Чем больше я об этом думал, тем больше проникался мрачным болезненным восторгом от таких возможностей. Почему я не обнаружил их раньше? Тогда жизнь моя стала бы совсем другой. Изменилась бы до неузнаваемости! Как же я не разглядел этих возможностей раньше? Если арендатор-испольщик может учиться в колледже, подрабатывая в летние месяцы официантом, фабричным рабочим или же музыкантом, а по окончании курса наук стать врачом, то почему эти занятия нельзя совмещать? И не был ли тот старик-раб ученым — или хотя бы не звался и не признавался таковым, — даже когда стоял со шляпой в руке, кланяясь и источая маразматическую, непристойную угодливость? Боже мой, какие существовали возможности! А это развитие по спирали, эта слякоть прогресса! Кто знал все тайны; разве меня кто-нибудь уличил после смены имени? А чего стоит ложь о том, что успех — это всегда движение вверх? Какая жалкая ложь, с помощью которой нас держали в подчинении. Для достижения успеха бывает необходимо движение по восходящей, но бывает необходимо и движение по нисходящей; как вверх, так и вниз, отступление и наступление; движение вбок, и поперек, и по кругу, встреча со своими прежними ипостасями, которые приходят и уходят, причем бывает, что одновременно? Почему же я столько лет этого не замечал? И ведь казалось бы: меня с детства окружали политики-картежники, судьи-бутлегеры, шерифы-домушники; а еще ку-клукс-клановцы — проповедники и члены гуманитарных организаций? Черт, разве не пытался Бледсоу мне втолковать, что именно так и бывает? Я чувствовал себя скорее мертвым, чем живым. Это был довольно тяжелый день, который не мог бы стать более сокрушительным, даже если бы мне сообщили, что человек, которого я всю жизнь считал своим отцом, вообще не состоит со мною в родстве.
Я вернулся к себе в квартиру и, не раздеваясь, упал поперек кровати. Было душно; вентилятор только гонял тяжелые свинцовые волны жаркого воздуха, под которым я лежа вертел в руках темные очки, наблюдал за гипнотическими отблесками линз и пытался строить планы. Запрятать подальше свою злость и усыпить их бдительность; заверить, что община целиком и полностью согласна с их программой. В качестве доказательства фальсифицировать данные о посещаемости, заполнив членские билеты на фиктивных лиц, — разумеется, назвав их всех безработными, чтобы не объясняться насчет членских взносов. Да, а сам бы ночами и в моменты опасности бродил по Гарлему в белой шляпе и темных очках. Унылая перспектива, но зато позволяющая с ними разделаться, по крайней мере в Гарлеме. Я не видел смысла в дроблении организации — а дальше-то что? Куда нам двигаться? Союзников, с которыми можно взаимодействовать на равных, у нас не было, время поджимало, теоретики, способные выработать новую полномасштабную программу, еще не созрели, хотя я нутром чувствовал, что где-то между Райнхартом и невидимостью кроется значительный потенциал. Но финансов у нас не было, своей руки тоже — ни в органах власти, ни в бизнесе, ни в профсоюзах; не было и средств коммуникации, за исключением недружественных газет, нескольких проводников-железнодорожников, которые привозили нам провинциальные вести из отдаленных городов, и группы местных информантов — те преимущественно сообщали неинтересные факты из вялотекущей личной жизни своих боссов. Будь у нас хоть горстка надежных друзей, которые видели бы в нас нечто большее, чем удобные инструменты для формирования их собственных желаний! Да пошло оно все к черту, думалось мне, я никуда отсюда не сдерну и стану дисциплинированным оптимистом, чтобы ускорить их веселое схождение в ад. Если не смогу открыть им глаза на реалии нашей жизни, то как минимум помогу ничего такого не замечать, покуда у них под носом не прозвучат взрывы.
Тревожило меня только одно: поскольку я знал, что их реальные цели никогда не озвучиваются на заседаниях комитета, мне требовался хоть какой-нибудь канал разведки, через который можно было узнавать истинные движущие мотивы их операций. Но как им обзавестись? Если бы я в свое время воспротивился переводу в деловой центр города, у меня сейчас уже была бы достаточная поддержка гарлемской общины, чтобы настоять на выходе этих людей из тени. Впрочем, не случись этого перевода, я бы и по сей день жил в мире иллюзий. Но теперь, когда я нащупал нить реальности, как мне было продержаться? Меня, похоже, обложили со всех сторон, заставив сражаться в темноте. Наконец я забросил очки в угол кровати, и меня сморил прерывистый сон, в котором я вновь пережил события минувших дней, только вместо Клифтона в нем погиб я сам — и проснулся помятым, потным и с запахом духов.
Я лежал на животе, подложив под щеку ладонь, и думал: а духи-то откуда? Но заметив свои очки, сразу припомнил, как схватил за руку подружку Райнхарта. Я застыл без движения, а она вроде как примостилась у меня на кровати, этакая яркоглазая пташка с блестящими перышками на голове и пышной грудью; дело было в лесу, и я боялся ее спугнуть. Когда я полностью стряхнул сон, пташка уже исчезла, а образ девушки засел у меня в голове. А если бы я стал ее соблазнять, как далеко это могло бы зайти? Такая милашка — и связалась с Райнхартом. Теперь я сидел на краешке кровати, тяжело дыша, и спрашивал себя: как Райнхарт взялся бы за решение информационной проблемы? Ответ пришел сам собой — через посредство женщины. Это могла быть жена, девушка, просто знакомая, секретарша какого-нибудь высокопоставленного чиновника, который изъявил бы желание поговорить со мной честно и откровенно. Мои мысли унеслись в сторону раннего этапа нашего движения. В памяти всплывали краткие эпизоды с участием женщин, улыбки и жесты, встречи после митингов и на вечеринках. Танец с Эммой в «Преисподней»; она прижималась ко мне, мягкая и разгоряченная; мое желание вкупе со смущением сосредоточилось в одной точке, и я заметил Джека, который витийствовал в углу, а Эмма держала меня крепко и не собиралась отпускать; я ощущал ее упругие груди, и видел дразнящий огонек в глазах, и слышал шепот: «Ах, какое искушение», а сам отчаянно пытался придумать хоть что-нибудь этакое ей в ответ, но не нашел ничего лучше, кроме как сказать: «О, куда же без искушения», однако даже этим себя удивил и услышал ее смех: «Туше! Туше! Заходи как-нибудь вечерком на урок фехтования». В ту пору я еще жил в плену жестких ограничений и досадовал на Эмму за ее развязность и высказанное ею мнение о том, что я недостаточно чернокож для претендента на роль гарлемского вожака. Ну, заботами комитета ко мне вскоре пришла свобода от ограничений. Эмма стала легкой добычей и, видимо, сочла меня достаточно чернокожим. Заседание комитета было назначено на завтра, а поскольку оно совпало с днем рождения Джека, мы организовали вечеринку в «Преисподней». В столь благоприятных условиях я успешно провел атаку сразу по двум направлениям. Меня склоняли к райнхартовым методам, так что без помощи ученых тут было не разобраться.
Глава двадцать четвертая
Поддакивать им я начал прямо на следующий день, и все шло как по писаному. Сообщество все так же трещало по швам. По любому поводу стягивались толпы. Крушили витрины, а утром даже произошло несколько стычек между водителями автобусов и пассажирами. Утренние выпуски газет перечисляли сходные беспорядки, вспыхнувшие за ночь. На Сто двадцать пятой улице разгромили зеркальный фасад магазина: проходя мимо, я видел, как перед торчащими осколками плясали мальчишки и потешались над своим исковерканным отражением. За ними наблюдала кучка взрослых, отказываясь разойтись по команде полицейских и вполголоса поминая Клифтона. Как ни велико было мое желание увидеть посрамление комитета, эти беспорядки, конечно, настораживали.
Когда я добрался до офиса, там находились члены Братства, которые встретили меня сообщениями о стычках в разных частях района. Мне это совсем не понравилось: хулиганство было бессмысленным и при подстрекательстве Раса фактически оборачивалось против самого сообщества. Но, вопреки моему ощущению безответственности, эти события оказались мне на руку; я не отступал от своего плана. Единомышленников направил в очаги беспорядков, поручив им внедриться в толпу с тем, чтобы воспрепятствовать дальнейшему произволу, а затем подготовил открытое письмо для прессы, в котором осудил «искажение фактов» и раздувание мелких происшествий.
Ближе к вечеру в штаб-квартире я доложил, что ситуация нормализуется и нам удалось создать общественный запрос на кампанию по расчистке захламленных дворов, проулков и пустырей, дабы отвлечь Гарлем от Клифтона. Это был настолько неприкрытый маневр, что я потерял почти всякую уверенность в своей невидимости, когда стоял перед ними. Однако все остались довольны, а уж когда я вручил им свой сфальсифицированный список новых участников, все загорелись энтузиазмом. Люди убедились: программа составлена безупречно, ситуация развивается в заданном направлении, история на их стороне, Гарлему они по сердцу. Я вернулся на свое место и, внутренне улыбаясь, выслушал их комментарии. Столь же отчетливо, как рыжие волосы Джека, я видел ту роль, которая отводилась мне. Будто выглянув из-за угла, я внезапно узрел эпизоды своего прошлого — как получившие известность, так и незамеченные. Мне предстояло стать примирителем: целью моей было устранение непредсказуемого субъективного элемента во всем Гарлеме, чтобы они могли от него отмахнуться, когда он попытается тем или иным способом вмешаться в их планы. Я должен был неизменно поддерживать у них перед глазами образ умной и доброй, покладистой и восприимчивой толпы, неизменно готовой подхватить любую их авантюру. А в таких ситуациях, когда другие будут кипеть праведным гневом, я буду твердить, что мы спокойны и невозмутимы (но если их больше устроит обратная ситуация, то обеспечить в наших рядах гнев будет очень просто: достаточно заявить о нем в их пропагандистских материалах, а реальные факты отбросить как незначительные и надуманные); если же кто-то запутается в их манипуляциях, я всех заверю, что мы с точностью рентгеновского аппарата выхватываем глазом истину. Если другие организации вознамерятся разбогатеть, мне придется убедить братьев и сомневающихся участников из других районов, что