечным»? Повторил за предыдущим спикером или просто сорвалось с языка? Вспомнился дед, но я быстро прогнал эту мысль. Какое отношение имел старый раб к вопросу о человечности? А может, это сказал Вудридж на лекции по литературе в колледже. Я живо представил, как он, слегка опьяненный словами, с презрением и восхищением вышагивает перед доской, испещренной цитатами из Джойса, Йейтса, Шона О’Кейси; нервозный, стройный, элегантный, он расхаживает взад-вперед словно по натянутому канату смыслов, на который никто из нас никогда не отважится ступить. До меня долетели его слова:
— Перед Стивеном, как и перед нами, стояла задача выковать не столько несотворенное сознание своего народа, сколько выковать несотворенные черты своего облика. Наша задача состоит в том, чтобы воспитать в себе личность. Национальное сознание заключается в способности отдельных личностей видеть, оценивать, сохранять… Мы куем народ, сотворяя самое себя, и затем, к нашему великому удивлению, сотворим нечто гораздо более важное — культуру. Зачем тратить время впустую, зачем формировать сознание того, кто еще не родился? Видите ли, набор из крови и кожи еще не способен мыслить!
Нет, Вудридж тут ни при чем. «Более человечный…» Может, я просто хотел сказать, что все меньше осознаю себя негром, изгнанным из родных мест, с Юга, меньше чувствую изоляцию… Нет, это непродуктивно. Умалить свое значение, чтобы впоследствии приумножить? Пожалуй что да, но в чем я стал «более человечным»? Даже Вудридж таких тем не поднимал. Очередная загадка; ведь при выселении я произнес слова, которые меня не отпускали.
Я думал о том, как со мной поступили Бледсоу и Нортон. Они вытолкали меня взашей, но дали таким образом возможность добиться чего-то более существенного и важного, о чем я даже не помышлял. На этом пути не нужно входить через заднюю дверь и разрываться между белым и черным, но если долго жить и упорно трудиться, то можно получить величайшую награду. Можно участвовать в принятии серьезных решений, понять, как в действительности управляют страной и целым миром. Впервые в жизни, лежа вот так в темноте, я осознал, что мог стать чем-то большим, чем просто представителем своей расы. Это не пустая мечта, такая возможность у меня появилась. Но чтобы пробиться наверх, мне предстояло работать, учиться и просто выжить. Я обязательно буду учиться у Хэмбро, узнаю все, о чем он мне расскажет, и даже больше. Скорей бы завтрашний день. Чем быстрее покончу с учением, тем быстрее приступлю к работе.
Глава семнадцатая
Четыре месяца спустя, когда в полночь в моей квартире раздался телефонный звонок и брат Джек предложил прокатиться, я не на шутку занервничал. По счастью, я еще не переоделся ко сну и уже через несколько минут встречал его на обочине. Вид брата Джека, сидевшего в пальто за рулем автомобиля, навел меня на мысль, что сейчас, возможно, наступил момент, которого я так ждал.
— Как дела, брат? — спросил я, усаживаясь в машину.
— Устал немного, — ответил он. — Недосып вечный, да и проблем навалом.
Он завел двигатель и умолк, а я не стал донимать его расспросами. Этот урок я хорошо усвоил. По тому, как задумчиво брат Джек смотрел на дорогу, я заключил, что в «Преисподней» определенно что-то намечается. Наверное, братья решили устроить мне основательную проверку. Что ж, я готов к любому испытанию…
Но выглянув в окно, я обнаружил, что брат Джек привез меня не в «Преисподнюю», а в Гарлем и уже паркуется.
— Пропустим по стаканчику, — предложил он, направляясь от машины к неоновой вывеске с бычьей головой и надписью «Бар „Эль торо“».
Я огорчился. Выпивать мне совсем не хотелось; мне хотелось сделать следующий шаг, отделявший меня от задания. С некоторым раздражением я прошел вслед за братом Джеком в бар.
В помещении было тепло и тихо. На полках, как заведено, теснились бутылки с экзотическими спиртными напитками, а чуть в глубине, где, склонившись над пивом, по-испански переругивались четверо посетителей, музыкальный автомат с красными и зелеными лампочками играл танго «А медиа лус». Пока мы ждали бармена, я ломал голову над целью нашей поездки.
После начала занятий с братом Хэмбро я редко видел брата Джека. Моя жизнь текла по строгому расписанию. Если бы намечалось что-то из ряда вон выходящее, брат Хэмбро обязательно дал бы мне знать. Однако на завтрашнее утро у нас была запланирована обычная встреча. Этот Хэмбро, подумал я, — фанат своего дела! Высокий, приветливый, юрист по образованию, главный теоретик Братства, оказавшийся к тому же суровым педагогом. Благодаря нашим ежедневным встречам и жесткому графику чтения учился я куда прилежнее, чем в колледже. Даже вечерние часы были у меня распланированы: ежедневно я участвовал в каком-нибудь заседании или отправлялся на встречу в один из кварталов города, — Гарлем не в счет, здесь я впервые после своего выступления сидел вместе со спикерами и делал записи, чтобы на следующий день обсудить их с братом Хэмбро. Поводом для моего обучения могло стать любое событие, к примеру вечеринка после собрания. В этом случае мне следовало мотать на ус, какие идеологические суждения высказывают гости. Вскоре мне стала понятна система: я узнавал о разных аспектах политики Братства и его отношении к различным социальным группам, а братья в разных частях города имели возможность со мной познакомиться. Мне возбранялось произносить речи, однако в Братстве помнили о моем участии в принудительном выселении и представляли как некоего героя, к чему я привык.
В эти месяцы я в основном выступал в роли слушателя, но, будучи по природе своей разговорчивым, мало-помалу терял терпение. Я досконально изучил все постулаты Братства — и те, в правильности которых сомневался, и те, которые поддерживал, — и мог повторить их во сне, однако о моем задании никто не заикался. Поэтому от полночного звонка я ждал только одного — команды к действию…
Брат Джек сидел в глубокой задумчивости. Он как будто никуда больше не торопился и не горел желанием поговорить; пока бармен вяло смешивал для нас коктейли, я пытался сообразить, зачем брат Джек меня сюда затащил. На деревянной панели за стойкой бара вместо привычного зеркала я увидел сцену боя быков: бык бросается на тореро, а тот раскачивает красной мулетой с живописными складками на таком близком расстоянии от морды быка, что создается впечатление, будто два существа сливаются воедино в вихре плавного, безупречного движения. Воплощение изящества, подумал я, глядя поверх барной стойки на бело-розовый календарь с рекламой пива, откуда улыбалась непомерно большая девушка, и с датой: первое апреля. Как только бармен придвинул нам стаканы, брат Джек оживился и повеселел, словно в этот миг сбросил с плеч груз забот и внезапно почувствовал себя свободным.
— Возвращайся в реальность, — позвал он, слегка толкнув меня локтем. — Это всего лишь картонное лицо холодного и жестокосердного цивилизованного мира.
Хохотнув, я порадовался, что он снова шутит.
— А это? — спросил я, указывая на сцену корриды.
— Чистой воды варварство, — сказал он и, оглянувшись на бармена, понизил голос до шепота. — Расскажи, что ты думаешь о работе с братом Хэмбро?
— Мне все нравится, — ответил я. — Он строгий учитель, и, если бы мои преподаватели в колледже на него походили, я бы знал несколько больше. Он многое мне объяснил; правда, не уверен, останутся ли довольны братья, которым не понравилась моя речь на форуме. Хочешь, перейдем на научный стиль речи?
Брат Джек расхохотался, один его глаз светился ярче другого.
— Не переживай из-за братьев, — сказал он. — Все будет хорошо. В отчетах брата Хэмбро говорится о твоих блистательных успехах.
— Приятно слышать. — Ниже барной стойки я заметил еще одну сцену корриды: изображение черного быка, поддевшего рогами матадора. — Все силы приложил, чтобы освоить нюансы идеологии.
— Осваивай и дальше, — сказал брат Джек, — но не слишком усердствуй. Не позволяй идеологии взять над тобой верх. Ничто так не усыпляет людей, как сухая идеология. Постарайся найти золотую середину между идеологией и вдохновляющими идеями. Говори людям то, что они хотят услышать, но так, чтобы они подчинялись нашей воле. — Он рассмеялся. — И помни, теория всегда следует за практикой. Действуй, а теоретизировать будешь потом; это алгоритм, причем чертовски эффективный!
Брат Джек смотрел на меня невидящим взглядом, а я не понимал, то ли он смеется надо мной, то ли вместе со мной. Со всей определенностью я мог лишь утверждать, что он смеялся.
— Да, — сказал я. — Постар