— Мне бы еще винца, голубчик, — на сон грядущий, — попросила она.
— Тебе уже хватит, — отрезал я.
— Ну пожалуйста, голубчик, чуть-чуть…
— Ну, разве что чуть-чуть.
Мы выпили еще по бокалу, и при взгляде на нее меня вновь охватила жалость, смешанная с брезгливостью; я даже впал в уныние.
Склонив голову набок, она посмотрела на меня со всей серьезностью.
— Знаешь, голубчик, что думает твоя крошка-старушка Сибилла? Она думает, что ты пытаешься от нее избавиться.
С пустотой в сердце я выдержал ее взгляд и вновь наполнил наши бокалы. Что я с ней сделал, что позволил сделать ей самой? Неужели это все теперь останется при мне? Мой поступок… мое… жуткое слово, появившееся ниоткуда, как и ее дрожащая улыбка, — неужели это все на моей совести? От начала до конца? Я же человек невидимый.
— Держи, — сказал я, — выпей.
— Ты тоже, голубчик, — сказала она.
— Хорошо.
Она переместилась в мои объятия.
Должно быть, я задремал. Разбудило меня звяканье льда в бокале — пронзительный звон колокольчиков. Меня охватила невыносимая тоска, как будто в одночасье наступила зима. Сибилла лежала с распущенными каштановыми локонами, глядя на меня своими голубыми глазами из-под тяжелых век. Откуда-то доносился новый трезвон.
— Не отвечай, голубчик, — неожиданно пробормотала она, и голос ее почему-то не совпадал с движением губ.
— Что-что? — не понял я.
— Не отвечай, пусть звонит, — повторила она, но все же вытянула перед собой пальцы с красными наманикюренными ногтями. Осознав происходящее, я принял у нее из рук телефонный аппарат.
— Напрасно, голубчик, — сказала она.
У меня в руках телефон зазвонил повторно, и вдруг, будто бы без всякой причины, в голове стремительным потоком пронеслись строчки из детской молитвы.
— Алло, — сказал я в трубку.
На другом конце провода надрывался отчаянный, неузнаваемый голос — видимо, звонили из моего района.
— Брат, срочно приезжай… — начал голос.
— Мне нездоровится, — ответил я. — Что случилось?
— У нас проблема, брат, и только ты сможешь…
— Да в чем дело?
— Серьезная проблема, брат, они пытаются…
Из трубки раздался звон разбитого стекла, далекий, пронзительный и ломкий, потом какой-то грохот — и связь оборвалась.
— Доброе утро, — сказал я Сибилле, которая маячила передо мной и одними губами повторяла «голубчик».
Я набрал номер, но линия была занята, и в ответ мне раздавались лишь короткие гудки: аминь-аминь-аминь; я некоторое время посидел. Это чей-то розыгрыш? Они прознали, кто со мной рядом? Я положил трубку. Глаза Сибиллы изучали меня из своей голубой тени.
— Голу…
Я встал и потянул ее за руку.
— Пойдем, Сибилла, меня ждут в городе. — Только сейчас я понял, что не могу не поехать.
— Нет, — ответила она.
— Да, Сибилла. Идем.
Наперекор мне она откинулась на спину. Я отпустил ее руку и оглянулся по сторонам; в голове помутилось. Что там за проблемы в такое время? Зачем я им понадобился? Сибилла наблюдала за мной, и глаза ее плыли в голубизне накрашенных век. На душе у меня скребли кошки.
— Вернись, голубчик, — взмолилась она.
— Нет, давай выйдем на свежий воздух, — ответил я.
И вот, избегая красных, маслянистых ногтей, я сжал ей запястья, выдернул из кровати и потащил к двери. Мы нетвердо держались на ногах; ее губы то и дело касались моих. Она прижималась ко мне, и я на мгновение тоже прильнул к ней в невыразимой печали. Тут она икнула, и я безучастно оглянулся через плечо в комнату. На янтарной жидкости в наших бокалах заиграл свет.
— Голубчик, — завела она, — жизнь могла бы сложиться совсем иначе…
— Но этому не бывать, — перебил я.
— Голубчик…
Зажужжал вентилятор. В углу лежал мой старый портфель, покрытый пылинками, как воспоминаниями о той баталии. Сибилла обдавала меня жарким дыханием, и я, мягко отстранив ее, прислонил к дверному косяку, а сам взвился, как всплывшая в памяти молитва, бросился назад, схватил портфель, отер пыль о штанину и взял его, неожиданно тяжелый, подмышку. Внутри что-то звякнуло.
Сибилла не сводила с меня взгляда; когда я взял ее под руку, она сверкнула глазами.
— Как самочувствие, Сиб? — спросил я.
— Останься, голубчик, — не унималась она. — Пусть Джорджи там разберется. Никаких речей сегодня.
— Пошли.
Я твердо взял ее под руку; она лишь вздохнула и ответила мне задумчивым взглядом.
На улицу мы вышли без происшествий. Голова все еще сильно кружилась от алкоголя, и, когда я увидел необъятную пустоту тьмы, в глазах защипало. Что же творилось в Гарлеме? Почему я должен беспокоиться из-за каких-то бюрократов-слепцов? Я, НЕВИДИМЫЙ ЧЕЛОВЕК.
Я вглядывался в уличную темноту, рядом ковыляла Сибилла, спотыкаясь и напевая какой-то мотивчик, свежий, наивный и беззаботный. Сибилла, моя запоздало-скороспелая любовь. Эх! У меня перехватило горло. К нам липла уличная жара. Я поискал глазами свободное такси, но вблизи не оказалось ни одного. Сибилла все так же напевала свой мотивчик, распространяя вокруг нереальный запах своих духов. Мы добрели до следующего перекрестка, но и там не поймали такси. Высокие каблучки Сибиллы в ломаном ритме скребли по тротуару. Я ее остановил.
— Голубчик, бедняжка, — начала она. — Даже имени его не знаю…
Я резко обернулся, будто от удара током.
— Что?
— Безымянный дикарь, он же красавчик-бык. — Ее губы тронула вялая улыбка.
Я оглядел ее с ног до головы; каблуки-шпильки не унимались.
— Сибилла, — сказал я скорее себе, чем ей, — чем же все это закончится?
Я понял, что мне пора уходить.
— А-ха-ха, — засмеялась она, — все закончится постелью. Не убегай, голубчик, Сибилла укроет тебя одеяльцем.
Я лишь покачал головой. Звезды были на месте — вращались высоко-высоко в небе. Потом я закрыл глаза, и звезды красной вереницей поплыли у меня перед глазами по внутренней стороне век; немного успокоившись, я взял ее за руку.
— Послушай, Сибилла, — сказал я, — подожди меня здесь, я схожу на Пятую за такси. А ты стой здесь, дорогуша, наберись терпения.
Пошатываясь, мы остановились перед старым зданием с неосвещенными окнами. В пятнах света на его фасаде проступали массивные медальоны в античном стиле над темным резным узором в виде лабиринта; я прислонил Сибиллу к резному монстру у входа. Там она и осталась стоять с разметавшимися волосами; блики от света фонаря выхватывали ее улыбку. Голова Сибиллы свешивалась набок, правый глаз не хотел открываться.
— Конечно, голубчик, конечно, — ответила она.
— Скоро вернусь, — заверил я, отходя.
— Голубчик, — окликнула она. — Красавчик мой.
Голос истинной привязанности, подумал я, поклонение Черному Медведю, — и пошел своей дорогой. Пусть зовет меня хоть красавчиком, хоть страшилищем, хоть прекрасным, хоть возвышенным… Какая разница? Я же человек невидимый…
В ночной тишине улицы я брел дальше, надеясь увидеть встречное такси, прежде чем дойду до конечной точки. Впереди, на Пятой, ярко горели фонари, через зияющую пасть улицы мчались редкие автомобили, ввысь и вдаль уходили деревья, огромные, темные, невероятные. «Что же стряслось в городе? — размышлял я. — Зачем меня вызвали в такой час? И кто?»
Я прибавил ходу, но все еще шагал нетвердо.
— Краса-а-а-а-авчик, — доносилось издалека, — голу-у-у-у-у-убчик!
Не оглядываясь, я только махнул рукой. Больше никогда, хватит, хватит. Я шел дальше.
Наконец на Пятой меня обогнало такси; я попробовал его остановить, но услышал лишь чей-то крепнущий голос, а рокот мотора жизнерадостно поплыл дальше. На освещенной мостовой я стал высматривать другие автомобили, но тут вдруг раздался визг тормозов, я обернулся и увидел, что из приостановившейся рядом машины высунулась белокожая рука, которая принялась энергично махать. Автомобиль дал задний ход, поравнялся со мной и, дернувшись, остановился. Я рассмеялся. Внутри сидела Сибилла. Нетвердой походкой я приблизился к дверце. Сибилла улыбалась мне из окна, обрамлявшего ее скособоченную голову с гривой развевающихся волос.
— Залезай, голубчик, вези меня в Гарлем…
Я лишь обреченно покачал тяжелой и печальной головой.
— Нет, — ответил я, — меня ждет работа, Сибилла. Езжай домой…
— Нет, красавчик, возьми меня с собой.
Положив руку на дверь машины, я повернулся к водителю. За рулем сидел низкорослый темноволосый мужчина с осуждающим выражением лица, на его носу виднелся красный отблеск сигнала светофора.
Я протянул ему записку с адресом и пятидолларовую купюру. И то и другое он взял с явным неодобрением.
— Нет, голубчик, — снова завела Сибилла, — я хочу в Гарлем, с тобой!
— Спокойной ночи, — ответил я и вернулся на тротуар.
Мы находились в середине квартала; у меня на глазах машина тронулась.
— Нет, — застонала Сибилла, — нет, голубчик! Не бросай меня…
Сквозь стекло на меня глядело белое лицо с безумными глазами. Я стоял и смотрел, как машина, набирая скорость, скрылась из виду, и лишь задний фонарь напомнил мне красный нос водителя.
Я немного прошелся, зажмурившись, воображая, что плыву, и пытаясь проветрить голову, а потом открыл глаза и по булыжной мостовой перешел к парку. Вдалеке машины нескончаемо кружили по эстакаде, пересекаясь лучами света фар. Все такси уже были заняты, все ехали в центр. В центр притяжения. Голова нестерпимо кружилась, но я шагал дальше.
У Сто десятой улицы я снова увидел ее. Она ждала под уличным фонарем и махала мне рукой. Я уже ничему не удивлялся, за одну ночь сделавшись фаталистом. Вразвалку направился к ней и услышал ее смех. Не дав мне приблизиться, она пустилась убегать — босиком, свободно, а весь этот эпизод напоминал какой-то сон. Она бежит. Пошатываясь, но стремительно; я изумлен, но не могу ее догнать, ноги налились свинцом, не упускаю ее из виду и только кричу: «Сибилла, Сибилла».
— Шевелись, голубчик, — зовет она, оглядываясь и спотыкаясь. — Поймай Сибиллу… Сибиллу, — и она, обронив поясок, дальше бежит босиком вдоль парка.