рной руки сжали кукольную голову и ловко потянули вверх, отчего шея удлинилась вдвое, а когда кукольник отпустил эту картонную голову, кукла заплясала сызнова. Но вдруг пальцы зазывалы перестали двигаться в такт его песне. У меня возникло ощущение, будто я зашел в мелкий водоем, где дно вдруг сорвалось с места и накрыло меня с головой. Я поднял глаза.
— Не может быть… ты… — начал было я.
Однако кукловод намеренно смотрел мимо меня. А я замер, как пригвожденный, и услышал:
Что для счастья нужно Самбо,
Почему он рвется в пляс?
Только ради вас!
Самбо-весельчак так похож на человека,
Господа, это чудо двадцатого века!
А вот вам румба, Самбо-Буги, Самбо-Вуги
Не просит ни еды, ни питья, ни подруги,
На боковую не идет до поры,
Не знает депрессий, не знает хандры.
Не пожалейте четвертачок, господа,
А больше дадите — тоже не беда.
Нашему Самбо прокорм не нужен,
Но он любит, чтоб мне был ужин.
Будет мне ужин — Самбо рад,
Хозяйская улыбка — превыше всех наград.
Вы его встряхните, хорошенько растяните,
А дальше он сам.
Спасибо, леди…
И в самом деле, это был Клифтон: он с легкостью елозил на коленях, походя разминал ноги, не меняя ступни, задирал и опускал правое плечо так, чтобы рука неподвижно указывала на пляшущую куклу, и напевал куплеты, почти не раскрывая рта.
Снова раздался свист. Клифтон метнул взгляд на своего приятеля, стоявшего наготове с картонным коробом.
— Налетайте, покупайте крошку Самбо, покуда нам не настала амба! Не стесняйтесь, господа, кому?..
Свист повторился.
— Кому куклу Самбо — плясуна и прыгуна? Торопитесь, торопитесь, господа. У нас нет лицензии на продажу малыша Самбо, приносящего радость в каждый дом. Радость не облагается налогом. Не надо стесняться, почтенная публика…
На миг наши глаза встретились, он презрительно усмехнулся и снова завел свои куплеты. Меня словно предали. Я перевел взгляд на куклу, и горло мое стиснул спазм. К мокроте примешивался вкус ярости: развернувшись на пятках, я ринулся вперед.
В воздухе сверкнула белая вспышка, послышался невнятный стук, словно капли сильного дождя забарабанили по газетной полосе, и я увидел, как бумажная кукла повалилась на спину и обмякла, превратившись в мокрый ком бумаги с мерзкой, свернутой набок головенкой на вытянутой во всю длину шее и с вечно улыбающейся физиономией, обращенной к небу. Толпа с негодованием двинулась на меня. И опять раздался тот же свист. Какой-то пузатый коротышка посмотрел вниз, тут же поднял на меня изумленный взгляд и взорвался хохотом, тыча пальцем то в меня, то в куклу и раскачиваясь на месте. Толпа попятилась назад. Я заметил, как Клифтон идет по направлению к дому, где его дожидается напарник с картонным коробом. Вдоль стены дома выстроилась целая вереница бумажных кукол, которые, подобно танцовщицам из кафешантана, с непотребным усердием вскидывали ноги под истерический смех толпы.
— Ты, ты! — начал я, но Клифтон лишь подхватил пару кукол и шагнул к бордюру.
Теперь стоявший на стреме напарник Клифтона оказался совсем близко.
— Идет, — сообщил он, кивая в сторону приближающегося полицейского, сгреб в охапку всех кукол и, побросав их в свой короб, двинулся прочь.
— Дамы и господа! Прошу всех за малышом Самбо, мы продолжим за углом, — прокричал Клифтон. — Вас ждет необыкновенное представление.
Исход произошел стремительно; зазевались только двое — я и почтенная старушка в синем горошчатом платье. Она с улыбкой посмотрела на меня, потом на тротуар, где валялась одна из кукол. Я уже занес ногу, чтобы растоптать эту штуковину, но старушка взмолилась:
— Ой, нет, не надо!
Прямо напротив нас стоял полицейский. Изменив свой план, я наклонился, поднял с асфальта кукольного человечка и одновременно с этим отошел в сторону, чтобы ее разглядеть. На ладони у меня лежала диковинно-невесомая игрушка, и я почти не сомневался, что сейчас почувствую биение ее сердца. Но это была всего лишь неподвижная оборка из гофрированной бумаги. Я сунул куклу в карман, где носил железное звено от кандалов брата Тарпа, и направился вслед за расходившимися зрителями. Однако пересекаться с Клифтоном мне не хотелось. Не мог я спокойно на него смотреть. Чего доброго, выйду из себя и брошусь на него с кулаками. Я развернулся и, минуя полицейского, направился к Шестой авеню. Вот уж не думал, что увижу Клифтона при таких обстоятельствах. Что с ним случилось? Вдруг, беспричинно, нежданно-негаданно. Как он мог в такие короткие сроки отречься от Братства и заняться черт знает чем? И если уж отрекся, зачем старается утянуть за собой все отделение? Что скажут его знакомцы-единомышленники, не состоящие в рядах Братства? Вполне возможно, что он и впрямь решил «вырваться из хода истории», — кажется, так он выразился в ночь драки с Расом? Пораженный этой мыслью, я замер посреди тротуара. «Выпасть»… именно это слово употребил тогда Клифтон. Но он же понимает, что только Братство дает нам возможность проявить себя и не превратиться в пустышек — в бумажных кукол Самбо. Какое жестокое, обидное попрание всего человеческого! Господи! А я еще огорчался, что меня не позвали на совещание! Не позвали — и ладно, тысячу раз наплевать и забыть. В чем причина — тоже не важно. Я выкину подобные мысли из головы и буду держаться Братства. Без Братства я «выпаду»… окажусь на обочине. А эти ужасные куклы, где они только их откопали? Неужели нет других способов заработать двадцать пять центов? Может, лучше уж тогда продавать яблоки, ноты или хотя бы чистить обувь?
Пытаясь разобраться в этих переплетениях, я прошел мимо входа в метро и повернул за угол на Сорок вторую улицу.
Когда я вышел из-за угла на солнечный свет, у края тротуара толпились прохожие, приложив ладони козырьком. Я видел, как по проезжей части двигались машины, послушные сигналам светофора, а на другой стороне улицы немногочисленные пешеходы оглядывались назад, вглубь квартала, где под деревьями Брайант-парка шагали двое мужчин. Я видел взлет голубей, выпорхнувших из-за высоких крон, и все это произошло в краткий миг их кружения, мгновенно, под гул и шум проезжающих мимо машин — однако в моем сознании это выглядело как замедленная прокрутка фильма с выключенной звуковой дорожкой.
Поначалу я решил, что те двое — это коп и чистильщик обуви; но вскоре в плотном потоке машин образовался пробел, по трамвайным рельсам пробежал яркий солнечный луч — и я узнал Клифтона. Его приятель куда-то запропастился: теперь Клифтон сам нес на левом плече картонный короб, а следом, чуть сбоку, медленно шел коп. Они двигались мимо газетного киоска в мою сторону, а я переводил взгляд с трамвайных рельсов на пожарный гидрант и выше, на кружащих в воздухе птиц, и думал: придется, как видно, пойти за ними, чтобы уплатить штраф за Клифтона… и тут коп толкнул его в спину, да так, что Клифтон споткнулся и сделал попытку придержать короб, грозивший ударить его по ноге, а сам бросил какую-то фразу через плечо и пошел дальше, и тут один из голубей спикировал на тротуар и тотчас же взмыл кверху, потеряв белое перышко, которое поплыло по воздуху в слепящих отблесках солнца; у меня на глазах этот коп в черной форменной рубашке решительно шагнул вперед и вытянутой рукой опять толкнул Клифтона; на сей раз тот едва удержался на ногах, заковылял по асфальту и вновь бросил какие-то слова через плечо; мне частенько доводилось видеть такие, с позволения сказать, марши, но никогда еще в них не участвовал такой персонаж, как Клифтон. Я видел: коп рявкнул какую-то команду, в очередной раз вытянул руку, но промахнулся и сам потерял равновесие, а Клифтон по-балетному, как на пуантах, развернулся к полицейскому и очертил в воздухе правой рукой короткую, резкую дугу, отчего туловище его качнулось влево и короб соскользнул с плеча; тогда Клифтон, чуть отставив правую ногу, плавным движением выполнил левый апперкот, от которого у копа слетела фуражка и подкосились ноги; он попятился и рухнул навзничь, а Клифтон резким пинком отбросил в сторону короб и присел, выжидательно подняв руки и выставив вперед левую ногу. В промежутках между проезжающими машинами я видел, как полицейский, точно пьяный, ползет на животе, опираясь на локти, мотает и трясет головой вверх-вниз… и где-то посреди глухого рева машин и грохота подземки я услышал частые выстрелы, от которых голуби, словно оглушенные стрельбой, разом слетели вниз. В следующий миг коп уже сидел на асфальте, а затем попытался привстать, неотрывно глядя на Клифтона; голуби спокойно расселись по веткам, а Клифтон, даже не отвернувшийся от полицейского, вдруг как-то обмяк.
Он упал на колени, словно перед молитвой, а из газетного киоска вышел кряжистый дядька в шляпе с опущенными полями и что-то возмущенно крикнул. Я не мог шевельнуться. Мне казалось, я слышу вопль солнца в каком-то дюйме от своей головы. Раздался чей-то крик. По проезжей части уже бежали какие-то люди. Коп поднялся на ноги и с притворным удивлением смотрел сверху вниз на Клифтона, сжимая в руке револьвер. Без единой мысли в голове я, как незрячий, сделал пару шагов вперед, но мозг без моего участия регистрировал в красках каждое движение. Я перешел на другую сторону. Клифтон лежал на боку в прежней позе; на его рубашке разрасталось большое мокрое пятно. Занеся ступню над бордюром, я замер. У меня за спиной, едва ли не вплотную, проносились машины, но мне недоставало сил даже опустить ступню и подняться на тротуар. Так я и стоял: одна нога на проезжей части, другая в воздухе над бордюром; слух улавливал пронзительные свистки, а со стороны библиотеки в мою сторону бежали, неуклюже переваливаясь, двое тучных полицейских. Я оглянулся на Клифтона, и коп-зачинщик помахал мне пистолетом: дескать, пошел вон, и ломающимся, как у подростка, голосом, потребовал:
— Назад — возвращайся на ту сторону.
Это был тот самый полицейский, мимо которого я прошел по Сорок третьей улице несколько минут назад. У меня пересохло во рту.