у нас богатство не в чести: оно развращает и по сути своей несовместимо с человеческим достоинством; если другие меньшинства, невзирая на личные счеты, воспылают любовью к своей стране, мне придется убедить комитет, что мы ее ненавидим всеми фибрами души, ибо к таким псевдогуманистическим, смешанным эмоциям у нас иммунитет; и, наконец, когда они заклеймят американскую политику вырожденческой и коррумпированной, я заявлю (вот оно, самое наглое противоречие), что мы, хотя и опутаны ее жилами и сухожилиями, абсолютно чисты и неуязвимы. Да, господа! Да, господа! Тут я, даром что невидимый, явлю им трубный глас опровержения; я обойду Тобитта, как стоячего, на его же поле, а что касается этого вонючки Рестрама… там видно будет. Пока я сидел молча, один из них раздувал организованный мною рост рядов фальшивых новобранцев до события общенациональной важности. Иллюзия порождала контриллюзию. Чем же все это закончится? Сами-то они верят в свою пропаганду?
Позже в «Преисподней» все прошло как в старые добрые времена. День рождения Джека послужил поводом для вечеринки с шампанским — и без того знойный, жаркий предзакатный час стал еще более непредсказуемым, чем обычно. Меня переполняла уверенность в себе, однако тут мой план дал небольшую трещину. Эмма держалась весьма оживленно и чутко, но что-то в ее твердом, красивом лице предупреждало меня о том, что лучше воздержаться. Я чувствовал: она бы охотно сдалась (ради собственного удовольствия), но была слишком глубоко искушена и искусна в интригах, чтобы выболтать хоть какие-нибудь существенные для меня сведения и тем самым поставить под удар свое положение любовницы Джека. Так что до поры до времени, танцуя и обмениваясь комплиментами с Эммой, я водил глазами в поисках замены.
Мы столкнулись в баре. Звали ее Сибилла; она принадлежала к числу тех, кто искренне считал, что мои лекции по женскому вопросу базируются на познаниях скорее интимного, нежели сугубо политического свойства, и уже давала понять, что была бы не против более тесного знакомства. Я всякий раз делал вид, будто не понимаю таких намеков: первый опыт научил меня избегать подобных ситуаций, но в «Преисподней» она, как правило, бывала подшофе и в томлении: от этого типа недооцененных замужних женщин я, даже при определенной заинтересованности, бежал как от чумы. Но сейчас именно эта неудовлетворенность, да еще брак с неким толстосумом делали ее идеальной кандидаткой. Она была очень одинока, и все шло без сучка, без задоринки. На шумном празднике в честь дня рождения, накануне запланированного официального чествования, на нас никто не обращал внимания, и, когда она собралась уходить, причем довольно рано, я вызвался проводить ее домой. Супруг ее был вечно занят, она страдала от недостатка внимания, поэтому я, прощаясь, договорился с ней о встрече завтра вечером у себя в квартире. Ее мужа по имени Джордж пригласили на официальное торжество, а это значило, что ее никто не хватится.
Стоял жаркий августовский вечер. На востоке в небе сверкнула зарница, и во влажном воздухе повисло удушливое напряжение. Чтобы отвертеться от торжества, я сказался больным, ушел с работы после обеда и вторую половину дня посвятил приготовлениям. В душе у меня не было пылкого чувства, а в квартире — никаких произведений искусства, зато в гостиной теперь появилась ваза с китайскими лилиями, а на прикроватном столике — еще одна, с американскими розами; я подкупил вина, виски и ликера, приготовил кубики льда, а также заказал в «Вандоме» разные фрукты, сыры, орехи, сласти и прочие деликатесы. Короче говоря, постарался все обставить так, как, в моем представлении, сделал бы Райнхарт.
И сам облажался. Смешал коктейли, но слишком крепкие, до каких она была слишком большой охотницей; раньше времени завел разговор о политике, чего она терпеть не могла. У нас она активно занималась идеологией, а к политике не испытывала ни малейшего интереса и вдобавок не имела ни малейшего представления о тех махинациях, которыми денно и нощно занимался ее супруг. Более всего Сибиллу интересовали горячительные напитки (мне все время приходилось ее догонять, наполняя бокал за бокалом) и придуманные ею самой дешевые небылицы в лицах о похождениях Джо Луиса и Поля Робсона. Я, напрочь лишенный и артистического темперамента, и боксерской мощи, чувствовал, что от меня ожидается либо песня «Старик-река» с характерными телодвижениями, либо искусное поигрывание мускулами. Наше свидание превратилось едва ли не в конкурс, где я, проклиная все на свете и одновременно веселясь, исхитрялся балансировать между нами и реальностью, а Сибилла фонтанировала сценическими идеями, где я выступал как Брат-Запрет-Для-Кого-Запретов-Нет.
На улице давно стемнело, и когда я вернулся в комнату, наполнив бокалы незнамо в который раз, Сибилла распустила волосы и со словами «Иди к мамочке, красавчик» поманила меня в кровать зажатой в зубах золотой шпилькой.
— Ваш заказ, мадам. — Я протянул ей бокал, надеясь, что очередная порция алкоголя пресечет любые новые идеи.
— Подойди ко мне, милый, — застенчиво продолжила она. — У меня к тебе один вопросик.
— Какой же? — поинтересовался я.
— Скажу тебе на ушко, голубчик.
Я присел рядом, и ее губы приблизились к моему уху. И вдруг она вытянула из меня все жизненные силы. Было что-то почти чопорное в ее позе, но при этом она только что сделала мне скромное предложение совершить с ней абсолютно омерзительный ритуал.
— Что вы сказали? — переспросил я, и она повторила.
Неужели жизнь в одночасье превратилась в безумные картинки Тёрбера?
— Ну пожалуйста! Ты ведь не откажешь мне, голубчик?
— Вы правда этого хотите?
— Да, — задохнулась она, — да!
В ее лице читалась истинная непорочность, что расстроило меня еще больше: Сибилла не переходила ни на юмор, ни на оскорбления, а я не мог понять, что ею движет: ужас, рожденный из этой невинности, или невинность, вышедшая целой и невредимой из непристойных планов на вечер. Только теперь до меня дошло, что вся эта затея была ошибкой. Интересующей меня информацией она не владела, и я решил выпроводить ее из квартиры, покуда мне не пришлось вплотную соприкоснуться с невинностью или с ужасом, покуда я еще мог обратить это дело в шутку. «Как поступил бы на моем месте Райнхарт?» — подумал я, решив ни под каким видом не позволять ей склонить меня к жестокости.
— Сибилла, вы же видите: на такие действия я неспособен. Рядом с вами я проникаюсь лишь нежностью и заботой… Кстати, тут жара, как в духовке, давайте-ка оденемся и выйдем в Центральный парк на прогулку, согласны?
— Но мне такие действия необходимы! — заявила она, нетерпеливо садясь в кровати и раздвигая бедра. — Ты справишься, это просто, голубчик. А если я начну отбиваться, пригрози мне убийством. Говори со мной грубо, понимаешь, голубчик? Подруга мне рассказывала, что один парень так ей и сказал: «А ну, снимай трусы», а сам…
— Что он сказал?! — переспросил я.
— Вот прямо так и сказал, — ответила Сибилла.
Я посмотрел на нее в упор. Она залилась краской, ее щеки и даже веснушчатые груди сделались пунцовыми.
— Продолжайте, — велел я, и она снова улеглась на спину. — Что было дальше?
— Понимаешь… он бросил ей плохое слово, — сказала она, лукаво помедлив.
Это была тощая, с дряблой кожей особь не первой молодости, чьи слегка вьющиеся от природы каштановые волосы сейчас веером рассыпались по подушке. Сибилла раскраснелась донельзя. Что стало тому причиной: попытки меня возбудить или нечаянное выражение неприязни?
— Ужасно пакостное слово, — продолжала она. — Ох, это был дикарь, здоровенный, белозубый. Таких называют быками. И он повторил: «Снимай трусы, сучка», а потом сделал свое грязное дело. Вообрази, она ведь чудесная девушка, хрупкая, нежная, а цвет лица — просто клубника со сливками. Мыслимо ли представить, чтобы кто-нибудь обозвал ее таким словом.
Она снова села и, вдавив локти в подушку, заглянула мне в лицо.
— Но что же было дальше: его задержали? — спросил я.
— Нет-нет, что ты, красавчик, она рассказала только нам, двум подружкам. Она не могла допустить, чтобы об этом прознал муж. Сам-то он… ладно, это долгая история.
— Какой ужас, — сказал я. — Ну что, может, выйдем на свежий?..
— Действительно, сущий кошмар. Несколько месяцев она не могла оправиться… — Лицо ее резко переменилось и приняло какое-то расплывчатое выражение.
— Что с вами? — Я испугался, что она сейчас заплачет.
— Знаешь, мне просто интересно, что она чувствовала на самом деле. Очень интересно. — Она вдруг бросила на меня таинственный взгляд. — Можно доверить тебе огромный секрет?
Я сел ровно.
— Только не говорите, что это приключилось с вами.
— Нет, что ты, это случилось с моей близкой подругой. — Она заулыбалась. — Но знаешь, красавчик, — Сибилла доверительно склонилась ко мне, — у меня такое ощущение, что я — нимфоманка.
— Вы? Исключено-о-о-о!
— Правда-правда. Иногда меня одолевают такие мысли и желания, что… Конечно, им нельзя поддаваться, но я и впрямь нимфоманка. Таким, как я, просто необходима железная дисциплина.
Я втайне хохотнул. Очень скоро она превратится в толстуху с двойным подбородком и наденет трехслойный корсет. Сейчас на отечной щиколотке поблескивала тонкая золотая цепочка. Но при всем том ощущалось в моей гостье какое-то теплое, вызывающе женское начало. Я придвинулся и погладил ее по руке.
— По какой причине у вас возникают эти мысли? — спросил я, наблюдая, как она приподнимается и теребит угол подушки, вытаскивает перо в крапинку и счищает пух с его стержня.
— По причине вечного подавления, — с глубоким знанием дела ответила она. — Мужчины всегда нас подавляли. Мы вынуждены отказываться от простых человеческих радостей. Хочешь, открою еще один секрет?
Я склонил голову.
— Ты не против, красавчик?
— Ничуть, Сибилла.
— Так вот: с тех пор, как я в ранней юности услышала эту историю, мне хотелось испытать то же самое.