Варнхаген был молодым преподавателем университета, специалистом по археологии; интеллигентный, скептически настроенный, тонко чувствующий фальшь, он стал прекрасным офицером. В 1940 году мы оба получили приказ собрать материалы для военного журнала нашей дивизии, нам с ним довелось совершить захватывающее путешествие на машине, объездив половину территории Франции. В Отене мы любовались собором с его широкой, залитой солнцем лестницей, увенчанной сводом. Собор неповторимым образом соединял в себе легковесную беззаботность, присущую местной традиции, с готической набожностью. Талейран, который был епископом Отена, никогда не видел собор; это была единственная ошибка, которую он совершил за всю свою жизнь. Затем мы направились вдоль Золотого Берега, по которому цепочкой протянулись знаменитые винодельческие центры Бургундии. Осенью 1941 года Варнхаген был одним из моих пациентов в пункте Казак III, получив пулевое ранение в бедро; он был весьма встревожен, когда я сделал ему местную анестезию и оставил открытым входное отверстие от пули.
В данный момент я спрашивал его, не произошло ли ошибки и следует ли нам на самом деле выгружать все свое имущество из поезда.
– Нет, – ответил он, – приказ правильный.
– Но какова причина?
– Секрет высшей важности.
– Но это же сумасшествие! А что же будет с нами? В любой момент…
– Вам лучше остаться.
– Но почему?
– Ты помнишь время, когда ты лечил мою рану?
– Конечно помню.
– Встретимся в Филиппи. – И он повесил трубку.
Теперь стало понятно, что он имеет в виду. Некоторое время 6-я армия отступала. Теперь, судя по всему, немцы собираются оборонять Перекопский перешеек со стороны противоположной той, с которой они сами атаковали его 2 года назад, и, вероятно, на той же самой линии, на которой его обороняли русские. Крым становится «котлом», но, в отличие от многих других «котлов», достаточно большим. Немцы будут эвакуировать его постепенно и планомерно, они большие мастера подобного рода маневров – они только что продемонстрировали это при эвакуации с Таманского полуострова. В настоящее время они были окружены с одной стороны Черным морем, а с другой стороны – Азовским.
Англичанин чувствует себя на море как дома, но для всех прочих европейцев море является враждебной стихией – вероятно, именно в этом и заключается главное отличие между англичанами и народами, живущими на континенте. Русские также не являются прирожденными моряками. Де Токвиль однажды заметил: «Море не является для русских другом!» А что будет с немцами? Доберутся ли они до Большой земли в целости и сохранности, или тысячи их утонут в море?
Я вернулся в свою роту. Люди с нетерпением ожидали меня, желая знать, какой на самом деле приказ поступил из штаба.
«Разгружаемся».
Проклиная все на свете, яростно размахивая молотками, ездовые начали выбивать подпорки из-под колес повозок, с помощью которых они были закреплены в товарных вагонах. Люди еще не поняли, что связь с Херсоном нарушена, что мы, возможно, опоздали всего лишь на один день, чтобы эвакуироваться на Большую землю. Однако полученный приказ, не исключено, уберег нас от того, чтобы мы попали в руки передовых частей русских где-нибудь в Ногайской степи.
Я решил поехать на машине в штаб, поскольку я хотел точно выяснить, что произошло. Начинало темнеть. Сев в открытый «фольксваген», для лучшей видимости мы опустили ветровые стекла, хотя было очень холодно. Я положил в машину несколько пар подбитых мехом сапог в качестве подарков для офицеров штаба.
Тронулись в путь. На небе сияли первые звезды; луна должна была подняться только через час; на западе гасли последние отблески солнца. Я лично вывел машину из деревни, а затем указал водителю, в направлении какой звезды держать путь.
Так мы и ехали по степи под ясным ночным небом. Ничто не нарушало тишину – линия фронта проходила далеко за линией горизонта. Было очевидно, что 6-я армия не сможет удержать линию обороны по реке Миус, впадавшей с севера в Азовское море, и может произойти катастрофа, если Перекопский перешеек уже находится под угрозой. Ярость богов! Именно 6-я армия обороняла Сталинград – она стала символом крупнейшего поражения, которое мы потерпели в ходе войны, но с непостижимым упорством Диктатор присвоил новой армии прежний порядковый номер.
Мы ориентировались по звездам. Были ли эти звезды, сиявшие над чужой землей, «нашими»? Я думал о тех городах и странах, в которых мне довелось побывать за всю свою жизнь. Временами машина ныряла в ложбины и затем взбиралась на очередное возвышение, которое на фоне неба вздымалось как огромная черная волна. Мысленно я опять переносился под усыпанное яркими звездами небо над Карибскими островами, когда дует легкий, приятный ветерок, а на полубаке судна раздаются «спиричуэлз» негритянских музыкантов; я вспомнил бледные звезды над залитым яркими огнями Парижем; я также вспомнил ту зловещую ночь, еще до начала войны, когда в Берлине погасли все огни и пустынные улицы города освещала только луна.
Была большая вероятность того, что все это я больше никогда не увижу. Я не испытывал на этот счет ни чувства боли, ни сожаления; была только легкая печаль о несовершенстве нашего мира, в котором созидательный труд не в почете и люди постоянно убивают себе подобных.
Звезды больше не мерцали для отдельных отрядов солдат, которые спали глубоким сном в маленьких, широко разбросанных по степи деревушках. Тысячи из них были посланы на верную смерть, сотни тысяч познали все ужасы плена. С величайшим героизмом они долго и отчаянно боролись с собственной судьбой, и по злой иронии самые храбрые из них были преданы самым постыдным образом.
Но даже на самых мрачных страницах истории иногда встречаются небольшие забавные эпизоды; в конце моего ночного путешествия я как раз и столкнулся с одним из них. В штабе дивизии не ощущалось ни сожаления, ни боли, ни печали, напротив, витало немного странное чувство облегчения: после всех тактических перегруппировок под командованием штаба дивизии вообще не оказалось никаких войск. Впервые за 4 года войны не надо было ничего делать и не надо было нести никакой ответственности за принятые решения. Для любого солдата подобная ситуация может показаться невыносимой, насколько же тяжело ее должны были переживать генералы. Я приехал как раз в разгар бурного застолья. Раздача сапог с меховой подкладкой вызвала такое же воодушевление, как и мой рассказ о том, как их добыли; даже военный прокурор с радостью втиснул свои ноги в эти сапоги. А затем мы расселись вокруг стола, поднимая кружки с налитым в них крымским вином. Застолье затянулось почти до утра. О том, что нас ждало впереди, не говорили. По этому поводу не было сказано ни единого слова. Из многих вечеров за свою долгую жизнь, которые я провел, выпивая и беседуя со своими друзьями, этот был одним из самых приятных. Мы напоминали потерпевших кораблекрушение, которые дрейфуют на льдине к югу и пытаются согреться под лучами солнца.
Глава 24Бронированная орхидея
Был получен приказ расположить полевой хирургический госпиталь в поселке Бромзавод, который, по сути дела, представлял из себя фабрику по производству брома; он располагался на берегу Сиваша, Гнилого моря, в самой узкой части Перекопского перешейка, который достигает в длину всего 5 километров. Сиваш крайне мелководен, и, когда дует западный ветер, вода вообще уходит из него. Вдоль берега расположены большие ванны, покрытые цементом, в которых морская вода выпаривается на солнце; во многих из них лежали небольшие кучки соли, из которой, собственно говоря, и добывается бром.
Дома в поселке были частично разрушены огнем нашей артиллерии во время наступления 2 года назад, но через некоторое время управляющий делами сельского хозяйства в этом районе открыл в здании фабрики свою контору и отремонтировал несколько домов. Операционную решено было разместить в большой комнате каменного здания – удобство, которого у нас давно уже не было. Рядом с нами располагался дивизионный склад провизии, и, учитывая, что в течение многих лет мы были в прекрасных отношениях с его начальником, это было весомое преимущество. Однако, с другой стороны, любое скопление крупных строений было желанной целью для русских бомбардировщиков.
Офицерам не было никакой необходимости лично наблюдать за устройством полевого хирургического госпиталя. У наших людей был такой богатый опыт в этом деле, что они вполне могли все сделать самостоятельно, и нам только оставалось прийти на все готовое. Остававшийся в нашем распоряжении час до того, как начнет поступать поток искалеченных тел, можно сравнить с короткой передышкой перед тем, как отправиться в самое пекло пустыни. Мы всегда использовали его для того, чтобы немного подкрепиться. Повар приготовил нам цыплят а-ля Генрих IV, и в этот вечер каждому человеку в роте досталось по отдельному цыпленку – результат взаимовыгодного обмена с сельскохозяйственным чиновником.
Бедняга находился в самом эпицентре предстоящего боя, а у него все еще не было приказа покинуть данную территорию. Когда Крым превратился в поле боя, его начальство исчезло в неизвестном направлении, а о нем в спешке просто позабыли. Если бы он самовольно отправился в путь, не имея на руках надлежащих документов, его запросто могли бы арестовать как дезертира, а затем либо расстрелять, либо направить в пехоту – с некоторого времени людей стали в качестве наказания направлять служить в пехоту. Мы добыли для него пропуск, на котором красовалась печать дивизии, а взамен он предоставил нам целое богатство: 40 коров, 200 овец, 400 цыплят, много центнеров меда, а также несколько бочонков коньяка, изготовленного из крымского вина.
Повара звали Орье, он был родом из Вейзензе, что неподалеку от Берлина. У него была неважная репутация, вполне заслуженная, – он мылся реже, чем кто-либо другой из роты; даже наш старший сержант не выдерживал с ним конкуренции, хотя у него было почти восточное неприятие воды. Орье оправдывался тем, что лярд