— Давай, — сказал кто-то рядом.
— Пошли, приятель, — позвал помогавший мне мужчина. Худой, с большой переброшенной через плечо матерчатой сумкой, он взял меня под руку.
— Нельзя оставлять тебя одного в таком состоянии, — увещевал он. — Ты будто пьяный.
— Пошли… куда? — переспросил я.
— Куда? Черт меня подери. Куда угодно. Надо двигать отсюда, а там видно будет. Эй, Дюпре! — крикнул он.
— Послушай, ты… черт возьми! Не ори меня по имени, — ответил чей-то голос. — Тут я, здесь, набираю себе рубашек.
— Возьми и на меня пару штук, Дю, — сказал худой.
— Лады, но я тебе не папаша, усек? — пришел ответ.
Я посмотрел на этого худого мужичка в приливе дружелюбия. Меня не знал и помогал бескорыстно…
— Эй, Дю, — крикнул он, — мы будем?
— А то как же, только вот прихвачу эти сорочки.
Толпа сосредоточенно атаковала магазины: люди суетились на входе и выходе, как муравьи вокруг рассыпанного сахара. Время от времени раздавался хруст стекла, выстрелы, сирены пожарных машины с дальних улиц.
— Ты как? — спросил худощавый.
— Перед глазами плывет, — ответил я, — и слабость.
— Дай гляну, не кровит ли башка. Не, нормально все, жить будешь. — Он виделся мне смутно, хотя голос звучал отчетливо.
— Ага, — подтвердил я.
— Повезло тебе, приятель, что дуба не дал. Эти гады стреляют теперь по-настоящему, — сказал он. — Там в Леноксе они целились в воздух. Эх, достать бы винтовку, я б им показал! На, глотни доброго скотча, — предложил он, доставая из заднего кармана двухпинтовую бутылку. — У меня в загашнике целый ящик, прихватил вон из того винного. Там только вдохнешь, и сразу пьяный, блин. Пьяный! Марочный виски высшего качества по канавам течет.
Сделав глоток, я вздрогнул от опускающегося в желудок виски, но был благодарен за полученный от этого шок. Вокруг меня рвались и лопались людские потоки — темные силуэты в голубом сиянии.
— Смотри, все подряд тащат, — сказал он, вглядываясь в темные деяния толпы. — А я что-то утомился. Ты — из тех, кто в Леноксе бы?
— Нет, — ответил я, глядя на медленно ступавшую мимо женщину, которая волокла с дюжину потрошеных кур, нанизанных за шеи на палку новой соломенной метлы.
— На это, черт возьми, стоит глянуть. Все раздербанили. Тетки все дочиста выбрали. Я видел одну старуху — та половину коровьей туши на горбу уносила. Сама скрюченная, кривоногая, а туда же, под себя гребет… А вот и Дюпре, наконец-то, — оборвал он сам себя.
Я увидел, как от толпы отделился невысокий, крепко сбитый мужичок, взваливший на себя несколько коробок. На голову он нахлобучил три шляпы, через плечо перекинул связку подтяжек, а вблизи я рассмотрел у него на ногах пару новехоньких резиновых сапог. Карманы его оттопыривались, за спиной болталась тряпичная котомка.
— Дюпре, чертяка, — сказал мой знакомец, указывая на его голову. — Одну, надеюсь, для меня прихватил? Фирменные?
Дюпре остановился и смерил его взглядом.
— Шляп там до дури, но позарился бы я на что-нибудь, кроме «доббсов»? С головой не дружишь, приятель? Все новехонькие, а расцветки-то какие, самый настоящий «доббс». Давай, шевелись, пока копы не нагрянули. Эй, гляди, как эта громадина полыхает!
Я посмотрел в сторону завесы из голубого пламени, сквозь которую пробирались расплывчатые фигуры. На зов Дюпре откликнулись несколько человек, которые тоже отделились от толпы, чтобы присоединиться к нам на мостовой. Мы двинулись дальше; меня поддерживал новый знакомец (другие называли его Скофилдом). В голове пульсировала боль, кровь не останавливалась.
— Ты, я вижу, тоже время даром не терял — какая-никакая нажива есть. — Он указал на мой портфель.
— Есть чуток, — ответил я, мысленно переспросив: нажива? Нажива?
И неожиданно припомнил, откуда такая тяжесть: от разбитой копилки Мэри и монет; и вот я открываю портфель и спускаю в него все свои бумаги: удостоверение Братства, анонимное письмо, а кроме того, куклу Клифтона.
— Набей его до отказа, приятель. Не стесняйся. Погоди, мы еще до ломбардов не добрались. У этого Дю целый мешок для хлопка по швам идет. Ему теперь впору самому лавку открывать.
— Ни фига себе, — позавидовал мужик по другую руку от меня. — Я сразу подумал: не для хлопка ли у него мешок? Где только раздобыл такой?
— С собой привез, когда перебрался на Север, — объяснил Скофилд. — Дю клянется, что перед обратной дорогой набьет его бумажками по десять долларов. Черт, после сегодняшнего ему целый склад потребуется. Нагружай портфель, дружище! Чего ворон считаешь?
— Да у меня там уже полно, — ответил я.
И только теперь вспомнил, куда направляюсь, но не знал, как отделаться от этих попутчиков.
— И впрямь, — согласился Скофилд. — Небось, брюликами разжился или еще чем. Жадничать, конечно, не стоит. Хотя пора уже было бы чему-то такому случиться.
Мы брели дальше. Не оторваться ли мне прямо здесь, думал я, пока не слишком удалился от своего района? Где сейчас все, интересно знать: день рождения празднуют?
— А с чего все началось-то? — спросил я.
Скофилд заметно удивился.
— Хоть убей, не знаю. Коп тетку застрелил, что ли.
Еще один человек поравнялся с нами в тот момент, когда где-то с грохотом упал тяжелый лист металла.
— Не свисти, не с этого началось, — заспорил новый попутчик. — Там этот парень оказался, как бишь его?..
— Какой парень? — встрепенулся я. — Как его кличут?
— Да молодой совсем!
— Прикинь, там такая волна пошла, вообще…
Клифтон, подумал я. Это был Клифтон. Это была Клифтонова ночь.
— О-о, блин, что ты мне тут заливаешь? — возмутился он. — Я своими глазами все видал, понятно? Часов эдак в восемь вечера, на углу Ленокс и Сто двадцать третьей этот ирландишка подзатыльник отвесил малому, когда тот у него шоколадку стырил, «Беби Рут», а мамашка его бучу подняла, так коп и ей пощечину залепил, вот тут-то все и завертелось.
— Ты это сам видел? — уточнил я.
— Вот как тебя сейчас. Там еще один парняга сказывал, будто малой взбесил ирландишку тем, что схватил плитку шоколада, названную в честь белой женщины.
— Чтоб я сдох, мне по-другому рассказывали, — вмешался второй попутчик. — Я подхожу, а мне и говорят: дескать, началось это из-за какой-то белой бабенки: та хотела у черной девки мужика отбить.
— Да плевать, из-за кого это началось, — заговорил Дюпре. — Лишь бы подольше не кончалось.
— Точно говорю: замешана в этом деле белая бабенка, только не так все было. Нализалась она в хлам… — вступил другой голос.
Не Сибилла же, подумал я: беспорядки раньше вспыхнули.
— Пронюхиваешь, кто замутил? — выкрикнул из окна ломбарда мужик с биноклем в руках. — Хошь правду знать?
— А то, — кивнул я.
— Тогда слушай. Замутил это великий лидер, Рас-Крушитель!
— Этот обезьян-индус, что ли? — переспросил кто-то.
— Полегче, ты, урод!
— Выходит, никто толком не знает, как это началось, — подытожил Дюпре.
— Кто-то ведь должен знать, — не выдержал я.
Скофилд протянул мне виски. Я отказался.
— Черт меня подери, просто через край хлынуло, вот и все. У собак язык набекрень, — сказал он.
— У собак?
— Ну да, жарища-то вон какая стоит.
— Да говорю же вам: все взбеленились из-за того парня, как бишь его…
Теперь мы проходили мимо какой-то торговой постройки, и до моего слуха донеслись истошные вопли:
— Тут хозяева цветные! Тут хозяева цветные!
— Так ты объяву напиши, придурок, — вмешался кто-то еще. — Сразу видать: жулье, как и все остальные.
— Вы только послушайте этого крикуна. Небось впервые в жизни порадовался, что цветной, — бросил Скофилд.
— Тут хозяева цветные, — как заведенный, повторял голос.
— Эй! В тебе точно ни капли белой крови нету?
— Избави бог, сэр, — заверил голос.
— Черт, прибить его, что ли?
— За что? Это ж голытьба! Оставь засранца в покое.
Миновав несколько домов, мы подошли к скобяной лавке.
— Первая остановка, братцы, — сказал Дюпре.
— И что теперь? — спросил я.
— Сам-то чьих будешь? — проговорил он, склонив набок голову с тремя нахлобученными шляпами.
— Да ничьих, парень как парень… — начал я.
— А мы с тобой, часом, не знакомы?
— Нет, откуда? — ответил я.
— Он свой, Дю, — сказал Скофилд. — Его эти копы подстрелили.
Смерив меня взглядом, Дюпре пнул что-то сапогом — фунт масла, которое, оставляя жирные следы, перелетело через прогретую улицу.
— Мы тут кой-какие планы строим, — начал он. — Сперва раздобудем для каждого фонарик… И надо уже как-то организоваться, чтоб порядок был. Чтоб по головам не бегать. Вперед!
— Зайдем внутрь, дружище, — предложил Скофилд.
Не чувствуя необходимости ни возглавлять их отряд, ни покидать его, я охотно пошел следом; мне не терпелось увидеть, куда и к чему это приведет. И меня ни на минуту не покидала мысль, что сейчас мое место — в Гарлеме. Мы вошли в поблескивающую металлом темноту. Мои попутчики двигались осторожно, и я понимал: они что-то ищут, сметая на пол все ненужное. Звякнул кассовый аппарат.
— Эй, давайте сюда, тут фонарики есть, — позвал кто-то.
— Сколько? — спросил Дюпре.
— Дофига.
— Отлично, раздай всем по штуке. С батарейками?
— Не-а, но батареек тоже полно, упаковок десять-двенадцать.
— Окей, дай мне с батарейкой — хочу сперва ведра найти. А уж потом каждый возьмет по фонарику.
— Вот тут есть какие-то ведра, — сказал Скофилд.
— Теперь мы должны найти, где он держит горючку.
— Горючку? — удивился я.
— Керосин, умник. Эй, вы, там, — прокричал он, — не вздумайте тут курить.
Стоя рядом со Скофилдом, я прислушивался к стуку оцинкованных ведер: нам была выдана целая стопка. Магазин внезапно ожил от мерцающих фонариков и дрожащих теней.
— Вниз светите, в пол, — крикнул Дюпре. — Чтоб нас не опознали. Теперь становитесь в очередь со своими ведрами, я вам их наполню.