Неужели он не понимает, что я пытаюсь открыть им глаза, вертелось у меня в голове. Неужели работа в Братстве отстраняет меня от ощущения Гарлема?
— Ладно, — сказал я. — Оставайся при своих убеждениях, брат; но мне-то, поверь, кое-что известно о политической сознательности жителей Гарлема. Пропустить эту ступень образования мне не позволили. Я рассуждаю только о той части реальной действительности, которую знаю досконально.
— А вот это самое спорное заявление из всего, что здесь прозвучало, — вклинился Тобитт.
— Понимаю, — я провел большим пальцем по краю стола, — твой личный источник информации подсказывает тебе иное. История делается в постели, так ведь говорится, да, брат?
— Я тебя предупредил, — прошипел Тобитт.
— Рекомендую тебе, брат, как брат — брату, — сказал я, — чаще бывать среди наших людей. Следуя этому совету, ты, возможно, понял бы, что сегодня наши люди впервые за долгое время прислушались к нашим воззваниям. И еще: если мы не закрепим сегодняшний успех, то, вероятно, это будет последний…
— Подумать только: он уже берется предсказывать будущее, — отметил брат Джек.
— Возможно… хотя, надеюсь, до этого не дойдет.
— Он с Господом на дружеской ноге, — изрек Тобитт. — С чернокожим.
Я покосился на него с усмешкой. У него были серые глаза с широкой радужкой и мускулистые челюсти. Я притупил его бдительность, и он вызверился.
— С Господом — нет, и с твоей женушкой, брат, тоже нет, — возразил я. — Встречаться нам не доводилось. Но я здесь работаю среди людей. Попроси жену, брат: пусть покажет тебе, где производят джин, пусть проведет тебя по барбершопам и забегаловкам, по дешевым дансингам, по церквям. Да, и в салоны красоты загляните, где по субботам выпрямляют волосы. Только в таких местах и услышишь неписаную историю, брат. Может, тебе не верится, но это так. Попроси ее — пусть приведет тебя вечером в небогатый жилой квартал: постой во дворах и послушай, что люди говорят. А ее поставь на углу, и пусть она тебе расскажет, что там пишут. Ты узнаешь, что многие озлоблены из-за того, что мы не возглавили их акции протеста. Я руководствуюсь тем, что видел, слышал, пропустил через себя и усвоил.
— Нет, — отрезал Джек, поднявшись из-за стола. — Ты будешь руководствоваться только решениями комитета. Хватит с нас твоих фокусов. Твои решения — это решения, принятые комитетом, а в его практику не входит раздувать ошибочные народные представления. Куда подевалась твоя дисциплина?
— Я не против дисциплины. Мне лишь хочется быть полезным. Я стараюсь высвечивать те аспекты объективной реальности, которые, сдается мне, упускает из виду комитет. Нам сейчас достаточно организовать одну демонстрацию…
— Комитет выступает против демонстраций, — не дал мне договорить брат Джек. — Такие методы более неэффективны.
Мне показалось, что пол уходит у меня из-под ног, и краем глаза я с поразительной отчетливостью стал различать предметы в неосвещенной части зала.
— Неужели вы не понимаете, что сегодня произошло? — спросил я. — Или мне все это приснилось? С какой стати участие многотысячной толпы объявляется «неэффективным»?
— Толпа для нас — только сырой материал, причем один из многих; его необходимо обработать в соответствии с нашей программой.
Я обвел глазами стол и только покачал головой.
— Стоит ли удивляться, что на меня сыпались ругательства и обвинения в предательстве их интересов…
За столом началось неожиданное шевеление.
— Что ты сказал? Повтори, — прокричал брат Джек, выступая вперед.
— И повторю — ведь это чистая правда. До сегодняшнего вечера люди мне твердили, что Братство их предало. Я лишь воспроизвожу то, что говорится мне, но ведь из-за этого и сгинул брат Клифтон.
— Бессовестный лжец, — вскинулся брат Джек.
Теперь я смерил его неспешным взглядом, говоря про себя: раз так, получи…
— А вот этого не надо, — без надрыва произнес я вслух. — Я никому не позволю так меня называть. А передаю вам лишь то, что слышал сам.
Рука сама собой скользнула в карман. Цепное звено от кандалов брата Тарпа удобно легло вокруг костяшек пальцев. Я задержал взгляд на каждом из присутствующих в отдельности, стараясь сдерживаться, но чувствуя, что это дается мне все труднее. У меня кружилась голова, как от катания на сверхзвуковой карусели. Джек, подавшись вперед, не сводил с меня глаз, в которых теперь читался новый интерес.
— Значит, ты все это слышал сам, — начал он. — А теперь выслушай то, что скажу тебе я: наша политическая программа определяется не тем, что говорят невежественные, инфантильные обыватели. Наша задача — не спрашивать, что они думают, а диктовать, что они должны думать!
— Вот ты и высказался, — процедил я, — а теперь попробуй сказать это им в лицо. Да кто ты такой, в самом-то деле? Белый отец черного народа?
— Я им не отец. Я — вожак. И твой тоже. Запомни это.
— Мой вожак — да, согласен. Но им-то кем ты приходишься?
Рыжая голова Джека ощетинилась.
— Вожаком. Вожаком всему Братству: для него я вождь.
— Может, все-таки великий белый отец? — не сдавался я, удерживая на нем взгляд; над столом повисло жаркое, напряженное молчание, и я вдруг почувствовал, как ноги свело судорогой.
— А может, им лучше звать тебя не брат Джек, а хозяин Джек?
— Вот что… — начал он, вскакивая, чтобы опереться на стол, и я крутанул свой стул на задних ножках, а он оказался между мной и лампочкой и ухватился за край стола, бормоча и переходя на иностранный язык, задыхаясь, кашляя и тряся головой, а я уже балансировал на цыпочках, готовый броситься вперед, видел его над собой и остальных — за ним, как вдруг из его лица словно нечто вырвалось. Тебе мерещится, подумал я, слыша, как оно со стуком ударилось о столешницу и покатилось, и тут рука его вытянулась, схватила предмет размером с игровой шарик, опустила — плюх! — в стакан, и я увидел, как вода взмыла вверх в неровном, взрывающем свет узоре и разлетелась стремительными брызгами по лакированной поверхности стола. Зал, казалось, сплющился. Я вознесся на высокое плато надо всеми, потом опустился вниз, ощутив толчок внизу позвоночника, когда ножки стула ударились об пол. Карусель у меня в голове завертелась с бешеной скоростью, я слышал голос Джека, но больше не вслушивался. Я уставился на стакан, видя, как сквозь него пробивается свет, отбрасывая прозрачную, точно рифленую тень на темную столешницу: там, на дне стекла, лежал глаз. Стеклянный глаз. Молочно-белый, искаженный преломляющимися лучами света. Глаз, уставившийся на меня, словно из темных вод колодца. Затем я посмотрел на Джека: тот возвышался надо мной, и его освещенная фигура четко вырисовывалась на фоне темной стены.
— …ты должен соблюдать дисциплину. Или ты подчиняешься решениям комитета, или выходишь из наших рядов…
Я перевел взгляд с его лица на стакан, думая: это увечье он нанес себе нарочно, чтобы сбить меня с толку — другие-то, конечно, знали… Они даже не удивились. Я таращился на глаз, чувствуя, что Джек расхаживает туда-сюда и продолжает что-то выкрикивать.
— Ты меня слышишь, брат? — Он резко остановился, щурясь, как раздосадованный циклоп. — Что с тобой такое?
Я молча смотрел на него снизу вверх, не в силах выдавить ни слова. Тут до него дошло, и губы его тронула недобрая улыбка.
— Ах, вот оно что. Тебя это смущает, да? Надо же, какой чувствительный!
Резким движением он схватил со стола стакан и покрутил в руке; глаз перевернулся в воде и теперь, казалось, вперился в меня сквозь круглое дно стакана. Ухмыльнувшись, Джек подержал стакан на уровне пустой глазницы, а потом еще и покрутил. — Ты, выходит, не знал?
— Не знал и знать не хочу.
Кто-то хохотнул.
— Теперь сам понимаешь: среди нас ты еще новичок. — Он опустил стакан. — А глаза я лишился на ответственном задании. Ну, что ты теперь скажешь? — У него в голосе зазвенела гордость, и от этого я разозлился еще сильнее.
— Да мне плевать, лишь бы ты не выставлял этого напоказ.
— Ты потому так говоришь, что неспособен оценить жертву, принесенную во имя общего дела. Мне поставили задачу, и я ее выполнил. Понятно? Выполнил ценой потери глаза.
И он с торжествующим видом поднял перед собой глаз в стакане, как будто это был орден за заслуги.
— Предателю Клифтону такое не снилось, правда? — заговорил Тобитт.
Эта сцена многих позабавила.
— Допустим, — сказал я. — Допустим! Брат Джек совершил героический подвиг. Он спас мир, а теперь нельзя ли прикрыть эту кровоточащую рану?
— Не будем переоценивать, — Джек немного успокоился. — Герои обычно погибают. А это — ничто, безделка, так уж вышло. Небольшой урок дисциплины. А знаешь ли ты, что такое дисциплина, брат Поборник Личной Ответственности? Это жертвы, жертвы и еще раз ЖЕРТВЫ!
Он со стуком вернул стакан на стол, плеснув водой мне на руку. Меня затрясло мелкой дрожью. Вот, оказывается, что такое дисциплина, подумал я: жертвы… Да, и еще слепота; он же меня не видит. В упор не видит. Задушить его, что ли? Не знаю. Он-то не сможет. А я — не знаю. Вот так-то! Дисциплина есть жертвенность. Да, вкупе со слепотой. Да. Я тут сижу, а он пыжится — хочет меня запугать. Вот именно: своим треклятым стеклянным глазом… Может, показать ему, что намек понят? Показать? Или не нужно? Шевели мозгами! Не показывать? Ты погляди: ювелирная работа, почти идеальная копия, прямо живая… Показать ему или не стоит? Может, он ослеп на один глаз в тех краях, где нахватался слов на чужом языке. Показать ему или не стоит? Пусть лопочет на чужом языке, на языке будущего. Тебе-то какое дело? Ну как же: дисциплина. Это обучение, разве он не так сказал? Разве? Я сижу или стою? Вы-то все сидите, а я? Вы держитесь, а я? Он же сказал, что ты научишься, вот ты и учишься, а стало быть, он с самого начала это знал. Ишь, в загадки поиграть решил, не проучить ли нам его? А пока сиди на стуле ровно и учись, и пускай глаз на тебя пялится, он ведь мертвый. Ну так и быть, посмотри на одноглазого, глянь, как он разворачивается, как подкрадывается к тебе на коротких ножках. Смотри: топ-топ! Ну ладно, ладно… Наставник коротконогий. Решено! Пригвоздить его! Краткоменяющийся диалектический дьякон… Ладно. Вот видишь, ты учишься… Следи за собой… Терпение… Да…