Я ринулся за ней, едва удерживая под мышкой тяжелый портфель. Какая-то сила гнала меня в офис.
— Сибилла, постой! — крикнул я.
Она не останавливалась; в освещенных местах темного парка ее платье вспыхивало разными цветами. Шорох, негнущиеся ноги, мельканье белых каблуков, задранная юбка. Скатертью дорожка, решил я. Но тут она вылетает на проезжую часть и несется, как угорелая, падает у обочины, поднимается, вновь падает на пятую точку, совершенно растеряв прежнюю устойчивость и сбившись с ритма.
— Красавчик, — пролепетала она, когда я подошел. — Вот гад, это ты меня толкнул?
— Вставай, — сказал я, уже остыв. — Вставай. — Я схватил ее за мягкую ладонь.
Она широко раскинула руки, собираясь броситься мне на шею.
— Нет, — отрезал я, — четверг закончился… Меня ждут… Чего им от меня нужно, Сибилла?
— Кому, голубчик?
— Джеку и Джорджу… Тобитту и прочим?
— Ты сбил меня с ног, красавчик, — настаивала она. — Забудь их… кучка тупиц… дурачье, понимаешь? Не мы создали этот поганый мир, голубчик. Забудь…
Я вовремя заметил вывернувшее из-за угла такси, которое мчалось прямо на нас; в двух кварталах маячил двухэтажный автобус. Таксист посмотрел в нашу сторону, сделал резкий разворот и, поравнявшись с нами, высунулся из окна. На его лице читалось недоверчивое изумление.
— Садись в машину, Сибилла, — приказал я, — и без глупостей.
— Я, конечно, извиняюсь, — раздался обеспокоенный голос водителя, — но ты же не в Гарлем ее везешь, а, старик?
— Нет, леди едет в центр, — ответил я. — Залезай, Сибилла.
— Ох, голубчик бывает настоящим тираном, — сообщила она водителю, который молча косился на меня, как на помешанного.
— Альфонс, — пробормотал он, — как пить дать, альфонс!
Тем не менее Сибилла села в машину.
— Какой же ты тиран, голубчик.
— Послушайте, — заговорил я с водителем, — довезите ее прямиком до дома и по дороге не выпускайте из машины. Я не позволю, чтобы она носилась по Гарлему. Это не простая дама, настоящая леди…
— Конечно, приятель, я тебя не осуждаю, — перебил водитель. — Тут неспокойно.
— А в чем дело-то? — успел прокричать я, пока такси отъезжало от тротуара.
— Притон расшатали, — донеслось до меня сквозь рев мотора.
Я проводил их взглядом и направился к остановке. Теперь нужно смотреть в оба, подумал я, остановил автобус и поднялся в салон. Если она вернется, то меня уже не найдет. Я четко знал, что должен торопиться, но в голове все еще витал туман, и сосредоточиться оказалось нелегко.
Сжимая в руке портфель и прикрыв глаза, я сидел в салоне; подо мной быстро плыл автобус. Скоро он должен был свернуть на Седьмую авеню. Прости меня, Сибилла, думал я. Автобус ехал дальше.
Но когда я открыл глаза, мы поворачивали на Риверсайд-драйв. Я уже не сопротивлялся, вся ночь шла наперекосяк. Я слишком много выпил. Время бежало быстро и приносило лишь огорчение. Из окна я увидел пароход, двигавшийся против течения; сигнальные огни яркими точками светились в ночи. От темной воды и быстро меняющейся вереницы стоящих на якоре судов до меня долетал узнаваемый, насыщенный запах моря. На другом берегу реки раскинулся Джерси, и я вспомнил свое знакомство с Гарлемом. Как давно это было, подумал я, давным-давно. Прошлое будто бы утонуло в реке.
С правой стороны впереди возвышался церковный шпиль, увенчанный красным предупредительным сигналом. Мы проезжали мимо гробницы героя, и я вспомнил, как побывал там. По длинной лестнице поднимаешься наверх и оказываешься в зале, оттуда смотришь вниз и находишь его — покоящегося, задрапированного флагами…
До Сто двадцать пятой улицы добрались быстро. Я споткнулся, услышав, как отъезжает автобус, а потом развернулся лицом к воде. Дул легкий ветерок, но теперь, когда движение стихло, жара вернулась, прилипая к телу. Далеко впереди, в темноте я увидел монументальный мост, канаты огней над темной рекой; а ближе, высоко над береговой линией, — Палисейдс, чья революционная агония терялась в буйстве огней американских горок, но теперь, после поездки, меня вновь обдало жаром. «Время пришло…» — гласил баннер на другом берегу, но, когда история топчет тебя коваными сапогами, со смехом подумал я, стоит ли переживать из-за времени? Я перешел дорогу, напился воды из питьевого фонтанчика, ощущая, как в животе разливается холод, смочил носовой платок и вытер лицо. Вода сверкала, булькала, брызгалась. Я склонился лицом к струе и, наслаждаясь прохладой, вспомнил детскую любовь к фонтанам. Тут до меня донесся внезапный звук. В темноте слышались не журчание воды и не несущиеся машины, а шум, напоминающий далекую толпу или стремительную реку в половодье.
Я двинулся вперед, нашел лестницу и начал спускаться. Под мостом простиралось каменное русло улицы, и на секунду ряды булыжников напомнили мне волны: будто бы я сошел к воде, которая питала фонтанчик наверху. И все же мне нужно было торопиться в Гарлем. Под лестницей сталью переливались дрезинные рельсы. Я поспешил вниз по пандусу, шум все приближался, многоголосый, обволакивающий, заглушавший все остальные звуки. Щебет, воркование, тихий рев: казалось, мне пытались что-то сказать, передать какое-то сообщение. Я остановился и огляделся по сторонам: балки одна за другой уходили в темноту, над булыжниками сияли красные огни. Затем я оказался под мостом, а они как будто только и ожидали меня — и никого, кроме меня — целую вечность. Я взглянул вверх, в направлении шума, и разум подбросил мне образ крыльев; что-то полоснуло меня по лицу и ударило, после чего я ощутил дурной запах и увидел смертоносный вихрь, который раздирал на мне куртку; с поднятым над головой портфелем я побежал, слыша, как вихрь этот разлетается вокруг и падает с перестуком, подобно дождю. Я бежал, думая о том, что даже птицы, даже голуби, даже воробьи и чертовы чайки!.. Я бежал вслепую, кипя от злости, отчаяния и сурового смеха. Бежал от птиц неизвестно к чему. Я не знал. Я бежал. Зачем я вообще оказался здесь?
Я бежал сквозь ночь, бежал внутри себя. Просто бежал.
Глава двадцать пятая
Когда я добрался до Морнингсайда, выстрелы стали звучать как празднование Дня независимости где-то в отдалении; я прибавил шагу. На Сент-Николас-авеню все уличное освещение было выведено из строя. Послышался резкий лязг, и я увидел, как ко мне стремительно приближаются четверо мужчин, толкающих перед собой какой-то бряцающий о тротуар предмет. Это был сейф.
— Послушайте, — начал я.
— Прочь с дороги!
Я отскочил в сторону на мостовую, и тут вдруг произошла ослепительная задержка времени, подобная промежутку между последним ударом топора и падением высокого срубленного дерева — за оглушительным звуком последовала оглушительная тишина. Затем я увидел фигуры, скорчившиеся в дверных проемах и вдоль краев тротуара, а потом время взорвалось, и меня отбросило на проезжую часть; в сознании, но не в силах встать, я боролся с мостовой и видел вспышки выстрелов из-за угла; слева четверка мужчин по-прежнему буксировала по улице грохочущий сейф, а позади двое полицейских, почти невидимые в черных рубашках, выставили перед собой сверкающие пистолеты.
У сейфа отскочил один из роликов, а еще дальше, за углом, пуля пробила автомобильную шину, и освобожденный воздух завизжал, как огромный зверь в агонии. Я перекатился, забарахтался, пытался подползти к краю тротуара, но не смог, почувствовал внезапное влажное тепло на лице и увидел, как сейф бешеными рывками несется к перекрестку, а мужчины с топотом бросаются за угол, в темноту, и там исчезают; исчезли, тогда как сейф, стремительно улетев по касательной и выпрыгнув на перекресток, застрял в рельсах и послал вверх завесу искр, которая голубым сном осветила квартал: сквозь этот сон я видел, что копы приняли стойку, как на стрельбище, — нога вперед, свободная рука на поясе — прицельно стреляют на поражение.
— Вызовите скорую! — крикнул один из них, и я увидел, как они повернули за угол и пропали там, где исчезал в темноте тусклый блеск трамвайных рельсов.
Квартал стремительно оживал. Мужчины, которые, казалось, возникали из недр тротуаров, устремлялись к витринам, возбужденно горланя все громче. Вот кровь уже потекла у меня по лицу; я зашевелился, и кто-то из толпы помог мне подняться на колени.
— Что, ранен, чувак?
— Вроде… не знаю. — Я никого не мог разглядеть.
— Черт! У него дыра в башке! — объявил чей-то голос.
Мне посветили фонариком в лицо. Я почувствовал на своем черепе грубую руку и отпрянул.
— Да ладно, это просто царапина, — сказал другой голос. — Сорок пятым слегка зацепило, тебе лучше прилечь!
— Ну да, а этот вот в последний раз прилег, — выкрикнул кто-то с тротуара. — Прикончили парня.
Я вытер лицо, в голове стоял звон. Чего-то не хватало.
— Глянь, приятель, это твой?
Мне протягивали за ручки мой портфель. В порыве внезапной паники я впился в него пальцами, как будто чуть не потерял что-то бесконечно дорогое.
— Спасибо, — сказал я, всматриваясь в их неясные, синеватого оттенка лица.
А затем покосился на мертвеца. Тот лежал навзничь, вокруг суетилась толпа. Я вдруг понял, что на его месте мог оказаться я — и валялся бы там, да к тому же мне показалось, будто я его уже видел, только в ярком полуденном свете, давно…. насколько давно? Даже имя его как будто знал… но мои колени вдруг поплыли вперед. Я сидел, кулак, сжимавший портфель, синел от удара о проезжую часть, голова болталась. Люди обходили меня стороной.
— Слезь с моей ноги, парень, — услышал я. — Кончай толкаться. Тут всем хватит.
Какие-то у меня были дела, но я знал, что забывчивость моя — ненастоящая, все забытое, как увиденное во сне, на самом деле не забыто, а просто ускользнуло. Знал это — и разумом пытался пробиться через серую пелену, которая сейчас как будто зависла позади моих глаз, такая же непроницаемая, как голубая завеса, скрывшая улицу вместе c застрявшим на рельсах сейфом. Головокружение прошло, и я, не расставаясь с портфелем и прижимая к голове носовой платок, встал. Дальше по улице слышался лязг крушения больших полотен стекла, а тротуары сквозь синюю таинственность темноты сверкали, как разбитые вдребезги зеркала. Все знаки дорожного движения были мертвы, все дневные шумы потеряли свой привычный смысл. Где-то сработала охранная сигнализация — бессмысленный пустой звук, за которым последовали радостные возгласы мародеров.