Мне кажется несправедливым, что Лори может пойти, а я нет. Но скажи я такое вслух, это прозвучало бы по-детски. Это же не поход на бейсбольный матч.
Милли пишет Солу записку на случай, если он вдруг вернется и не обнаружит нас. Я уже готов предложить подождать его здесь. Но если я собираюсь торчать один, это последнее место, где мне бы хотелось быть. Слишком уж здесь неуютно, сплошные призраки опасностей и потерь.
– Ладно, – соглашаюсь я.
– Мы скоро увидимся, – говорит Элизабет, немного смягчаясь.
Я могу только надеяться, что это правда.
Вернувшись домой, я чувствую себя бесполезным. Пока они идут вперед, я должен отступить. Я понимаю, почему, но это знание не приносит мне утешения.
Если она встает на пути зла, я тоже должен встать на его пути. Я не должен находить убежище у себя дома.
Мои мысли буквально оглушают меня по мере того, как я захожу в квартиру. Я не перестаю бранить себя, думая, что если бы я сказал что-то другое, поступил как-то иначе, я не был бы здесь совершенно один, вынужденный страдать в неведении. Только оказавшись у себя в спальне, я позволяю себе на мгновение остановиться. Я не могу перестать переживать, но бегущая строка переживания останавливается. Всего на секунду. На две секунды. Я гляжу на компьютер и думаю, не включить ли его. Потом снова делаю паузу.
Я провел в этой квартире большую часть жизни. Я изучил каждый ее сантиметр, каждый уголок. Я знаю, какие книги стоят на какой полке, и даже в каком порядке. Но лучше всего я изучил звучание этой квартиры. Свист отопления зимой. Гудение кондиционера летом. Приглушенный гул трафика, доносящийся сквозь стекло. Холодильник, слегка переминающийся на своем месте. Дыхание половиц. Я не могу точно определить, в чем дело, но что-то не так. Появилось что-то новое – такое же тихое, как тиканье часов в спальне родителей.
– Папа? – зову я, думая, что, возможно, он вернулся. Может быть, спит в своей старой кровати.
Но когда я заглядываю в ту комнату, отца там нет. Я снова зову его, но он не отвечает.
«Вот, – думаю я, – что происходит, когда страх дает метастазы». Мое беспокойство за Элизабет – беспокойство за всех нас – распространяется на все мои рецепторы, тревожа нервные окончания.
Вот что мне надо было сказать Элизабет и Милли: я должен что-то делать, потому что когда я ничего не делаю, это приносит такой же вред, как и встреча с опасностью лицом к лицу.
Я думаю о том, чтобы позвонить отцу, потому что, должен признаться, было бы лучше, если бы он находился здесь. Вряд ли его присутствие помогло бы мне сейчас успокоиться, но, по крайней мере, я мог бы хоть немного отвлечься.
Я спешу в гостиную, прикинув, что, раз уж я не могу пообщаться с другим человеком, можно хотя бы забыться, уткнувшись в телевизор. Я концентрируюсь и беру пульт управления, наблюдая, как он на секунду замирает в воздухе.
– Тебе не следовало оставлять ключ снаружи, – слышится голос. – Никогда не знаешь, кто может к тебе зайти.
Пульт выпадает у меня из руки. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, откуда этот голос доносится.
Никого нет.
– Стивен, – продолжает голос, – я подумал, при шло время нам с тобой встретиться.
Судя по голосу, его хозяин стар, но не слаб. Голос низкий, и грубый, и лишенный малейшего намека на доброту.
Я храню молчание. Сказать что-то означало бы, что я признаю его присутствие. Я отказываюсь это делать.
– Квартира совсем не такая, какой я себе ее представлял, – произносит мой дед. – Все эти годы я не сколько ошибался.
Голос звучит так же, как голос любого другого человека. Но тела нет. Это задевает меня, причиняет мне боль. Теперь я знаю, каким я выгляжу в глазах других людей. Вот, значит, каково это: быть со мной в одной комнате.
И какое совпадение: Максвелл Арбус – первый человек, которого не вижу я.
– Я знаю, что ты здесь, – говорит он. – Я тебя чувствую. Видишь ли, это тоже входит в условия игры. Человек, который пишет картину, воспринимает ее не так, как посторонний: в каждой встрече есть элемент опыта, и этот опыт выказывает себя не в видении, а в чувстве. Так и с тем, что я делаю. Я знаю тебя, потому что я тебя создал.
Он стоит прямо перед дверью. Он хочет, чтобы я точно знал, где он. Загораживает мне путь к бегству.
Я не говорю ни слова.
– Не нужно меня бояться. То, что прошло, оста лось в прошлом. Поскольку ты проводил время в обществе искателей заклятий, думаю, у тебя есть некоторое представление о том, что произошло. А может, твоя мать рассказала тебе. Или твой отец.
Он ждет чего-то от меня. Я ему этого не дам.
Арбус старается, чтобы его голос звучал терпеливо, но у него плохо получается скрывать неудовольствие.
– Я слишком стар, Стивен. Я устал. Могу только вообразить, что рассказывала тебе твоя мать, но по верь мне, у этой истории две стороны. Она не была сильной женщиной, твоя мать. Она не хотела получить ту власть, которую я мог ей дать. Но ты, Стивен, – ты сильный.
На этот раз он делает вид, что я ответил.
– Откуда я знаю, что ты сильный? Потому что я знаю твое проклятие. Я знаю, каких усилий требует жизнь под таким проклятием. Нужно быть сильным. Если бы ты не был сильным, ты бы не выжил.
– Чего вы хотите? – тихо спрашиваю я.
– Ну вот, видишь. Хорошо, что мы с тобой говорим. Для себя я ничего не хочу, Стивен. По-настоящему – ничего. Я только хочу, чтобы ты принял то, что принадлежит тебе по праву рождения. У меня остается немного времени, и я хочу дать тебе то, что положено тебе. Мое наследство значительно – ты должен это понять. И мне больше некому его передать. Никто не заслуживает его в большей степени, чем ты.
Я снова умолкаю. Сейчас его намерения кажутся разумными, а не дурными. Но все равно он – волк в овечьей шкуре.
– Проклятие снять легко, – продолжает он. – Как только ты согласишься, я могу сделать это за несколько минут. Ты станешь видимым для всех. По думай об этом. Какая жизнь у тебя будет!
Это приманка. Он хочет поймать меня на крючок.
– Отвечай мне, Стивен. Скажи, что ты больше не хочешь быть невидимым.
«Я не верю тебе». Вот они, слова Милли. Несмотря на то что часть меня хотела бы взять на себя эту ответственность, хотела бы заключить с ним сделку, я знаю, что не верю ему. Он предлагает это не по доброте душевной, потому что доброты в нем нет.
Он тоскливо смеется.
– Мне стоило это предвидеть – ты точно как твоя мать.
С его стороны это явно не комплимент.
Я хочу закричать на него. Хочу сказать ему, что ему неведомо значение слова «сила», если он считает мою мать слабой. Он даже не может себе представить, сквозь какой ад ей пришлось пройти и скольких усилий стоило там не пропасть. В особенности со мной, с ее невидимым сыном, о котором она заботилась каждый день своей жизни. И да – в конце концов этот ад ее одолел, ее тело не выдержало. Но мама держалась достаточно долго, чтобы я мог стать личностью. Она держалась достаточно долго, чтобы знать, что я выживу.
Однако ничего этого я ему не говорю. Не кричу. Не нападаю. Я ведь не хочу, чтобы он считал меня своим врагом… хотя я и являюсь таковым.
– Вы хотите сказать, что я тоже мог бы насылать проклятия? – затаив дыхание, шепчу я, словно он Санта, готовый выполнить мое самое большое, самое сокровенное желание.
– Конечно, – произносит он нараспев. – Ты же Арбус, как-никак.
– И вы бы меня научили?
Видимо, он кивает, а потом понимает, что я не могу этого видеть. Повисает пауза, после чего он говорит:
– Да, научил бы.
Значит, прямо сейчас я мог бы положить этому конец. От меня требуется только одно – сказать ему, что я этого хочу, и он положит конец тому, что я считал пожизненным заключением.
Но если я это сделаю, он сможет наслать на меня другое, новое проклятие. А энергия, высвободившаяся из моего старого проклятия, может сделать его еще более могущественным, чем раньше.
Я не могу так рисковать. Но я также не могу рисковать, давая ему понять, что противостою ему.
– Мне нужно время, – говорю я. – Не очень много времени, но сколько-то времени мне потребуется. Потому что это все изменит. И я хочу к этому подготовиться.
– Тебе незачем об этом думать, – гневно возражает Арбус. – Я предлагаю тебе то, чего ты хотел всю свою жизнь. Возможно, я больше тебе этого не предложу. Советую тебе согласиться сейчас.
Я стараюсь соответствовать его гневному тону.
– Мне удалось столько продержаться, потому что я не принимал поспешных решений. Вы говорите, что хотите, чтобы я участвовал в семейном бизнесе? Что ж, вам нужен работник, который действует под влиянием импульса, или тот, кто видит каждый аспект во проса? Если вы ищите глупого человека, вам на выбор предлагаются миллионы людей в этом городе.
На этот раз молчит он.
«Похоже, я зашел слишком далеко», – предполагаю я.
Наконец Арбус произносит:
– Даю тебе двадцать четыре часа. Это, как ты понимаешь, большая щедрость с моей стороны. Ты видел, что я могу делать с людьми. Опасайся принять неверное решение, ведь расплачиваться за него придется многим людям.
Дверь открывается и закрывается. Полагаю, он ушел. Но, по-моему, он все еще здесь. Наблюдает. Преследует. Знает.
Он не упомянул, как он собирается меня найти через двадцать четыре часа.
Но едва ли это окажется проблемой.
По крайней мере, для него.
Глава двадцать шестая
Я так привыкла к тихому шарканью Милли туда и обратно по замкнутому пространству заклинариума, что я поражена тем, как быстро она двигается сейчас. В ее серебряных волосах поблескивает дневной свет, она без промедления вливается в быстрое течение улиц Манхэттена, и я спешу, чтобы от нее не отстать.
Лори тоже это подмечает.
– Что, черт возьми, она кладет себе в чай? – пыхтит он, догоняя меня, чтобы мы оба шли в одном темпе с Милли.
– Один кусок сахара и немного молока, – отвечаю я со стоном, поскольку уже потеряла Милли из виду – она смешалась с толпой, несущейся в направлении Музея естественной истории. – Возможно, она занимается спортивной ходьбой в торговых центрах с другими стариками.